Читаем без скачивания Хозяин Каменных гор - Евгений Федоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Осмотр окончился. Александр Васильевич вышел за ворота; там его поджидали петрозаводские купцы. Дородный темноглазый купчина на подносе, покрытом расшитым полотенцем, держал хлеб-соль.
Суворов обрадовался, как малое дитя.
— Вот спасибо, хлеб-то какой. И народ здоровый!
Он выслушал нескладную речь купца и с благодарностью принял хлеб-соль.
Крепко пожав Гаскоину руку, полководец вскочил в тележку.
Начальник завода огорченно закричал:
— Ваше сиятельство, куда вы? Обед ждет!
— Помилуй бог, — откликнулся Суворов. — Петербург ждет. Поспешать надо. Пошли!
И тележка загремела по дороге.
Александр Васильевич, не отдохнув, ускакал в столицу.
Вспоминая Петрозаводск, Суворов понемногу отошел, успокоился и стал мечтать о походах.
Прискакав в Санкт-Петербург, Суворов, не откладывая дела, послал донесение государыне Екатерине Алексеевне. Оно было кратко и просто. Александр Васильевич писал:
«Слава наместнику! Работные — молодцы. Гаскоин велик. Составные его лафеты отнюдь не подозрительны. Петрозаводск знаменит. Ближайшая на него операция из Лапландии. В последнюю войну предохранение той страны было достаточно мудро».
Вместе с докладной запиской Суворов предоставил государыне планы постройки пограничных крепостей.
Вскоре вслед за этим последовала высочайшая аудиенция.
Отправляясь во дворец, Суворов снова зажегся надеждой вернуться к армии. Однако императрица совершенно безразлично встретила измаильского героя. На его вопрос: «А теперь как, государыня-матушка?» — императрица величественно и холодно ответила:
— Теперь, Александр Васильевич, вы отправитесь обратно и будете возводить по сим планам крепости.
Полководец печально опустил голову.
Уходя из дворца, он огорченно думал:
«Помилуй бог, как рассудила! Лопата, известь и пирамида кирпича неужто мне лучше баталий?»
Так же как и в первый раз, он сел в тележку и немедленно уехал в Выборг. На душе у него стало тяжело и грустно от незаслуженной обиды.
8
После знаменательного праздника Потемкин прожил в Петербурге еще три месяца. Между тем военные дела призывали его в армию. Светлейший, казалось, не понимал этого и вел безнадежную борьбу с Зубовым Потемкин нервничал. К этому находились важные причины. Несмотря на то, что он не находился в армии, русские войска под начальством князя Репнина одержали ряд побед. В эти дни взяли штурмом Анапу, при Канаврии разгромили турецкий флот. Но решающее сражение произошло 28 июня, когда при Мачине талантливый полководец Репнин одержал блестящую победу над визирем.
Закрывшись у себя в отдаленном покое, Потемкин в раздражении ходил из угла в угол, набросив на плечи лишь халат и хлопая на ходу старыми шлепанцами. Несколько раз он вызывал генерал-аудитора и приказывал ему писать послания Репнину, но вдруг спохватывался, рвал их и отсылал Демидова от себя. Несомненно, что светлейший в душе завидовал Репнину, злился и свое недовольство вымещал на приближенных. Лишь услужливый Попов сумел написать весьма льстивое и осторожное письмо Репнину, давая понять ему, что в дальнейшем надлежит не предпринимать никаких решительных действий без повеления светлейшего. Но это, однако, не помогло. Демидов видел, как исчезало обаяние Потемкина. В Санкт-Петербурге потихоньку заговорили о том, что и без князя одерживаются победы над турками.
Понимая всю ложность своего положения, светлейший стал задерживать спешные запросы Репнина. С юга ежедневно прибывали курьеры с письмами, но Потемкин не принимал посланцев, и те подолгу томились в ожидании ответов. Много раз они обращались к генерал-аудитору, чтобы тот доложил о них светлейшему, но Демидов боялся исполнить просимое, зная, что Потемкин не терпит напоминаний. Да и кто посмел бы обратиться к нему с подобными вопросами, когда князем снова овладела черная ипохондрия!
Назидание Потемкину пришло внезапно от самой императрицы. Однажды, в ожидании государыни, за завтраком сидели граф Алексей Орлов и вельможа Нарышкин. Беседа шла о войне.
— Почему так долго из армии нет известий? Что случилось, коли князь Репнин бездействует? — воскликнул Нарышкин.
Орлов промолчал. Он неторопливо собрал со стола все ножи и, выразительно взглянув на собеседника, любезно попросил:
— А нельзя ли отрезать кусочек сего поджаристого поросеночка?
Нарышкин деликатно поторопился выполнить просьбу графа. Туда-сюда, а ножей нет.
— Вот видишь, — сказал Орлов, — так и Репнину ничего не дают делать, как же после сего действовать?
На другой день государыня спешно вызвала к себе правителя потемкинской канцелярии. Ранним утром Попов явился на прием во дворец. Государыня вышла не в духе. Глядя в упор на генерал-майора, она спросила:
— Правда ли, что целый эскадрон курьеров от князя Репнина живет в Санкт-Петербурге?
Попов в замешательстве признался:
— До десяти наберется, ваше величество!
— А зачем вы их держите? — полюбопытствовала императрица.
— Нет приказаний светлейшего.
— Ах, так! Скажите князю, чтобы непременно сегодня ответил Репнину, что понужнее. А мне пришлите записку, в котором часу ваш курьер уедет!
Потемкин в ночь отправил курьеров, а отославши их, вызвал генерал-аудитора и раскричался:
— Почему не допустили ко мне гонцов? Расказню тебя, Демидов!
Николай Никитич молча проглотил обиду; все знали, что ругань была лишь для отвода глаз…
Раздраженный Потемкин снова целые дни валялся на диване. Сколько времени длилась бы неопределенность — неизвестно, но государыня вынуждена была покончить с этим. От побед на юге зависела судьба страны. Императрица решила через Зубова или Безбородко передать Потемкину приказ немедленно выбыть в армию, но ни тот, ни другой не осмелились пойти к нему с подобным поручением. Тогда Екатерина Алексеевна сама пошла в покои светлейшего и твердо объявила ему свою волю.
И странно: всегда своенравный, упрямый и строптивый, Потемкин на сей раз сделался кротким и послушным.
Двадцать четвертого июля он выехал из Царского Села с тяжелой тоской на сердце. Пожелтевший, мрачный, он со скорбью оглянулся на Санкт-Петербург и горестно вздохнул: «Придется ли сюда вернуться?» Отвалившись в угол кареты, Потемкин сидел безмолвно, с закрытыми глазами.
На первом привале, подойдя к экипажу, Демидов увидел, что из-под ресниц князя блеснули слезы.
— Что с вами, ваше сиятельство? — обеспокоенно спросил генерал-аудитор.
— Оставь, Демидов! И без тебя тяжело на душе!
Сказал и замолчал. Так и не вышел он из кареты, приказав везти дальше.
Восемь дней мчался на юг Потемкин, стремясь скорее попасть в Яссы. Адъютант Николай Демидов охрип от брани, разнося в пух и прах станционных смотрителей и торопя фельдъегерей скакать вперед по тракту с известием о проезде князя. На почтовых стоянках никого не допускали к светлейшему: он не хотел выслушивать доклады губернаторов, принимать генералов и представителей дворянства. Едва успевали сменить запаренных коней, как Потемкин уже нетерпеливо кричал:
— Гони!
Однако ни бешеная езда, ни широкие степные просторы, которые всегда его успокаивали, не приносили забвения. Угрюмый, молчаливый, он сидел в углу дормеза, устало опустив голову. Всегда любивший сытно и вкусно поесть, он долгое время не притрагивался к пище.
Чтобы развеселить светлейшего и заставить его есть, Николай Никитич пошел на некоторые ухищрения.
— Ваша светлость, вам надо перекусить да подкрепиться вином! — предложил он на одной остановке.
Потемкин молчал.
— Здесь приготовили для вас хороший ужин! — не отставал адъютант!
— Поди прочь! — заревел в гневе светлейший.
Но Демидов знал нрав Потемкина и не убежал от брани. Он смолчал, а через полчаса снова подскакал к дормезу и, наклонясь к окну, вкрадчиво проговорил:
— Тульские гольцы имеются, только что из воды, а калачи еще горячие. Право, все это стоит внимания вашей светлости!
Стекло в дормезе опустилось. Николай Никитич заговорщицки посмотрел на Потемкина и умильным голосом продолжал:
— Алексинские грузди и осетровая икра заслуживают вашей снисходительности!
— Гм!.. — поперхнулся светлейший и сделал рукой протестующий жест.
— Есть и ерши крупные, животрепещущие, так и просятся в уху!..
— Сатана! — выкрикнул Потемкин и высунулся в окно. — Что там еще?
— Сверх того, ваша светлость, здесь, на станции, мигом приготовят и яичницу-глазунью!
— Стой! Вели открыть карету! — сдался наконец Потемкин, соблазненный заманчивыми блюдами.
Он вышел из дормеза, вытянулся во весь богатырский рост, сладко зевнул:
— Ну, веди, Демидов!
Они пошли к почтовому дому, где на столе ждали сытные яства: уха из ершей, горячие калачи, яичница-глазунья и превосходное вино.
С Потемкина сняли дорожный плащ, он сел в глубокое кресло в тяжелом изнеможении. Адъютант и слуга придвинули к нему блюда. Светлейший стал есть. В горнице все молчали, пока он насыщался. Утолив голод, Потемкин кивнул Николаю Никитичу:
