Читаем без скачивания Супергрустная история настоящей любви - Гари Штейнгарт

— Но у кого есть время? — рискнул я.

Мы вернулись в гостиную, где Джоши и Юнис опустились на уютный изогнутый диван, а я примостился напротив на кожаной оттоманке.

— Будем здоровы, — сказал Джоши, кружкой чокаясь с длинноногим бокалом Юнис. Они улыбнулись друг другу, и она повернулась ко мне. Пришлось встать, подойти к ним и завершить ритуал. А затем снова садиться. В одиночестве.

— Будем здоровы, — сказал я, едва не разбив Джоши кружку. — За моих самых любимых людей.

— За свежесть и юность, — сказал Джоши.

Они заговорили. Джоши расспрашивал ее о жизни, а она отвечала по своему обыкновению невнятно: «Ага», «Наверное», «Ну как бы», «Может быть», «Я пыталась», «У меня не получается», «Я ничего не умею». Но она радовалась беседе, была внимательна — я редко видел ее такой, — и придерживала прядь, упавшую на плечо. Она толком не умела вести разговор с мужчиной, без злости, без флирта, но старалась, фильтровала, выдавала как можно меньше, и однако же хотела угодить. Она тревожно поглядывала на меня, щурилась — ей мучительно было думать, мучительно отвечать, — но тревога спадала по мере того, как Джоши подливал вина — мы все уже превысили максимальную дозу в два бокала ресвератрола, — и скармливал ей тарелку черники и моркови. Он предложил сварить шмали в чайнике зеленого чая — годами этого не делал, — но Юнис вежливо ответила, что марихуану не курит, что это, конечно, извращение, но от марихуаны ей грустно.

— Я бы не отказался, — встрял я, но предложение явно испарилось.

— Почему вы зовете Ленни Макакой-Резусом? — спросила Юнис.

— Похож, — ответил Джоши.

Юнис крутанула эппэрэт и, когда на экране появилось искомое животное, закинула голову и расхохоталась, как на моей памяти хохотала только с элдербёрдскими подружками, честно и весело.

— Абсолютно, — сказала она. — Руки длинные, а в середине, типа, скукоженный. На него так трудно покупать одежду. Вечно приходится учить его, как… — Описать она не смогла, только раскинула руки.

— Одеваться, — договорил я.

— Он быстро учится, — сказал Джоши, глядя на нее, рассеянно нащупывая вторую бутылку вина, послушно стоявшую у ног. Я протянул кружку за добавкой. Мы продолжали напиваться. Я поплотнее уселся на влажную кожаную оттоманку — поразительно, сколь равнодушен Джоши к обстановке. За все годы знакомства не купил ни единого предмета мебели. Столько лет один, без детей, без американского изобилия, посвятил себя единственной идее, чье воплощение сидело сейчас в футе от него, подогнув под себя ногу — знак того, что ей полегчало. Джоши умеет дать понять, что не сделает больно. Даже когда делает.

Они вели молодежный разговор: «ЖопоДоктор», девичьи порки, новая вьетнамская порнозвезда Фуонг «Хайди» Бля. Употребляли слово «жопутана» и подростковые аббревиатуры, типа «ТЖВ» и «ВСМ», от которых на ум приходили высокоскоростные европейские поезда. Гладколицый Джоши, чье тело играло новыми мускулами и послушными нервными окончаниями, раскраснелся от вина, склонился вперед, точно ракета в воздухе, и душа его, надо думать, переполнялась инстинктами юности, жаждой коннекта во что бы то ни стало. Будет ли он скучать по старости, еретически подумал я. Не затоскует ли его тело о своей истории?

— Я ужасно хочу рисовать, но я ничего не умею, — говорила Юнис.

— Наверняка умеешь, — ответил Джоши. — У тебя такое чувство… стиля. И экономность. Достаточно на тебя посмотреть!

— Одна училка в колледже говорила, что у меня получается, но она просто была лесба.

— ОБМ, давай ты прямо сейчас что-нибудь набросаешь?

— Да ни за что.

— Абсолютно. Давай. Сейчас бумагу принесу. — Он кулаками оттолкнулся от дивана, вскочил и помчался в кабинет.

— Стойте, — крикнула ему вслед Юнис. — Ужас какой. — Она обернулась ко мне. — Я боюсь рисовать, Лен. — Но она улыбалась. Они разыгрались. Напились. Она ринулась за Джоши, и я услышал резкий молодой вскрик — толком не разобрал, чей. Я перешел на диван и сел на место Джоши, впитывая тепло моего господина. Темнело. За окном маячили водонапорные башни и голые стены когда-то высоких зданий, что тянулись до стеклобетонного задника строительства по берегам Хадсона. Мой эппэрэт терпеливо отчитывался о ценах на недвижимость и сравнивал их с БКГШ-Лондоном и Шанхаем. Я прижал к губам бутылку вина, затопил организм ресвератролом и понадеялся, взмолился: пусть к обратному отсчету моей жизни прибавится еще несколько лет. В гостиную вернулся Джоши.

— Она не разрешила смотреть, — сказал он.

— Она правда рисует? — спросил я. — Руками? Не на эппэрэте?

— Еще как, корешок! Ты что, собственную подругу не знаешь?

— Она со мной ужасно застенчивая, — сказал я. — И КТС, Гризли, уже никто не говорит «корешок».

Джоши пожал плечами:

— Молодость есть молодость. Молодая речь, молодая жизнь. Кстати, как твой водородный показатель?

Она вышла, красная, но счастливая, прижимая альбом к груди.

— Не могу, — сказала она. — Это глупость. Я все порву!

Мы, как полагается, запротестовали, заглушая друг друга громом баритонов, а Джоши застучал кружкой по кофейному столику, точно охрипший студент на собрании братства. Застенчиво, однако не без кокетства, позаимствованного, надо полагать, из старых телесериалов про женщин на Манхэттене, Юнис Пак протянула Джоши альбом.

Она нарисовала обезьяну. Резуса, если я не ошибся. Выкаченная седая грудь, длинные уши как сердечки, совершенно черные лапки изо всех сил цепляются за ветку, на макушке седой завиток, на лице гримаса, выдающая игривый ум и удовольствие.

— Как точно, — сказал я. — Как подробно. Ты посмотри на эту листву. Юнис, ты замечательная. Я поражен.

— Да уж, Лен, она тебя один в один сняла, — сказал Джоши.

— Меня? — Я снова вгляделся в обезьянье лицо. Красные потрескавшиеся губы и буйная щетина. Утрированный нос, кончик и переносица блестят, к голым вискам тянутся ранние морщины; кустистые брови, которые сойдут за отдельных существ. Если посмотреть под другим углом, если передвинуть альбом в полутень, вместо удовольствия в полноватом обезьяньем лице читалось желание. Это был мой портрет. В виде макаки-резуса. Влюбленной макаки-резуса.

— Ух ты, — сказал Джоши. — Как это медийно.

— Это ужасно, — сказала Юнис, — двенадцатилетняя девочка нарисовала бы лучше, — но в голосе ее не хватало убежденности. Мы оба на прощание обняли Джоши. Некоторое время он целовал Юнис в щеки, затем наскоро похлопал меня по плечам. Предложил нам на дорожку по стаканчику и клубнику с севера штата. Вызвался проводить до первого этажа и переговорить с вооруженными людьми. Он стоял в дверях, цепляясь за косяк, и глядел, как мы уходим. В это последнее мгновение, в эту минуту расставания я увидел его в профиль, различил скопление лиловых вен, и он вновь будто внезапно постарел — будто страшный рентген высветил все то, что бурлило под этой роскошной новой кожей и в глубине сияющих молодых глаз. Мне мало было этого глупого мужского прощания. Хотелось обнять Джоши, утешить. Если он все-таки провалит дело своей жизни, кто из нас будет несчастнее — отец или сын?

— Вот видишь, все обошлось, — сказал я в лимузине, когда на плечо мне легла сладкая, пахнущая алкоголем голова Юнис. — Весело же было? Он хороший человек.

Я слышал, как она ровно дышит мне в шею.

— Я тебя люблю, Ленни, — сказала она. — Я так тебя люблю. Жалко, что я не могу описать точнее. Но я люблю тебя, как только могу. Давай поженимся. — Минуя семь КПП ДВА и весь ФДР-драйв, мы целовали друг друга в губы, рты, уши. Военный вертолет как будто провожал нас до дома, и его одинокий желтый луч гладил по спинам барашки на Ист-Ривер. Мы говорили о том, как пойдем в Ратушу. Гражданская церемония. Может, на следующей неделе. Почему не расписаться? Зачем нам разлука? — Я хочу только тебя, кокири, — сказала она. — Одного тебя.

Стариковские выкрутасы

Почтовый ящик Юнис Пак на «Глобал Тинах»

20 июля

Голдманн-Навсегда: Привет, Юнис. Это Джоши Голдманн. Как делаааа?

Юни-сон: Джоши?

Голдманн-Навсегда: Ну, босс Ленни.

Юни-сон: Ой. Здравствуйте, мистер Голдманн. Откуда у вас мои контакты?

Голдманн-Навсегда: Тинкнул и нашел. Какой еще мистер Голдманн? Это папа мой — мистер Голдманн. Зови меня Джоши. Или Медведь Гризли. Так меня зовет Ленни.

Юни-сон: Ха-ха.

Голдманн-Навсегда: В общем, хочу напомнить, что у нас с тобой свидание.

Юни-сон: У нас свидание?

Голдманн-Навсегда: Мы же хотели учиться рисовать.

Ну?

Юни-сон: Да? Простите. Я была ужасно занята всю неделю. Надо работу в Рознице искать и все такое.

Голдманн-Навсегда: У нас полно клиентов из Розницы. Что за работа? Вот сейчас приходил дядька из какой-то «ПОПЫ». Вообще-то это секрет.