Читаем без скачивания Светлейший князь - Михаил Шерр

В устье Мирской я также не стал задерживаться, поставив задачу командиру гвардейского десятка сержанту Емельяну Матвееву, я в сопровождении Митрофана и Ванчи поспешил в Усинск.

Кондрат Тимофеев с Лукерьей в мое отсутствие проявили разумную инициативу. Когда я вернулся в Усинск, Кондрат доложил о произведенных вне всяких планов трех телегах и пяти каркасов для юрт, именно столько войлоков у нас было отложено в НЗ.

— Разумная, а самое главное полезная инициатива всегда приветствуется. Я по дороге все сокрушался, что телег лишних нет. Молодцы! Просто молодцы!

— Да мы еще и караваев сегодня поболее напекли. Хотя честно скажу, ваша светлость, лишнею муку прямо от сердца оторвала, — добавила Лукерья Петровна.

— Ничего, Лукерья, воздастся. Там двадцать три семьи идут. А это рабочие руки, которых нам очень не хватает. И двадцать из них похоже крестьянского сословия. А кроме хлеба еще что-нибудь есть? — после похвалы забросил я удочку. — У них на самом деле уже полнейшая голодуха. А там ведь почти сотня ребятни всякой.

— Сколько смогли яиц набрали, — начала перечислять Лукерья состав нашей гуманитарной помощи. — почти два удоя молока. А ребятня наша вчера и сегодня рыбу ловили и сразу коптили. Мы ведь небольшую коптильню соорудили. Вчера попробовали, а сегодня уже с самого утра коптим. Пуда три через пару часов будет готово.

— Одни приятные сюрпризы, — я поднял в верх большой палец. — Но вот с молоком и яйцами рисковать лучше не будем. Рыба и мясо им хоть немного, но перепадали, а вот яиц с молоком они давно не видели. Давайте загружайте телеги, одна телега пока должна быть свободной. Завтра с рассветом тронемся.

Приятные сюрпризы на этом не закончились. Канцелярия тоже оказалась на высоте. Степан продемонстрировал мне два десятка листов бумаги достаточно приличного качества формата примерно А4. Половина из них тут же перекочевала в мою походную сумку. Так же Степан представил мне полный отчет о делах наших грешных за время моего отсутствия.

— Отлично Степан, отлично. Никаких замечаний. Завтра со мной должны поехать двое твоих. Молодой человек и девица. Распорядись сейчас.

В госпитале меня ожидали все мои сотрудники. Евдокия по совету Лукерьи Петровны два дня готовила бинты и используемые нами отвары трав. Вишенкой на торте для меня было состояние нашего единственного пациента. Хотя в медицине и нет такого понятия, но я бы его состояние охарактеризовал как отличное. Поэтому я с чистой совестью выписал его из госпиталя, проведя естественно беседу о правильном образе жизни.

Сверхнасыщенный делами и свершениями день закончился глубокой ночью визитом к отцу Филарету.

К полудня следующего дня в устье Мирской реки мы поставили пять юрт, одну из них я выделил для медицинских целей. И буквально через полчаса к нашему лагерю, который с чьей-то легкой руки уже стали называть Матвеевским, вышли первые две семьи беглецов. Все были очень худые и изможденные. Несмотря на середину лета, мы развели несколько костров и они сразу же устремились к теплу.

Ванча, оставшийся с резервным десятком гвардии, оказался на высоте и вместе с двумя гвардейскими егерями-следопытами сумел добыть крупного марала. Каждая выходящая к нашему лагерю семья сразу же получала большой каравай хлеба, немного копченой рыбы и свежее мясо марала. И буквально через час над всей округой стоял дурманящий запах свежего мясного бульона и жареного мяса. Всем новоприбывшим я прочитал небольшую лекцию об опасности переедания.

Глава первой же вышедшей семью был настолько истощен, что на перевале упал и в наш лагерь его на носилках вынесли наши гвардейцы. Никаких серьезных травм и болезней, кроме ушиба всего тела и истощения, я у него не диагностировал. Евдокия обработала все его многочисленные раны и ранки, я наложил две повязки на еще кровоточащие раны голеней и стоп. Раны все были поверхностные и я надеялся на благоприятный исход.

Ближе к вечеру приехал отец Филарет, привез еще свежеиспеченного хлеба и очередную партию копченного хариуса.

В воскресение радостные и счастливые Ерофей со своей Софией выходили из храма после венчания. Отец Филарет просто светился от радости во время таинства венчания. Несмотря на скромность нашего храма, обряд прошел торжественно и возвышенно. Даже звон маленького колокольчика, умещавшегося на моей ладони, других колоколов у нас еще не было, мне показался полноценным колокольным звоном.

Лукерья Петровна, несмотря на скудность нашего бытия, организовала просто шикарный свадебный стол. Госпожа Маханова выделила из своих неприкосновенных «нижних подвалов» целых три бутылки с градусами. Абсолютно все кто мог, приехали в Усинск, поздравлять и чествовать новобрачных. Лишь в двух острогах осталось по трое караульных, да почти все новички, успевшие спуститься в долину, остались в Матвеевском, кроме семей двух новых кузнецах и оказавшихся то же кузнецами Ивана Подковы с братом. Прослышав о них, Петр Сергеевич сразу же взял новичков в оборот и заводскими силами перевез их в Усинск.

Вечером, сославшись на усталость, я ушел в госпитальную юрту. Госпиталь наш был пуст, отослав потянувшихся было за мной Митрофана и Евдокию, я остался один. Грусть и тоска охватили меня, впервые за многие годы я заплакал.

В моей жизни было три женщины, которых я любил. Были конечно по молодости еще увлечения, их я позже для себя называл интрижками. Первая моя настоящая любовь пришла ко мне на фронте. Это была двадцатилетняя медсестра нашего медсанбата. Она погибла в сорок третьем. Тогда я плакал последний раз в той жизни. После войны был страстный роман с будущей моей первой женой, закончившийся для меня зоной. И я скорее всего стал бы просто женоненавистником, но на моем жизненном пути оказалась еще одна женщина, с которой я в итоге прожил много лет в счастливейшем браке.

Оказавшись здесь в восемнадцатом веке в чужом теле, моя личность, душа остались прежними. Но старый хозяин моего теле не исчез бесследно, осталось много того, что называется мышечная память. Постепенно, я понял в общих чертах кем был прежний хозяин моего тела. Я быстро разобрался в житейских дебрях восемнадцатого века. Но вот отношение к противоположному полу осталось неизменным: женщина — друг, товарищ, дочь, внучка. Никаких волнений крови и бурления гормонов. Память о моей жене и верность этой памяти стали просто моей второй натурой. Физически я стал двадцатипятилетним человеком, но душа и личность остались