Читаем без скачивания Что движет солнце и светила (сборник) - Николай Семченко

— Во чудак! — присвистнул Олег. — Попрётся он на ночь глядя из Хабаровска! Оказаться там без поводка, да не оторваться, ну что ты!

Долго уговаривать Александра ему не пришлось. И Алиски-продавшицы они зря опасались. Ничего не зная о двух бутылках «Кристалла», с которыми Олег засел в придорожном дощатом туалете — больше схорониться было негде, она показала сторожу на прилавок:

— Это тебе: две банки пива, чипсы, пакетик фисташек. Не скучай! И, пожалуйста, никому не открывай дверь, говори только через окошечко, понял?

— Да ладно, — отмахнулся Александр. — У нас тут не Чикаго!

— Ну да! — вздёрнулась Алиса. — Если свои не шалят, то чужие уроют. Это просто счастье, что Бог нас ещё милует…

— Да не Бог, а бензоколонка, — сказал Александр. — Там народ всегда есть. И пост ГИБДД тоже спасает: вон он, отсюда видать.

— Гаишникам дверь тоже не открывай, — наказала Алиса. — Скажи, что мы на профилактике или тараканов с мышами травим, в общем — до утра на замке. И ничего не смей трогать. Я тут всё пересчитала, понял?

— Обижаешь…

— Ну, я в том смысле, чтоб ты никому ничего не продавал, а то мало ли: дорога рядом, шоферам вечно то сигарет, то воды, то жрачки какой-нибудь надо, — смутившись, поправилась Алиса. — Ну а если что, то револьвер на месте. Ну, я помчалась!

Револьвером Алиса называла громоздкий и неудобный в обращении газовый пистолет. Его не применяли пока ни разу, но Александру и его сменщику вменялось в обязанность регулярно протирать и чистить эту имитацию грозного оружия.

Только Алиса свернула в первый проулок, как в окно постучал Олег. По-быстрому соорудив стол, они нетерпеливо заглотили по первой, самой радостной и ласковой рюмашке. Оба предвкушали хорошую выпивку. Как-никак по бутылке водки на каждого!

Не будь этого питья, поселковские мужики, наверное, совсем бы отучились разговаривать по душам. Обычно немногословные, задерганные работой, семейными проблемами, всеми этими нежданными-негаданными кризисами, они ненадолго расслаблялись, оттаивали в своих компаниях за стопарём водки или вина. Злодейка с наклейкой удивительно быстро расстёгивала пуговицы, снимала пиджаки, и дурак становился похож на умного, а умный — либо вообще воспарял в небеса гением, либо все вдруг видели: дурак дураком! Но, впрочем, кто умный, кто дурак — это нынче стало как-то совсем непонятно, никто ни на кого не похож и в то же время все как будто одинаковые, и в глазах — огонь, страсть, вдохновенье, а пристально взглянешь: ба! всё больше пустоты и отсутствия всякого смысла: кажется, что ни вытвори — не сморгнут: «Божья роса!» — скажут, и даже не утрутся. Но тем не менее поначалу-то каждый значительным и умным себя считает, и тех, кто этого не видит, осаживают гневной поселковой присказкой: «Каждая мышка просится на вышку!»

У Александра с Олегом и первая, и вторая стопки пошли под неизменный аккомпанемент:

— У, курва! Хороша!

— Забористо пошла! А шпротики-то, шпротики — самый смак!

Потом, наговорившись ни о чём: погоде, вчерашнем снеге, различиях разных видов водок и способах опохмелок, Олег первым перешёл к серьёзной беседе:

— Ты это… брось!

— А чего? — Александр испуганно отставил стакан, куда собрался плеснуть из бутылки.

— Брось дурью маяться. Понял?

— О чём ты?

— Не-е, ты всегда считал себя умней других. Ну, чё придуриваешься-то? Брось, говорю, и всё!

— Да что бросить-то?

— Ладно, давай для ясности ещё по одной опрокинем, — махнул рукой Олег и разлил остатки водки по стаканам: первому — Александру, потом — себе, причём, у него получилось больше.

— Ух, ты! — скривил виноватую ухмылку Олег. — Малость не рассчитал…

Это «ух ты!» Александра злило. Почти всегда в компании находился доброволец по разливу спиртного в «тару». И делал он это, как всякий мастер, виртуозно: по первому кругу наполнял все стаканы как по мерке — ни капли лишней. Второй круг тоже выдерживал норму. Но зато в третий раз с его точным глазомером что-то случалось: у всех — одинаково, а у него в стакане больше. «Ух, ты!» — виноватился виночерпий и разводил руками. Если компания была, как говорится, своя в доску, то самый авторитетный мужик брал стакан хитреца и отливал из него каждому по капельке — ради порядка и справедливости.

Александр, однако, смолчал. Как-никак, водка дармовая, да и ещё одна бутылка стояла непочатой.

— Ну, ты это… бросай! — возобновил Олег разговор.

— Объясни, что.

— Будто не знаешь. Жить так бросай. Люба из-за тебя вся измучилась. А Лариска — это блажь, пройдёт. С кем не бывает?

— Легко тебе сказать: бро-о-сай, — передразнил Александр. — Женщина не сигарета: докурил и бросил…

— А, значит, Лариска для тебя — женщина, а Любка — кто ж тогда? взвился Олег. — Она, получается, «бычок»: бросил и плюнул!

— Не трогай ты меня, а? — попросил Александр. — И по Любаше — веришь, нет? — тоскую, и Лару бросить уже не могу. Да что тебе рассказывать? Сам знаешь: я ведь от Ларисы уже уходил, так меня домой тянуло, будто магнитом, и всё вроде бы хорошо, а уж Люба-то рада была, господи! Но наваливалась тоска, в груди — вот тут, где сердце — тяжесть, и будто кошки скребутся… Эх, ничего ты, Олежек, не понимаешь!

— Да уж! Куда мне до тебя, полового гиганта! — громко рассмеялся Олег и стукнул по столу кулаком. — Как тебя от этих баб ещё не тошнит? Я вот как ушёл от своей, так слово себе дал: их, мокрощёлок, не пускать в душу, нечего им там гадить! Нужна баба: оттараканю — и скачками прочь! А тебя, дурака, сразу две бабы держат, и хорошо бы — за яйца, а то ведь — за сердце ухватились, как бы до инфаркта не довели… Сам виноват. Давай ещё выпьем!

Олег вновь стал холостяком лет пять назад, когда посёлку стала не нужна передвижная механизированная колонна, где он был прорабом. Всё строительство свернули, а бывшие знатные бетонщики, каменщики, крановщики и маляры разбрелись кто куда. Олегова жена, привыкшая жить на широкую ногу, не желала затягивать поясок потуже и ела своего мужа поедом, а того на работу никуда не брали, а если и брали, то предлагали слесарить, столярничать или вовсе мешки с крупой-сахаром из вагонов выгружать, причём, за сущие гроши. Терпел он, терпел зудёж своей ненаглядной, но однажды вышел из дома и больше не вернулся. Случайные заработки его вполне устраивали, а холостяцкая жизнь даже давала некоторые преимущества: в отличие от других мужиков он ни перед кем ни за что не отчитывался, а голова если от чего и болела, так от чрезмерно выпитого накануне.

— Знаешь, брат, уж если ты без баб никак не можешь, то старайся хотя бы не ломать им жизнь, — сказал Олег, утирая рот после выпивки тыльной стороной ладони. — Они, конечно, суки, но среди них порой встречаются хорошие люди…

— Что-то я тебя не пойму: то ты против баб, то за них — горой…

— Против баб — да! — Олег поднял указательный палец. — Но есть ещё и настоящие жен… нет, не женщины, а дамы. Знаешь, чем они отличаются? Бабы, никого не стесняясь, перемоют косточки всем своим близким, перескажут самые невероятные сплетни и, выставляясь одна перед другой, будут пускать мужикам пыль в глаза: каждая — и умница, и красавица, и рукодельница, и кулинарка, и сама святость, хоть сразу на икону помещай! Но стоит посторонним удалиться, как они и мат загнут, и с облегчением пукнут, и почешут где хотят, тьфу! А настоящая дама никогда себе такого не позволит, и ей скучно о ком-то сплетничать, и когда она садится обедать в полном одиночестве, то обязательно красиво сервирует стол и уж, конечно, не хлебает суп прямо из кастрюльки. Ты понял?

— Понял, — ответил Александр, чтобы только Олег от него отвязался. Логику его размышлений он никак не мог уловить. Впрочем, когда два мужика общаются за бутылкой водки, их разговор бывает порой ещё экзотичней и непонятней.

— Врёшь, не понял! — Олег уронил голову на прилавок, служивший им столом, и тоскливо повторил: Ничего ты не понял…

— Объясни, что я не понял! — рассердился Александр. — Мечтая о прекрасной даме, принимаем за неё обыкновенную бабу — это, что ли, не понял?

— Во! — оживился Олег. — Почти правильно, старик! Но весь фокус ещё и в том, что русский мужик способен зачуханить самую прекрасную даму. И как это только нам удаётся?

— Да они сами зачухиваются!

— Нет, братан, ты не прав, — задумчиво и вполне трезво сказал Олег: была у него такая особенность — выпил, быстро захмелел, ещё выпил — и вроде как лучше соображать стал. — Помнишь, в десятом, что ли, классе мы проходили творчество Куприна? Учительница рассказывала что-то такое о его жизнелюбии, прочном и последовательном гуманизме, любви и сострадании к «маленькому» человеку, в общем, всю эту херню, которая есть в любом учебнике. Кажется, школьная программа не предусматривала чтение текстов Куприна, во всяком случае помню, что сам нашёл дома какой-то его роман и просто так, от нечего делать открыл где-то посередине…