Читаем без скачивания Когда сливаются реки - Петрусь Бровка

XVII

Каетан Гумовский сидит за столом под образами, склонив голову над глиняной миской с водой. Правой рукой он каплет туда воск с зажженной свечи. Капли воска падают, расплываются неопределенными формами, а надо, чтобы они, застыв в холодной воде, образовали крест. И так хочется Гумовскому добиться этого. Вот если бы вышло!.. Каетан Гумовский загадал себе: если получится крест, значит можно ожидать перемены. Он знал, что таким образом гадают о своей судьбе девчата, и решил тоже попробовать. Может, в конце концов и получится? В жизни тоже не все сразу делается... Он терпеливо сидит долгие вечерние часы — терпеливо, но безрезультатно. И начинает нервничать: скоро придет старая, за ней чего доброго Аделя, и тогда ворожбе конец. Каетан наклоняет свечку, чтобы пламя было сильнее и воск плавился быстрее. Пламя хватает за пальцы, воск течет струей, но крест все не получается. Вот как будто и обозначился малость, потянулся один, другой отросток. Может, выйдет все-таки?.. Нет, расплылось, будь оно неладно, и вместо креста образуется нечто вроде вороньего гнезда. «Тьфу, чтоб ты сгорело!» — и Каетан со злостью шугает локтем миску со стола. Задребезжали по полу черепки, скатилась на лавку свечка и погасла. Каетан закидывает голову к стене и тяжело вздыхает... Ничего не выходит!..

В хате было тихо. Старуха перебирала картошку в чулане. Винцент спал в другой половине хаты, а Аделя в последнее время вообще стала приходить довольно поздно. Говорила, что бывает на гулянках, но именно это больше всего и беспокоило Гумовского. Каетан поглядывал в окно, но там, в сером сумраке, только ворошились голые ветки яблонь. Тишину в хате нарушали лишь старые ходики на стене. От шороха голых, сведенных судорогой веток за окном, от одиночества и мрака, за которым пряталось непонятное и неизвестное будущее, Гумовскому становилось страшно. Стараясь отогнать от себя невеселые мысли, он начал ворожить снова, — закрыв глаза, старался попасть пальцем в палец. Кончилось тем, что острым и твердым ногтем он ободрал себе кожу. Плюнул и бросил. «Думать надо, думать!» — не то приказал, не то посоветовал он сам себе. Попытался охватить события, происходящие вокруг него, предугадать, во что они разовьются и чего можно ожидать от будущей весны. Но это оказалось не по силам, мысли шли тяжелые и разорванные, голова как бы наливалась свинцом...

Из этого состояния вывела Каетана Гумовского дочка. Не успел он подумать, кто это ходит в сенях, как она уже влетела в хату, захрустела черепками на полу, зажгла лампу и набросилась на него:

— Что это ты наделал, а? С чего вздумал посуду бить? Думаешь, от этого разбогатеешь?

Аделя присела на лавку. Она позволяла себе довольно свободное обращение с отцом, зная, что ей все простится. Более того, и самому Каетану часто нравились и были по сердцу острые шутки дочери. Но на этот раз она не угадала, и вместо того, чтобы ответить шуткой на шутку, он тяжело поднял голову и долго смотрел на нее печальными глазами.

— Ну, что ты так печалишься? — сменила тон Аделя и обняла его. — Или тебе больше всех нужно?

Гумовский вытащил носовой платок из кармана рыжей самотканой куртки и протер глаза.

— Все для тебя, дочушка, — погладил он ее светловолосую голову. — О тебе думаю... Я хочу, чтобы ты не горевала и чтобы я жил с тобой и радовался на тебя на твоих деток... А этого не выходит... — вытирал Каетан заплаканные глаза.

— А ты об этом не думай! Если я не горюю, так чего ты обо мне печалишься? Может, мне эта земля усадьба вовсе не нужны будут!

— Это как же так? — испуганно посмотрел на нее Каетан.

— А вот возьму и выйду за начальника! — И Аделя вскочив с лавки, прошлась по хате. — Что, иль не пригожа?

— Ты у меня пригожая, а вот говоришь не то, — тихо и осуждающе укорил старик.

— Что тут плохого? Подберу такого начальника, что и двадцать Казюков одного стоить не будут, — прыснула от смеха Аделя и убежала в боковушку.

Каетан только выпучил глаза и ужаснулся, глядя на образа.

— Езус-Мария! Что же это будет?..

А Аделя в боковушке вертелась перед зеркалом и любовалась собой. Так как зеркало не отражало ее всю сразу, она то отходила, то приближалась, стараясь представить, как выглядит она со стороны. И немало пококетничала она: то поворачивалась боком и выглядывала через плечо, то приседала или нарочито выпячивала тугие груди, прикусывая алые губы, усмехаясь и подмигивая самой себе.

— Хороша! — сказала она наконец. — Могут меня и не такие полюбить... Не один Казюк!

И, озорничая, высунула язык в сторону леса, маячившего за окном.

За последнее время Аделя и вправду несколько изменила свои взгляды на Казюка Клышевского. Нельзя сказать, чтобы он вовсе ушел из ее сердца, но не было уже того горячего волнения, которое появлялось прежде при одном воспоминании о нем. Причиной тому было то, что очень уж выцвел и потускнел Казюк за год своего шатания по лесу, а еще и то, что ничего из его обещаний не исполнялось. К этому прибавлялся и страх — чего доброго из-за такого и пропасть можно! Больше того, далеко не безразличным стал ей за это время Алесь Иванюта из Долгого. Высокий, светловолосый и голубоглазый, он выгодно отличался от почерневшего и пасмурного Казюка. А к тому же — начальник... Такой, видать, далеко пойдет. Сердце ее по временам сладко щемило от желания завладеть им. «Неужели я его не уломаю?!» — думала она, отходя от зеркала.

В хате между тем собралась вся семья. Когда Аделя вышла из боковушки, она увидела, что за столом сидел и ужинал Винцент. Он ел картошку с кислой капустой, держа в руке большой кусок хлеба. Винцент, занятый едой, не замечал никого и ничего, только изредка диковато вращал черными глазами. Все знали, что он скоро встанет и пойдет на улицу, и оттуда всю ночь будет слышаться его тяжелая поступь да по временам какое-то неразборчивое мычание. Каетан, подперев голову руками, сидел на том же месте, где его покинула Аделя.

Мать хлопотала возле печки, готовя ужин. Аделя снова присела около отца.

— А ты все грызешь себя, — ласково обратилась она к отцу.

— Не вижу, как дальше жить, дочушка, — вздохнув, отозвался он. — Что ни говори, в колхозе дела идут на лад...

Винцент подошел к стене, надел свитку с бараньим воротником и, прихватив толстый березовый костыль, вышел во двор. Молчала и мать. По-прежнему разговаривали только двое.

— А ты подумай... Что, если тебе попроситься в колхоз? — сказала Аделя и, прищурившись, ждала ответа.

Лицо Каетана Гумовского скривилось.

— Не примут... Я знаю, что не примут... Я об этом сам думал и пошел бы теперь в колхоз с охотой. Вон как далеко зашли эти самые большевики, аж до Берлина. Да что там до Берлина! Китай и тот теперь заодно. А что они, те самые паны, которые ерепенятся за океаном? Не знаю я своего пана, что ли? Что он может сделать, если у него пальцы как спички? Надо искать выход, дочушка... А иначе — конец. Посоветуй ты мне что-нибудь! — попросил он Аделю.

— А я и сама тут ничего не понимаю, — призналась она.

Неуверенность овладевала всеми Гумовскими с некоторого времени, и это сбивало Аделю с толку. Вещи в хате были пораскиданы, царил беспорядок, и похоже было, что никто этого не замечает. Казалось, ходики на стене отсчитывают последние часы и дни. И Каетана порой охватывал бессильный гнев, он собирался что-то предпринять, но чем дальше, тем больше убеждался, что ничего предпринять не может и не видит даже выхода из своего запутанного положения. Когда-то он верил в близкие перемены, обещанные Клышевским, но теперь убеждался, что никаких перемен не предвидится. И, забыв, что сам был виновником сближения Адели с Казюком, он упрекнул дочку:

— И ты мне тоже помогла...

— А что? — удивилась Аделя.

— Связалась с пройди-светом...

— Ты это про Казюка?

— А то про кого ж!

— А что ты мне прежде говорил про него, про Малиновку? — зло спросила Аделя.

— Что говорил, теперь не вспомнить, а что погубит он нас, так это как пить дать...

— Да тише вы! — попробовала вмешаться мать.

Однако это не прекратило стычки между отцом и дочерью.

— Ну, на что он нам, этот «вызволитель», подонок этот? — неизвестно кого спрашивал Каетан, зло постукивая кулаком по столу.

— А давно ли ты его сынком величал? — позлорадствовала Аделя.

— Молчи!

— Ну, так знай, что и мне он нынче не шибко нужен. Пойду и заявлю, что вы вместе натворили... Я молодая, мне простят...

От последних слов Адели Каетан прижался спиной к стене, лицо его вытянулось и побелело. Чего доброго от такой дочки всего можно ожидать! Он изменил тон:

— Не ожидал я от тебя этого, Аделька. Это родного отца-то? Того, кто любит тебя больше всех на свете...

Аделе стало жалко старика, и она, снова присев рядом, успокоила его:

— Ну, я пошутила. Не сделаю я этого. Но как быть нам?

— А что, если бы его... отстранить?