Читаем без скачивания Когда сливаются реки - Петрусь Бровка

— А скажи мне, товарищ, какая сила у этой машины?

— Я тебе не товарищ! — зло буркнул Никифорович.

Каетан испугался и сразу отрезвел. Никогда он не ожидал, что его так огорошат. Он присмотрелся к Никифоровичу, который продолжал хлопотать возле мотора, и от неожиданной догадки у Гумовского перехватило дыхание.

— А не Янка ли ты будешь? — отважился спросить он.

Никифорович только буркнул в ответ:

— Узнал?

— Как же не узнать своего человека?

— Мы таких своих в Ленинграде давно перевели.

— Ну, и злопамятный ты человек, — робко укорил Каетан Никифоровича и, ссутулившись, побрел стежкой на Малиновку. «Дернул меня черт идти на эту стройку! — распекал он себя. — Чего доброго этот Янка может со мной рассчитаться...»

Долго не мог успокоиться и Никифорович.

— Такому доверять — все равно что с завязанными глазами по болоту идти... Немало он нашего брата в могилу вогнал! Я и сам едва вырвался из этих рук...

Он сел отдохнуть и, вынув трубку, хотел закурить, но, обшарив карманы, не нашел спичек.

— Сходи ты, хлопец, до Яна Лайзана и займи огоньку. — И Кузьма сразу же направился в сторону бараков. «Такому верить можно, — думал, глядя ему вслед, Никифорович, — а тому...» — и погрозил кулаком в сторону Каетана Гумовского, который уже скрывался за пригорком.

Старик вспомнил свой вчерашний разговор с хлопцем. По случаю воскресного дня собрался он погулять около озера. Тихо и хорошо было вокруг! Насколько хватал глаз, зеленели квадраты озими, а на опушке леса бездымно горели рябины. Где-то около Эглайне возникла девичья песня, полетела и заструилась, как чистый весенний ручеек из-под снега. Веселее шли старые ноги, легче, лучше дышалось от всего этого... У небольшого родничка, под старой, узловатой рябиной, заметил он хлопца, который сидел, опустив голову. «Уж не Кузьма ли?» — подумал старик и не ошибся. Потолковали по душам. «С той поры, как случилась эта беда с Йонасом, нет у меня спокойной жизни, — говорил Кузьма. — Совестно в глаза людям смотреть, все ищу укромное место, чтобы побыть одному». — «Нет, хлопче, — покачал головой старик, — одиночеством от такой болезни не лечатся. Иди туда, где люди... Завтра, как всегда, явись на работу ко мне, авось прогоним твою хворобу... И насчет комсомола поговорим с секретарем — может, оставят».

Кузьма вернулся со спичками. По его виду Никифорович понял, что парень чем-то сильно встревожен.

— Только что встретил Миколу Хатенчика, — пояснил он, нервно покручивая пуговицу на пиджаке, — сказал, что я могу попросить прощения...

— Ну и что?

— Неудобно как-то...

— Вот дурень! — даже плюнул от негодования Никифорович. — Сейчас же иди... И я с тобой.

Зазвонили в кусок рельса, и отовсюду в столовую потянулись люди. За длинными дощатыми столами стоял гомон. Микола Хатенчик, перекрывая этот слитный шум, объявил, что просит слова Кузьма Шавойка. Все повернулись в ту сторону, где стоял Кузьма. Рядом с ним находился Никифорович, а напротив сидел Йонас. По встревоженному и раскрасневшемуся лицу Кузьмы было видно, что нелегко ему говорить. И вместо подробного объяснения он выпалил все сразу:

— Понятно, я виноват, что поступил так. Можешь ты, Йонас, простить меня? — И, опустив глаза, Кузьма сел на лавку.

— Это уж ты чересчур, — смущенно отозвался Йонас..

— Пускай распекает себя... он того стоит! — вмешался Никифорович.

— Я ж и говорю... — согласился Кузьма.

— А может это повториться? Скажи ясно! — наседал старик.

— Пусть мне лучше руки отсекут...

— Хорошо, поправляйся, — вставил и свое слово Мешкялис. — А что пропесочили тебя, так помни: не помычишь, как теленок, не заревешь, как вол!

— Подай руку Йонасу, — посоветовал Алесь.

— Миритесь! — шумели за столами.

Кузьма нерешительно подошел к Йонасу и протянул ему руку.

Йонас пожал ее, смущенно улыбнувшись.

— Ладно, Кузьма... И я не святым был!

Так все перемешалось в этот день — старая ненависть и восстановленная дружба.

XVIII

Каспар Круминь после смерти Аустры долго не мог найти покоя. Не очень разговорчивый обычно, теперь он стал совсем нелюдимым, и даже дети редко слышали от него ласковое слово. Это очень тревожило старшую дочку Визму, которая боялась, как бы отец не заболел. Зато еще больше отдавался Каспар работе. Редко кто видел его отдыхающим. Вставал он до солнца, когда все еще спали, и ложился, когда все затихало вокруг. За день Круминя можно было увидеть всюду: и на току, и в коровнике, и в столярне Лайзана, но чаще всего наведывался он на свиноферму. Он никак не мог наладить ухода за свиньями, а именно они казались ему живым складом мяса и сала, без чего невозможно представить ни оладьев на сковородке, ни борща в миске, ни жирной каши в чугунке. Порода свиней у него была хорошая: «Леле-Балта». При должном уходе растут быстро. Но свиноферма была запущена. Прогнав оттуда Езупа Юрканса, он перебрал уже несколько человек, но все без толку. Корма хватало: и бураков, и картошки, и кукурузы. Не было энергичного человека, кто бы навел надлежащий порядок на свиноферме. В конце концов, посоветовавшись с Лайзаном, он решил назначить Марту Зибене. Далось это нелегко. Не то чтобы Марте вовсе уж не хотелось идти на такую работу, но ей жалко было разлучаться с Петером и оставлять его на строительстве одного. Тем более что, на удивление ей, Петер со многими подружился и слышать не хотел о том, чтобы уходить до конца стройки. Радовало Марту и то, что в последнее время Петер и про «свой куточек» говорил далеко не с прежней горячностью, как раньше. И все-таки Марта согласилась работать на свиноферме...

Круминь шел около сада, по стежке, усыпанной опавшими листьями. Морозное утро посеребрило их инеем. Воздух был чистый и прозрачный. Гонтовая крыша на свинарнике блестела, словно ледяная. Круминь еще издали увидел женщину в красном платке на голове, которая наблюдала за выпущенными на прогулку свиньями. «Не иначе, как Марта», — подумал он.

Председатель колхоза не ошибся. Марта встретила его такими задиристыми словами, какие только и можно услышать от людей, болеющих за колхозное хозяйство.

— Не подвезете нужных кормов, брошу все и уйду к Петеру на стройку! Дали одну картошку и хотите, чтобы сало росло... Дома своих так кормят, что ли? И гороха нужно, и соли... — и пошла, пошла.

Каспару Круминю понравилось, что Марта Зибене горячится и даже как бы отчитывает его. Значит, будет толк!

— Подожди, не кричи! — тронул он ее за плечо. — Будет завезено все.

Каспар обошел весь двор, расспрашивая о делах, присматриваясь. На дворе было чисто, в свинарнике открыты двери и форточки, успокаивающе тянул над закутами свежий ветерок. На кухне пахло только что истолченной картошкой, в корыте лежали мелко нарубленные капустные листья. Каспар остановился возле одного закута, где откармливались свиньи на сало, с удовлетворением отметил:

— Будет толк, Марта!

— Будет, будет, если не поскупитесь...

— Да не поскуплюсь...

— Посмотрю! — уже усмехаясь, кинула она.

От Марты Круминь шел успокоенный. «Все зависит от человека, — рассуждал он. — Тут у меня теперь дело наладится... Удивительная девчина эта Марта! Куда ее ни поставь — на косьбу, на стройку, на ферму — всюду управится. Счастливым будет Петер, если поженятся они. А меня еще Аустра ревновала к ней», — вспомнилось вдруг ему, и он еще острее почувствовал свое одиночество. На ум ему пришла Восилене. По правде говоря, она уже давно приглянулась Каспару, но, пока болела Аустра, он отгонял от себя подобные мысли. Теперь Восилене вспоминается ему все чаще и чаще. Вот и сейчас он словно живую видит ее перед собой — веселую, подвижную, неунывающую... «Ты, Каспар, совсем раскис», — как бы слышится ему голос Восилене, и лицо его вспыхивает краской. «Ну, что это я, как мальчишка какой», — пробует он урезонить себя. Но из этого ничего не получается, и Восилене, которая, казалось, минуту назад говорила с ним сочувственно, теперь посмеивается. «Ого, какая она боевая, любую девчину за пояс заткнет», — с удовольствием решает Каспар и тут же приходит к выводу, что без Восилене ему не жить. Очень уж тяжело одиночество, когда не с кем поделиться теплотой сердца. «А хорошо ли это будет перед памятью Аустры? — спохватывается Каспар и тут же сам себя утешает: — А что ж тут дурного? Нельзя же человеку весь свой век маяться в одиночестве...»

И Каспар направился к Лайзану.

Уже несколько дней Ян Лайзан работал на своем прежнем месте — в столярне. Алесь Иванюта предложил ему делать двери и рамы для здания станции. Размеры их были известны, а где их делать — все равно. Зато старик гораздо лучше чувствовал себя здесь, где уже несколько десятков лет простоял за фуганками.

Придя в столярную спозаранку, Лайзан несколько часов работал не разгибая спины и теперь с удовольствием отдыхал на своем любимом месте — на дубовой колоде у двери. Тоненький дымок вился из трубки, медленно растекаясь в чистом холодном воздухе. На сердце у Лайзана было спокойно, и думал он о строительстве, о детских игрушках, которых в последнее время маловато стало на полке, вспомнился сын Каспара Томас, вспомнилась Аустра и, наконец, сам Круминь… И как раз в это время, заслышав шаги и обернувшись, увидел он Каспара.