Читаем без скачивания Когда сливаются реки - Петрусь Бровка

— Да справимся ли мы? — рассуждал он. — Все сразу — и станцию и дом... Как думаешь, Каспар?

— Да что ты его спрашиваешь? Он мне за дорогу всю душу измотал. По сравнению со станцией этот дом стоит копейки...

— То-то и оно... Копейку побережешь — рубль найдешь, — не сдавался Рудак.

— Товарищ Рудак, меня даже злость берет, — наседал Мешкялис. — Ты, видно, у Самусевича этому научился! Ведь все одним заходом и сделаем. Прикинь: лес будет, кирпич на месте, гонта хватит тоже, мастера под рукой, собирать не надо. А какое большое дело сделаем!

— Это я знаю, — не сдавался Рудак. — Да боюсь того, что на трудодень у нас и копейки не останется...

— Ну, подумаешь, один год денег не получите! — легко отмахнулся Мешкялис.

— Нет, этого я один решать не буду... Тут советоваться надо...

— Против этого ничего не скажешь, — согласился Каспар и посмотрел на Восилене, словно желая узнать, насколько интересует весь этот спор ее. Встретив ее умный и спокойный взгляд, он почувствовал себя совсем хорошо.

— Я думал, сегодня все и решим, за тем и мчался сломя голову... Ну что ж, можно еще посоветоваться, а теперь поехали! — предложил Мешкялис Круминю.

И хотя Каспару хотелось остаться, чтобы продолжить начатый разговор с Восилене, он покорно согласился. Все вышли на улицу. Когда лошадь тронулась, Каспар оглянулся на окна столовой, но никого не увидел.

Начинало смеркаться. Голые деревья у дороги, казалось, дрожали от холода перед наступающей ночью. Нигде ни души. Только на строительстве, на высоком столбе, светился фонарь, похожий на месяц в тумане. А когда подъехали к берегу озера, Каспару показалось, что на тропинке виднеется пара.

— Кто бы это?

Мешкялис, прищурившись, вгляделся в сумрак и уверенно заявил:

— Начальник наш... с Анежкой.

— Видать, дела не шуточные! — сказал Каспар. — Всему свой час! — прибавил он, думая о том, что делается в его собственной душе.

Уже около двух часов ходили Алесь и Анежка. Побывали они на месте своего первого свидания, ходили под самую Малиновку, а теперь возвращались в Долгое. Алесь уговаривал Анежку зайти к нему домой, но она отнекивалась, ссылаясь на то, что стыдится его матери. О многом переговорили они за это время, но одно особенно тревожило Алеся, и он в который раз переспрашивал девушку:

— Так ты сама слышала?

— Сама... Так же, как сейчас тебя слышу.

— Как называл он его?

— Езуп... Я возвращалась из Дравы с лекарством для матери, — не в первый раз повторяла девушка, прижимаясь к Алесю, — присела у часовенки около леса. Вдруг слышу разговор. Я перепугалась. Обычно никого в часовне не бывает... Узнаю голос Паречкуса. «Езуп», — говорит он. И тогда я стала прислушиваться.

— Что же они говорили?

— Я тебе уже сказала.

— Ну еще раз... Это очень важно, Анежка!

— Всего я разобрать не могла... От страха уши будто заложило!.. Только слышала, как Езуп настаивал, чтобы Паречкус отнес куда-то еду, потому что «сам» теперь боится выходить. Милиция кругом не спит.

— А что Паречкус?

— Он говорил: «Это ты должен сделать, Езуп! Я живу у чужих». — «У родни», — сказал Езуп. «Подумаешь, родня — десятая вода на киселе», — засмеялся Паречкус.

— Это опасный след, Анежка, — волновался Алесь. — От них, надо думать, все беспорядки... Но теперь они никуда не денутся! Только ты молчи, никому ничего не говори — я сам все сделаю.

— Они тебя убьют! Алеська, я боюсь, — целовала Алеся девушка, и на глаза ее навертывались слезы.

— Руки у них, пожалуй, коротки... А вот ты не ходи домой, мало что может случиться...

— А как же мать?

— Пусть она лучше приходит сюда. А теперь давай зайдем к моей матери, увидишь, какая она добрая,

— Нет, Алеська... Пока не могу,

— Ну, чего ты трусишь?

Она вздохнула в ответ и свернула в сторону бараков. Алесь шел, не выпуская ее руки, словно боялся потерять в этом мраке. А может быть, этот Паречкус поджидает их где-нибудь на дороге? Что будет тогда?

XIX

Мысли о том, что рассказала Анежка, всю ночь не давали покоя Алесю. Он лежал на постели и слушал, как по-осеннему тоскливо и зло воет ветер за окнами. Сухая ветка рябины время от времени царапала стекла. И тогда начинало чудиться, что кто-то пытается пробраться в хату. Все это создавало настроение таинственности и страха, и в памяти невольно возникали истории о диверсантах, бандитах, грабителях, шпионах, о тех черных делах, которых еще немало творится на земле и для которых осенняя ночь — лучшая пора. А что, если такие, как Езуп и Паречкус, крадутся сейчас к земляной плотине, в которую вложено столько труда? Один кусок тола, которого немало разбросано по лесам в минах и снарядах, — и вода хлынет в котлован, затопит машины, разрушит здание, размоет откосы... А могут прийти и поджечь хату... Алесь даже приподнялся, поглядел в окно. Частое и ровное гудение автомобильного мотора на Антоновом лугу, тихое дыхание матери и Марфочки несколько успокоили его. «Завтра же сообщу кому следует», — решил Алесь, уже засыпая...

Беспокойно провела эту ночь и Анежка. Когда Алесь еще на рассвете шел в контору, чтобы позвонить в милицию, она, вся запорошенная снегом, уже ожидала его на дороге. Вид у девушки был невеселый.

— Что ты здесь делаешь, Анежка? — удивился Алесь.

— Хотела видеть тебя, — сказала она и опустила глаза.

— Спасибо, — улыбнулся он, но, заметив, что девушка дрожит, спросил: — Что с тобой?

— Мне страшно...

— Чего?

— Боюсь, как бы не было беды.

— Давай пройдемся немного, — взяв девушку под руку, он повел ее к озеру. — Так что же случилось?

— За ночь я передумала обо всем. Если Паречкус дознается, что я сделала, плохо будет и тебе, и мне, и моим родителям.

— А ты не бойся, — попытался успокоить Алесь. — Я тебя в обиду не дам.

— Алеська, я верю тебе, но ты и сам не знаешь, что они могут сделать... Наверное, их много. Паречкуса арестуют — другие отомстят. Может, лучше нам промолчать?

Алесь опустил ее руку и нахмурился. Он посмотрел на темную воду, которую у берегов начал схватывать лед, и ощутил холодок в сердце.

— Ты думаешь о том, что говоришь? — спросил он, глядя в глаза девушке, растерянные и печальные. — Вот чему научил тебя пан клебонас в костеле? Значит, пусть поджигают, убивают, а мы будем молчать? Лишь бы не нас, да?

— Я про убийство ничего не слыхала...

— Что же они, в монахи собираются идти? Святого в лесу прячут и откармливают?

— Я не знаю... В конце концов я могла не так понять.

Неожиданно суровый тон Алеся еще больше испугал Анежку. Она представила себе, как расправляется Паречкус с отцом и матерью, как горит хата, в которой протекало ее детство, горит, гибнет все, что она любила глубокой и чистой любовью. И хотя сердце щемило от сознания, что она обижает Алеся и теряет его доверие, Анежка решила быть твердой до конца.

— Как хочешь, Алесь, но запомни, что я тебе ничего не говорила и ничего не знаю...

— Нет, знаешь! — начиная злиться, почти крикнул он. — Знаешь и все скажешь, когда потребуется... Я сейчас же позвоню в милицию…

— Ничего я не скажу и милицию видеть не хочу! И не пугай меня и не приставай, пожалуйста, ко мне! — вспыхнула она и побежала к баракам.

Алесь остолбенел от неожиданной развязки и, плохо понимая, что происходит в душе девушки, смотрел на ее следы, отпечатанные по первому чистому снегу. Следы эти, наливаясь прозрачной синевой, уходили от него к бугру, а ему казалось, что они протянулись до самого горизонта и теряются там среди сугробов и облаков... Он был и зол на Анежку и жалел ее, потому что, видимо, она сама не понимала, что делала. Только вчера она была такой ласковой и доверчивой, рассуждала спокойно и разумно, а тут ее словно подменили! Еще никогда Алесь не видел ее такой решительной. Нет, видно, не так легко преодолеть то, чем опутали ее родители и клебонас. Но ведь ее нужно вырвать из этого мрака! А для этого нужно помочь ей преодолеть свои слабости.

И когда маленькая фигурка Анежки, единственное темное живое пятно на ослепительно белом снегу, приближалась к баракам, он, сам не зная для чего, сломал хрупкий от мороза лозовый прутик, перекусил его зубами, бросил концы на тропинку и пошел в контору...

В конторе никого не было. Алесь подошел к телефону, снял холодную трубку и торопливо крутнул ручку. Через несколько секунд он уже разговаривал с начальником милиции. Когда разговор окончился, он вздохнул с облегчением.

Посидев некоторое время за столом и перебрав бумаги, которых накопилось немало, он вдруг ощутил усталость. Не слишком ли много испытаний выпало на его долю — и руководство стройкой, и любовь, в которую, как говорится, вмешиваются бог и черт, и еще эти дела, которые неизвестно кем творятся и непонятно куда могут привести... Жизнь! Так все ясно было в институте — учись, строй, борись, веселись! И так все запуталось на деле. Теперь не хватало только, чтобы прорвало плотину, и тогда полетит он вниз, как человек, которого спустили с лестницы за беспардонное нахальство, и придется пахать носом пыль на глазах у родных и знакомых, на виду у колхозов трех республик... Хотя он не верил тому, что табак успокаивает, теперь впервые в жизни подумал, что не худо бы закурить, и пожалел, что нет ни папирос, ни спичек...