Читаем без скачивания Апрельский туман - Нина Пипари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во-вторых. Предположим лучшее и маловероятное: они хотели, чтобы пропащая, безвозвратно погрузившаяся в болото загнивающей цивилизации часть человечества, прочитав их книгу, наконец раскрыла глаза, чакры, сердца и прочие жизненно важные органы, осознала, что все плохо, но не все еще потеряно, и встала на путь праведный, которого они, кстати, в своих гениальных книгах не указывают.
Однако все дело в том, что эта самая часть пропащего человечества, чьему гипотетическому исправлению и просвещению посвящалась, мы верим, эта книга, как существовала «ротожопами», так и продолжала ими оставаться после, возможно, внимательного, даже с пониманием, прочтения светоносной книги. Разве что стала усиленнее, ожесточеннее впиваться в ящик после работы — чтобы заглушить так неприятно начавшую копошиться где-то на задворках сознания мысль. А еще более популярный вариант — те, кто вообще ничего не понял. Понял только, что читать этого автора модно и престижно, — вот и прочитал, и пошел дальше рыскать, где что помоднее и попрестижнее, чтоб не отставать от рулящих миром сим.
А в наше с тобой море просто еще одно ведро помоев вылили. Но не прочитать мы не могли, потому что чтение — это та же наркомания.
Каждое происшествие, каждая мысль, каждое слово вызывает к жизни не твое собственное отношение, а чужую, книжную реакцию. И личность растворяется в потоке имен и событий, незнакомых и чужих, но полностью вытеснивших тебя. Прежде чем мы смогли убедиться на собственном опыте, посредством собственных наблюдений в том, что жизнь не так проста и безоблачна, как это может показаться на первый взгляд, гениальные писатели, эти величайшие знатоки человеческой психологии, с самодовольством носителей высшей истины и благодетелей человечества подносили нам на блюдечке с голубой каемочкой всю «правду жизни».
Мне хотелось восхищаться людьми, кому-то подражать, иметь перед внутренним взором идеал, кумира, «сверхчеловека», ориентир, маяк, к которому можно было бы бесконечно приближаться, зная, что он все-таки недостижим, глядя на который хотелось бы совершенствоваться, обрести в этом совершенствовании смысл и цель своей жизни. Но оказалось, что человек, как бы велик и гениален он ни был, остается всего лишь человеком со всеми его слабостями и «мелкими грешками», которые так любили разоблачать писатели в своих толстенных фолиантах!
Черт! Они не дали прочувствовать мне ни одного переживания — я сразу вспоминала, что это уже было, и было это до омерзения, до тошноты банально и нелепо, смешно и примитивно. Положительных персонажей — тех, на кого хотелось бы ориентироваться в своих поступках и мыслях, — в мировой литературе можно по пальцам пересчитать. Некоторые писатели пытались изобразить нечто подобное, но когда удерживаешь в голове столько больных, порочных, тщательно скрывающих свое нравственное убожество людей, уже никогда не поверишь в то, что могут существовать «нормальные люди». Все они — мерзкие лицемеры, и, читая про их дутые добродетели, почему-то с отвратительной самому себе похабной улыбкой представляешь, чем они занимаются, когда их никто не видит. А о чем они думают или мечтают — упаси Бог знать или догадываться об этом, — столько там гадости.
Но с другой стороны, про что им писать? Про то, что все хорошо? Так это ложь! Про что-то красивое — бессмысленно, это никто не станет читать, потому что красивое и гармоничное скучно и однообразно. Про любовь — так и без них этого «добра» навалом, не знаешь, куда спрятаться от всех этих клонированных любовных историй.
Может, во времена, когда писали эти гении, это было необходимо как встряска, но сейчас, когда все и так давно всё поняли, когда человек абсолютно свободен в реализации своих животных инстинктов (чего все они так активно, с пеной у рта добивались!), сейчас такая писанина приносит лишь острое ощущение бессмысленности всего. Потому что люди — подлые лицемеры, дружбы не существует и не может существовать по определению, любовь если и есть, то обязательно заканчивается или перерождается в привычку. Искусство — просто сублимация. Я — Электра, я животное. Поставь меня в определенные условия, лиши нескольких ничтожных предметов — и от человека во мне останется лишь внешность, и то необязательно. Общество — это то, что сдерживает мое мерзкое, бесконечно порочное Оно, и общество же — мой худший враг, который обезличивает меня, делает винтиком, сдерживает мои творческие порывы.
Представь, каково это было бы: проснуться однажды, а вокруг — одни лишь участливо-любящие физиономии, государственного аппарата не существует и в помине, ни тебе толстых хамок-продавщиц, ни дураков, считающих всех, кроме себя, идиотами, ни бездарностей, возомнивших себя гениями, ни войн, ни волнений, ни катаклизмов, ни глобального потепления, ни проституции, ни СПИДа, ни голода. Все прекрасно, люди счастливы. И где бы тогда было неподкупное, животрепещущее искусство, против чего тогда протестовали, что бы изобретали ученые, с чем бы боролись врачи?
— Ника, но ведь ты, по сути, описала предполагаемый рай! — осторожно говорю я, видя, что она снова близка к кризису.
Она задыхается от потока слов, готовых вырваться из глубин ее души, измотанной, постоянно напряженной, и вдруг, словно лошадь, остановленная на полном скаку, Ника замолкает и поднимает на меня взгляд, от которого сжимается сердце. Боже, как я хочу, чтобы она смогла хоть на долю секунды успокоиться!
— Вера, Верочка! — Ника еле двигает губами и произносит мое имя с совершенно непонятным чувством — в нем и надежда на понимание, и нежность, и тревога, и отчаяние. — В том-то и дело! Я не хочу рая, не хочу правильности и вселенского добра, не хочу ягненка со львом. Я ничего не хочу, мне нигде не будет успокоения! Да, да, — перебивает она себя, — я знаю, звучит как жалкая пародия на Лермонтова, но… черт!
…Домой я еду с тяжелым сердцем. Изо всех сил хочется хоть как-то облегчить ее мучения, но как я могу помочь, если у меня внутри такой же разброд и путаница, такая же пустота и непонимание жизни, такая же тревога и тоска? Но я в еще худшем положении, чем она, — она мне нужна. А я ей? А я?
Еду в метро и стараюсь смотреть в пол — не могу видеть лица окружающих людей. Достаточно того, что слышу музыку из их наушников и обрывки разговоров. Господи, как мне паршиво. А Нике? Вспомнив
