Читаем без скачивания Чёрный город - Борис Акунин

— А еще пришло письмо от вашей супруги.

В левой руке сидящего появился конверт.

Эраст Петрович слегка поморщился.

— Письмо ты, разумеется, прочел?

Конверт был запечатанный, но Фандорин хорошо знал повадки своего помощника. Маса, конечно же, прочитал, а конверт заклеил ради соблюдения приличий, которые, с его точки зрения, являются фундаментом бытия.

Бич чуть покачивался. Эраст Петрович тоже — на цыпочках.

Вздохнув, Маса разжал кулак, придерживая рукоять двумя пальцами. Понял, что сегодня ему не повезет. На риторический вопрос он не ответил.

— Что-нибудь важное? — спросил Фандорин.

— Мне так не показалось. — Дипломатичное пожатие плечами. — Если бы случилось что-нибудь важное, Симон-сан прислал бы телеграмму. Вы не хотите читать письмо, господин? Я могу пересказать его своими словами. А могу и не пересказывать. Письмо написано ради последней строчки — вам будет довольно прочесть только ее.

Он протянул конверт, Эраст Петрович, полагая, что рэнсю уже закончено, шагнул вперед.

Точный удар обжег ему спину и плечо.

— Ты что?! Мы ведь закончили!

— Мы заканчиваем, когда вы скажете «фусё», а вы этого не сказали, — засмеялся японец.

Он снова занес бич, и Фандорин быстро сказал:

— Всё, всё!

— О, как приятно побеждать! Бацу!

Это означало «штраф»: сорок четыре приседания, держа победителя на плечах.

Уговор есть уговор. Эраст Петрович сел на корточки, Маса зашел сзади, допятился до стены, лязгнул там чем-то и с торжествующим рыком запрыгнул на господина.

Поднимать плотно сбитого японца было тяжело. Штраф давался Фандорину с трудом. Он даже расстроился и пообещал себе как следует поработать с грузами. Ялтинское безделье не прошло даром.

— Уф, как же ты отъелся! — наконец не выдержал Эраст Петрович.

— Неправда, — с достоинством отвечал Маса. — Я мало ел. Не было аппетита. Очень переживал из-за нашей разлуки.

— Но ты стал тяжелее!

— Это потому что я держу вот это.

И слуга высунул из широкого рукава юкаты десятикилограммовый диск от штанги.

— Скотина, з-зачем ты это сделал? Я чуть не надорвался!

— Чтобы вы почувствовали, господин, как тяжело было мне из-за вашего недоверия. Почему вы не вызвали меня, когда у вас случилась неприятность? Я знаю: в Ярте что-то произошло. Иначе вы не задержались бы так надолго.

Утирая пот, Фандорин хмуро сказал:

— Ладно, давай письмо.

Верного помощника он не вызвал в Крым, потому что стыдно было выглядеть жалким болваном, которого обвели вокруг пальца.

Жена Эраста Петровича, знаменитая артистка, находилась в закавказском городе Баку, на съемках очередной картины. В конверте оказалось не письмо — открытка. На цветной, аляповато раскрашенной фотографии, которую Фандорин толком не разглядел, было запечатлено нечто огнедышащее. Кажется, извержение вулкана. О, эта вечная любовь к эффектности и драматичности!

Обычно такие карточки посылают без конверта — на то они и открытки, но супруга Эраста Петровича позволить себе такого не могла. С ее подписью открытку украли бы на почте, что уже случалось. Ясно было и почему она написала не на обычном листке: на карточке мало места, можно обойтись очень коротким посланием.

Скользящим, будто стремящимся поскорее убежать, но в то же время чрезвычайно изящным почерком на обороте черно-красной картинки было выведено:

«Ах, милый, милый, если б Вы только знали, как безумно я без Вас скучаю! Здесь невыносимая тоска — всё банкеты, приемы, пикники и прочая смертельно надоевшая рутина. Со съемками не ладится, их окончание всё откладывается и откладывается. Я предчувствую, что это будет либо моя самая лучшая, либо самая худшая роль. Ужасней всего, что здесь наступили инфернальные жары. Я телеграфировала в ателье Рубе, чтобы мне срочно сшили по имеющейся у них мерке тропический гардероб. Прошу Вас оплатить счет и как можно скорее выслать мне заказ.

Маса был прав: суть содержалась в самой последней строчке: оплатить и выслать. Что ж, съемки затягиваются — это прекрасно. А когда закончатся, можно будет куда-нибудь уехать с Масой.

Улыбнувшись, Фандорин рассеянно поглядел на картинку.

Нет, не вулкан. Пожар.

Поле, все утыканное нефтяными вышками, столб черного дыма, зарево вполнеба. Ну понятно: Баку.

Внизу мелко подпись:

«Большой пожар на нефтяных промыслах т-ва «Бранобель» в Черном Городе близ Баку».

Маса недоверчиво спросил:

— Неужели вы все-таки ее любите, господин? Только что были мрачнее тайфуна, и вдруг лицо осветилось солнцем.

Со счастливой улыбкой Эраст Петрович сказал:

— Она меня не разлюбила!

Японец разинул рот.

— Наверное, я недостаточно хорошо понимаю по-русски. Позвольте мне прочитать письмо еще раз.

— Фортуна на меня больше не дуется, мы п-помирились, — сказал ему Фандорин и с необычной для него сентиментальностью поцеловал фотокарточку — будто богиню удачи в капризные губы. 

Дерево, клинок, иней

Поезд шел от Тифлиса до Баку одиннадцать часов, отправляясь в путь за полночь и прибывая к месту назначения в пятнадцать ноль ноль. Именно этим маршрутом — никаких сомнений — проследовал несколько дней назад хитроумный Одиссей, радуясь тому, как ловко он одурачил идиота градоначальника, тупую дворцовую полицию и некоего джентльмена-сыщика, тоже изрядного болвана. Террорист ехал на какую-то важную встречу, которая должна была состояться у некоего «хромого» в Черном Городе — так назывался район богатейших нефтяных промыслов, вплотную примыкавший к Баку.

До прибытия оставалось немногим более получаса. На окне трепетали легкие белые шторы. День был знойный, и хоть по купе гулял сквозняк, облегчения он не приносил — по лицу будто водили горячим полотенцем.

Ландшафт удручал тоскливостью. Ни травинки, ни деревца, ни пятнышка зелени. Буро-желтая, совершенно голая местность, на которой кое-где дыбились плешивые холмы да белели солончаки. Жить в этой пустыне было невозможно, смотреть на нее — скучно, и Фандорин уже хотел отвернуться, но тут на горизонте показался лес. Он был не слишком густой, однако состоял из высоких деревьев — судя по пирамидальной форме, хвойных, а над их верхушками висела огромная туча, низкая и черная. Появилась надежда, что вскоре грянет гроза и слипшийся от жары воздух посвежеет.

— Вон Черный Город, батенька, — послышалось через открытую дверь. В коридоре стояли, покуривая, два горных инженера из соседнего купе. — Надобно опустить стекло, сажи налетит.

Эраст Петрович пригляделся: не деревья это были, а вышки. Деревянные и металлические, высокие и не очень, они заполняли всю равнину. Пожалуй, это зрелище напоминало не лес, а кладбище, тесно уставленное черными обелисками. Почти так же плотно торчали фабричные трубы. Всё это дымило, чадило, выкидывало вверх клубы копоти. То, что показалось путешественнику грозовой тучей, на самом деле было очень плотным смогом.

Заскрежетали тормоза, поезд замедлил ход. Свернул на дублирующие пути.

— Встречных пропускаем, — сказал тот же голос. Очевидно, один из инженеров был бакинцем или, во всяком случае, хорошо знал местные обыкновения. — В это время как раз проходят ротшильдовские, нобелевские и манташевские составы. Пожалуй, на полчаса припозднимся.

И действительно, через минуту мимо загрохотал длинный-предлинный поезд, состоявший из черных цистерн.

— Неужто товарняк важнее пассажирского? — удивился собеседник. — Никогда такого не видывал.

— Здесь, батенька, всё подчинено интересам нефти. Особенно сейчас. Начинается стачка. Пока не забастовала железная дорога, из Баку в Батум торопятся перегнать как можно больше нефти, мазута и бензина. Вы же читали в газетах — экспорт нефтепродуктов временно запрещен. Не до жиру. Всё жидкое горючее должно идти на внутреннее потребление. Нефть дорожает день ото дня.

— Если военный флот по примеру английского перейдет с угольного топлива на нефтяное, цены подскочат еще выше. Скажу вам как специалист по дизельным двигателям…

На этом месте разговора Фандорин затворил дверь, потому что цены на нефть, как и дизельные двигатели, его совершенно не интересовали.

— Прибудем на полчаса позже, — с неудовольствием сообщил он Масе.

Тот сидел, блаженно обмахивался бумажным веером. Духота японца не утомляла. Ему вообще всё очень нравилось: и дорога, и то, что он вместе с господином, а больше всего цель путешествия.

Во времена, когда Эрасту Петровичу приходилось зарабатывать на жизнь платными расследованиями, Маса тяжко страдал. Говорил, что господин роняет свое достоинство, как оставшийся без службы самурай, который вынужден продавать свой меч за деньги. Однако в Баку, по мнению японца, Фандорин ехал по делу почтенному и благородному — мстить врагу за нанесенное оскорбление.