Читаем без скачивания Очерки общественной жизни - Константин Станюкович

«Воспрянем» и обрящем в себе самом «нового чело­века»! Уверим всех этих «получателей», чтобы они не получали… Каждый из них наверное ответит, что это дело его «совести».

— Все под богом ходим! — говорил мне как-то один препочтенный мелкий чиновник, жалуясь на печать. — Там какие-нибудь гроши собираешь, так газета сейчас кричит: «караул», — а где сотни тысяч летят, вы, гос­пода, больше «вообще» говорите… За что же мы-то одни такие окаянные, скажите на милость?.. Ну, положим, взял что добровольно дали… взял, так ведь разве я один?.. Что ж я-то дурак, лямку тяни да еще героя разыгрывай… Ведь все смеяться станут… Тоже — дети!..

— А как начальство узнает?..

— Начальство… Где ему узнать, а если узнает, так ведь… — Он не окончил, подмигнул глазом и весело рассмеялся: — Шутник вы, как я посмотрю… Купец на­живается, людей грабит, а я даже и с него не могу взять?.. Да я и не беру, а получаю «гонорар», так ска­зать, дополнительное содержание…

Какой тут Иоанн Златоуст убедит его? Какой мора­лист заставит его сделаться «дураком» и потерять общее уважение?..

Чествование выдающихся деятелей науки, искусства и литературы у нас большая редкость. Большинство рус­ского общества тяжело на подъем, когда ему напоми­нают о его лучших людях, и нередко обнаруживает при­скорбное равнодушие к заслугам, оказываемым в высших областях человеческой деятельности.

Такой индифферентизм большинства объясняется, ко­нечно, причинами, всем хорошо известными, и было бы более чем наивно удивляться, что мы, русские, мало зна­комы с героями науки и литературы. И, в самом деле, давно ли наука и литература получили право некоторого гражданства в нашей жизни? Еще до сих пор нас точно пугает свобода исследования, широкий полет человече­ской мысли, и только незначительное меньшинство спо­собно оценить их значение и проникнуться уважением к людям, посвятившим себя неблагодарному, полному случайности и мук, труду. Большинство остается равно­душным, а громадная масса населения лишена возможности пользоваться даже грамотностью, и не скоро еще узнает имена людей, работавших на их духовное освобо­ждение, и которых как бы в насмешку называют «народными» писателями.

Тем знаменательнее является событие прошлой не­дели, когда в лице Н. И. Пирогова отдана была дань уважения науке, и не только науке, но и общественным заслугам человека, старавшегося приложить убеждения к жизни и на практике провести систему воспитания, основанную на доверии и уважении к молодости.

На этот раз в зале Московского университета и на обеде в Благородном собрании, среди торжественных приветствий от различных ученых обществ, университе­тов, учреждений, печати и частных лиц, «Правда» яви­лась хоть на короткое время «торжествующей», и даже «Московские ведомости» не осмелились подтвердить безотрадного вывода старика и не смутили назойливыми вопросами при ее чествовании, в лице маститого старца, стоящего, по выражению его, «на пороге вечности», бо­гатого прошлым, находящегося вне всяких партийных пристрастий, давно покинувшего общественную деятель­ность.

Деятельность эта, как известно, была покинута недобровольно. «Меня заставили отказаться от новатор­ства», — сказал, между прочим, юбиляр, и слова его имеют тем более грустное значение, что «новаторство» Пирогова, даже по словам врагов его взглядов на воспитание, признавалось не бесполезным; если оно не раз­вилось пышным цветом, то не по его вине, — несмотря даже на невольные уступки, которые он должен был де­лать духу времени.

Почему рок тяготел над людьми убеждения, над пе­дагогом, поставившим на своем знамени девиз: «воспи­тать человека», и деятельность его должна была прекра­титься на полудороге? — вот вопросы, невольно возни­кавшие на чествовании юбиляра. Ответы на эти вопросы, быть может, найдутся в знаменитых «Вопросах жизни», написанных юбиляром в эпоху усиленного умственного брожения лучшей части общества, во времена надежд и упований, накануне освобождения крестьян и других реформ, имевших целью обновить русскую жизнь.

В нашей газете был помещен очерк деятельности Н. И. Пирогова в звании попечителя Киевского учебного округа. Это, однако, не помешает нам напомнить чита­телям и другие стороны общественной жизни замечательного ученого, публициста и общественного деятеля. В ней характерно отражаются: во-первых, эпоха и, во-вторых, то богатство случайностей и затруднений, ка­кими обставлена была деятельность человека, проповедывавшего о том, что надо «быть, а не казаться», и сло­жившего руки в неравной борьбе, несмотря даже на известное общественное положение, как только слово должно было перейти в дело. Мы воспользуемся для этой цели вышедшей недавно брошюрой г. Бертенсона и затем напомним читателям (к сожалению, забытые многими) статьи Н. И. Пирогова.

Пирогов вступил в московский университет четырна­дцатилетним отроком, в 1824–25 учебном году. Сем­надцати лет от роду он окончил курс и, по совету про­фессора Е. О. Мухина, вступил в существовавший тогда профессорский институт. Из Москвы Пирогов был от­правлен в Дерпт и после блистательного экзамена на степень доктора медицины уехал за границу на два года, где неутомимо работал у лучших профессоров тогдаш­него времени. На профессорскую кафедру в Москве ему не суждено было попасть. Болезнь задержала его, по возвращении из-за границы, в Риге, и на кафедру хирур­гии был избран графом С. Г. Строгановым бывший уни­верситетский товарищ Пирогова — Иноземцев.

Но молодой русский ученый был приглашен занять кафедру в Дерпте. «К чести факультета и всего универ­ситета, следует сказать, — замечает автор брошюры, — что из всех русских университетов, именно этот послед­ний (дерптский) сумел оценить по достоинству и дарова­ния, и способности молодого русского ученого». Факт этот тем более замечателен, что дерптский университет имел всегда право приглашать из-за границы профессо­ров, пользующихся наибольшей известностью.

Работал Н. И. Пирогов неутомимо, «посвящая еже­дневно восемь часов для занятия в клинике, аудитории и в анатомическом театре» и, кроме того, в течение четырех лет издал несколько замечательных ученых трудов.

Отправленный в Париж дерптским университетом, Н. И. Пирогов привез оттуда необыкновенно лестный отзыв знаменитого хирурга Вельпо́.

Автор брошюры рассказывает, между прочим, сле­дующий эпизод: «Когда Пирогов представился этому светилу парижской медицинской школы, то застал Вельпо́ рассматривающим а́тлас, приложенный к анатомии фасций и артерий. Когда Вельпо́ узнал, что в Па­риж Пирогова привело желание учиться у него, то с жи­востью ответил: „Вы застали меня за вашей анатомией: не вам учиться у меня, а мне у вас"».

В 1840 году Пирогов занял кафедру в медико-хирур­гической академии и организовал учреждение госпиталь­ных клиник для кончающих курс студентов и молодых врачей. Многочисленны были препятствия для деятель­ности Пирогова. Чтобы судить о них, достаточно сказать, что главный врач военно-сухопутного госпиталя «на настойчивые требования об улучшении гигиенических условий госпиталя и существовавших порядков относи­тельно ухода, содержания и продовольствия больных, серьезно заподозрил Пирогова в помрачении его ум­ственных способностей, о чем «конфиденциально» и до­вел до сведения бывшего военного министра».

Учреждение анатомического театра при академии — тоже дело Пирогова; проект его не без жестокой борьбы был утвержден, и знаменитый хирург вывез из-за границы молодого прозектора — Грубера, который до сих пор работает на пользу науки, в академии.

Кто не знает деятельности Н. И. Пирогова в Сева­стополе? Но едва ли кто поверит, что, когда Пирогов «сам себя предложил к услугам осады, он только после значительных хлопот добился разрешения отправиться в Крым», и, главным образом, благодаря участию в этом деле покойной великой княгини Елены Павловны.

Порядки, которые нашел Пирогов на театре войны, приводили его в ужас. «Страшное это время! Его нельзя забыть до конца жизни!» — говорил Пирогов, понимая, что люди гибнут не столько от ран и болезней, сколько от недостатков администрации и от злоупотреблений. «О том, что мы не были приготовлены к войне — это уже теперь не государственная тайна, — писал в преди­словии к своей «Общей военно-полевой хирургии» Пиро­гов. — В декабре 1855 года дошло до того, что наших раненых и больных (число которых сильно увеличилось от эпидемии) нужно было отправлять при 20° Р за 400–500 и даже 700 верст. Я нашел многих из них, при моем осмотре военных лазаретов в зиму 1855 года, с от­мороженными в транспорте ногами…» И далее: «Я ни­когда не забуду первого моего въезда в Севастополь. Это было в позднюю осень, в ноябре 1854 года. Вся дорога от Бахчисарая на протяжении 30 верст была загромождена транспортами раненых, орудий и фуража. Дождь лил как из ведра, больные и между ними ампутированные, лежали по́ двое и по́ трое на подводе, сто­нали и дрожали от сырости; и люди, и животные едва двигались в грязи по колено; падаль валялась на каж­дом шагу; из глубоких луж торчали раздувшиеся жи­воты павших волов и лопались с треском; слышались в то же время и вопли раненых, и карканье хищных птиц, целыми стаями слетевшихся на добычу, и крики измученных погонщиков, и отдаленный гул севастополь­ских пушек. Поневоле приходилось задуматься о пред­стоявшей судьбе наших больных; предчувствие было неутешительно. Оно и сбылось».