Читаем без скачивания Очерки общественной жизни - Константин Станюкович

Расстроенный неурядицей и массою злоупотребле­ний, встреченных им на театре войны, Пирогов после шестимесячного пребывания в Севастополе вернулся в Петербург, рассчитывая личным ходатайством изме­нить положение врачебного дела в Крыму, — но это ему не удалось, и он снова был командирован в Крым, от­куда возвратился по окончании войны и снова занялся прерванными научными работами.

В эпоху новых «веяний», обнаружившихся после крымской войны, вопрос о воспитании, как и следует, занял одно из главных мест среди других вопросов, вы­двинутых требованиями жизни. «Морской сборник», где в те времена печатались статьи, не пропускавшиеся об­щей цензурой, первый обратил на этот вопрос серьезное внимание. Появились статьи гг. Бема, Николаи и дру­гих и, наконец, статья Пирогова «Вопросы жизни», обра­тившая на себя общее внимание. Вот как говорил о силе впечатления, произведенного этой статьей, Добролюбов: «Они поразили всех — и светлостью взгляда, и благородным направлением мыслей автора, и пламенной, живой диалектикой, и художественным представлением затро­нутого вопроса. Все, читавшие статью г. Пирогова, были от нее в восторге, все о ней говорили, рассуждали, де­лали свои соображения и выводы… Статья Пирогова, — говорит дальше критик, — вовсе не отличается какими-нибудь сладкими разглагольствованиями или пышными возгласами для усыпления наших отцов и воспитателей, вовсе не старается подделаться под существующий по­рядок вещей, а, напротив, бросает прямо в лицо всему обществу горькую правду; не обинуясь, говорит о том, что́ у нас есть дурного, смело и горячо, во имя высо­чайших вечных истин, преследует мелкие интересы века, узкие понятия, своекорыстные стремления, господствую­щие в современном обществе».

И по поводу этого общего сочувствия к статье Пиро­гова известный критик радовался за общество, находя, что оно «имеет столько внутренней силы, что не пугается сознания своих недостатков», и написал превосходней­шую статью, в которой с обычным мастерством развил основные положения Пирогова…

Говоря затем о собрании литературных статей Н. И. Пирогова, изданных в 1858 году редактором «Одесского вестника», гг. А. Богдановским и А. Геор­гиевским, последним как бы для вечного укора в буду­щей его деятельности, — тот же критик писал: «Все эти статьи — педагогического содержания, и все они предъ­являют требования столь простые и разумные, и в то же время столь высокие, что перед ними решительно совестно делается похвастаться чем-нибудь совершённым у нас в деле воспитания».

В самом деле, ново тогда было слышать это живое гуманное слово, беспощадно поражающее фальшь и ли­цемерие жизни. Вот что двадцать лет тому назад гово­рил знаменитый педагог, обращаясь к ученикам прежней «образцовой» школы:

«Вас водили в храм божий. Вам объясняли Открове­ние. Привилегированные инспекторы, суб-инспекторы, экзаминованные гувернеры и гувернантки, а иногда даже и сами родители, смотрели за вашим поведением. Науки излагались вам в таком духе и в таком объеме, которые необходимы для образования просвещенных граждан. Безнравственные книги, остановленные цензурою, ни­когда не доходили до вас. Отцы, опекуны, высокие по­кровители и благодетельное правительство открыли для вас ваше поприще.

После такой обработки, кажется, вам ничего более не остается делать, как только то, что пекущимся о вас хотелось, чтобы вы делали.

Это значит, чтобы вы, как струна, издавали извест­ный звук. А звучать для общей гармонии, согласитесь, есть высокое призвание. Чего, казалось бы, еще недо­ставало для вашего счастья и для блага целого обще­ства? Выходит другое. Выступив на поприще жизни, вы видите совсем не то, чему вас учили, и вам невольно приходит на мысль, что вы мистифицированы».

И вот знаменитый ученый, обративший на себя вни­мание высоконравственными взглядами на задачу воспи­тания, желавший, главным образом, в ученике воспитать «человека» и ставивший «убеждения» на надлежащую высоту, был приглашен в 1857 году занять место попе­чителя одесского учебного округа. Программа Пирогова была одобрена и на исполнение ее дано согласие… Не­долго он пробыл в Одессе и был переведен в Киев. С деятельностью его в Киеве читатели наши знакомы. Заметим только, что Пирогову приходилось бороться не только с клеветой, приходилось защищаться не только от нападений сверху, но и в самой среде педагогов встре­чать противодействия.

Отвечая на замечания, сделанные по поводу из­вестных «Правил о поступках и наказаниях», у Пи­рогова вырвалось следующее печальное признание, свидетельствующее, с какими препятствиями ему приходилось бороться:

«Вправе ли мы требовать от наших педагогов высо­кого призвания, опыта жизни, самоотвержения, хри­стианской любви и трудного искусства индивидуализи­ровать? Откуда могут вдруг взяться у нас такие лич­ности? Кто вел, кто приготовил их этим путем? Где и у кого могли бы заимствовать образец высоких качеств? У прежних ли их наставников, в жизни ли общества, в окружающей ли их среде, в семье ли своей, в воспита­тельных ли заведениях?.. Можно ли забыть, что наши надзиратели, инспекторы и директоры покуда всё-таки остаются теми же чиновниками-воспитателями, как и прежде, — одни из них завалены письменными делами дирекции, а другие, исполняя неисполнимые обязанности нравственного надзора за 500–600 учениками, поневоле ограничиваются одной официальностью? Не ясно ли для всякого, кто любит смотреть правде в глаза, что мы вводили наши правила, убежденные опытом в вопию­щих недостатках общественного воспитания и воспита­телей».

Так отвечал чуткий ко всякой правде на упреки, вы­званные сердечной болью в лучших деятелях литературы того времени, при виде стеснений, препятствующих такой благородной личности, как Пирогов, провести свои мысли в дело и заставивших его по необходимости, скрепя сердце, сделать уступки большинству, чтобы спасти любимое дело…

По словам автора брошюры, «в Киеве выпали на долю его новые затруднения и столкновения. Пирогов отстаивал, с свойственной ему энергией, свой коренной принцип, по которому попечитель обязан оказывать на учащих и учащихся одно лишь нравственное давление и быть охранителем закона в университете». Но все до­воды были напрасны. Он должен был оставить попечи­тельство — и уехал в свое имение. Вскоре он был выбран в мировые посредники.

Во время управления министерством А. В. Головни­ным, Пирогов снова был призван к деятельности, коман­дирован за границу для руководства молодых ученых, которых посылало министерство народного просвеще­ния… Общественная деятельность Пирогова оконча­тельно была прервана вступлением в министерство графа Д. А. Толстого. Семнадцатого июня 1866 года он «освобождал Пирогова от возложенных на него поруче­ний». В качестве ученого он работал попрежнему, был приглашаем обществом Красного Креста на театр воен­ных действий, и теперь, чествуемый торжественно, как знаменитый ученый и независимый человек, может иметь хоть слабое утешение в общественной признательности интеллигенции.

Если он, как общественный деятель, не сделал всего, что мог бы сделать, если в борьбе он должен был усту­пить, то, во всяком случае, пример его деятельности имеет воспитательное значение и чествование его заслуг представляет добрый признак… Нередко фатальна бы­вает судьба самостоятельной личности, и многие вопросы возникают по этому поводу. Но в знаменитых своих «Вопросах жизни» юбиляр сам дает ответ в следующих прекрасных строках:

«Главные и высшие основы нашего воспитания на­ходятся в совершенном разладе с господствующим на­правлением общества. Из этого выходит, что, оканчивая курс воспитания и вступая в общество, мы находим себя в необходимости или отречься от всего, чему нас учили, чтоб подделаться к обществу, или следовать своим пра­вилам и убеждениям, становясь, таким образом, против­никами общественного направления. Но жертвовать свя­тыми высшими убеждениями для житейских расчетов — слишком безнравственно и отвратительно, а идти против общества — где же взять сил на это?»

Своею деятельностью юбиляр доказал, что у него были силы служить этому обществу наукой, словом и деятельностью… Он сделал всё, что позволили обстоя­тельства, и теперь, на закате дней, веруя в силу добра и правды, он невольно заставляет современного изверившегося человека прислушаться к словам знаменитого ученого, сказанным в ответ на приветствия. Эти слова маститого юбиляра, полные любви и высокого разума, отрадно звучат в наши дни после тех завываний, кото­рые издаются гг. Катковыми и компанией.

От праздника в Москве, блеснувшего светлым лучом, опустимся в «темное царство» мира подрядчиков, интен­дантов, смотрителей складов и т. д., которое явилось недавно перед нами на процессе по делу о бывшем смотрителе букарешто-котроченского склада, поручике Хвощинском, коллежском секретаре Цвецинском и име­нующем себя французским подданным Борене. Это один из ряда процессов по злоупотреблениям, обнаруженным в минувшую войну. О них в свое время столько говори­лось, что эти дела даже мало кого интересуют, тем более, что на скамье подсудимых фигурируют по большей части относительно маленькие чиновники и не было еще до сих пор грандиозного процесса, который заставил бы о себе говорить публику. Тем не менее и эти «малень­кие» дела не лишены интереса в смысле «нравов»; слу­шая их, невольно сознаёшься, что мы в деле хищения совсем не отстали от тех времен, которые приводили в ужас Н. И. Пирогова и радовали людей, основывавших на чужом страдании свое благополучие. Таких людей, «приноравливающихся к господствующему настроению», было, как известно, немало во время крымской войны, так что комиссии, назначенные по расследованию зло­употреблений, плодились и плодились, и «прикосновен­ных» оказывалось такое множество, что, в конце концов, признано было за лучшее закрыть все комиссии и предать дело воле божьей. Иначе пришлось бы окончательно за­путаться в этом лабиринте злоупотреблений и с трудом различать «прикосновенных» от неприкосновенных.