Читаем без скачивания Серебряное время (сборник) - Владимир Савченко

– Да иди ты, Глеб, знаешь куда!..-вскипел Багрий. – Не понимаешь, в каком смысле я примериваю, что хорошо, что плохо?

– Ага… значит, берешься?

– Успех гарантировать не могу – но и не попытаться нельзя. Главное, причину бы найти, причину!.. Теперь слушай. Сначала блокировка. Карта перед тобой?

– Да.

Никогда прежде эти двое – немолодые интеллигентные люди разных положений и занятий – не называли друг друга запросто по имени и на «ты»; не будет этого с ними и после. Но беда всех равняет, сейчас не до суббординации и пиетета.

– Проведи вокруг Гавронцев круг радиусом 15 километров. Здесь должно быть охранение – и чтоб ни одна живая душа ни наружу, ни внутрь. Охраняющие тоже не должны знать, что произошло. Ничего еще не произошло!

– Сделаю.

– Телефонная связь с Гавронцами должна быть сразу оборвана. Дальше: на аэродроме известие о падении БК-22…

(«БК-22, вот оно что! Ой-ой…» Я чувствую, как у меня внутри все холодеет.

БК-22 – стосорокаместный двухтурбинный и четырехвинтовой красавец, последнее слово турбовинтовой авиации. Рейсы его через наш город начинались этой зимой, я видел телерепортаж открытия трассы. И вот…)

– …распространиться не должно. Всех знающих от работы на эти несколько часов отстранить, изолировать. Я сообщу по рации с места, когда их усыпить.

– Ох! Это ведь придется закрыть аэропорт.

– Значит, надо закрыть. Только сначала пусть пришлют сюда два вертолета: грузовой и пассажирский.

– Ясно. Кто тебе нужен на месте?

– Представители КБ и завода, группа оперативного расследования. Но – чем меньше людей, тем лучше, скажем, так: по два представителя и группа из трех-четырех, самых толковых.

– Уже сообщено. Буду через полтора часа. Бекасов, может быть, через два, он в Крыму. Но… для такого случая полагается еще санитарная команда: вытаскивать и опознавать трупы, все такое.

– Нет! Никаких таких команд, пока мы там. Предупреди всех о безоговорочном подчинении мне.

– Конечно. Теперь слушай: один представитель Бекасовского КБ, хоть и неофициальный, прибудет к тебе сейчас на вертолете. Это Петр Денисович Лемех, бывший летчик-испытатель, ныне списанный на землю. Облетывал «БК двадцать вторые», летал и на серийных.

– Отлично, спасибо.

– И еще. Поступила первая информация о БК-22. Была аналогичная катастрофа с его грузовым вариантом – год с месяцами назад, на юге Сибири. Тоже при наборе высоты сорвался, нагруженный. Там причину не узнали – но это уже намек, что она одна и может быть найдена. Так что настраивайтесь на это.

– А на что же еще нам настраиваться? – усмехнулся Багрий. – На реквием? Это успеется.

– Кто летит?

– Я и Возницын. Рындичевич займется Институтом нейрологии. На том конце провода помолчали. Я ждал с замиранием сердца, что ответит Глеб А.; в Славика он верит, конечно, больше, чем в меня.

– Смотри, тебе видней. («Уфф!..») Ну, все? Напутственных слов говорить не надо? Я все время здесь.

– Не надо. Дальнейшая связь – по рации. Багрий-Багреев кладет трубку, поварачивается к нам:

– Все слышали? Вот так, не было ни гроша, да вдруг алтын. Святослав Иванович, ваш план принимаю, хоть и не в восторге от него. Но время не терпит. Заброс короткий, справитесь сами. Постарайтесь там… – он движением пальцев выразил то, в чем Рындя должен расстараться, – быть тоньше, осмотрительней. Зацепку на минувший день имеете?

(«Зацепка» – это точка финиша в забросе: запомнившееся приятное событие, к которому тянет вернуться, пережить его еще раз).

– Имею.

– Какую, если не секрет?

– А пиво вчера в забегаловке возле дома пил – свежее, прохладное. И мужик один тараней поделился, пол-леща отломил, представляете?

Артура Викторовича даже передергивает. Рындичевич смотрит на него в упор и с затаенной усмешкой: вот, мол, такой я есть – с тем и возьмите.

– Эхе-хе!..– вздыхает, поднимаясь из-за стола, шеф. – Поперечный мы, встречники, народ. Что ж, наши недостатки – продолжения наших достоинств.

Ладно, с вами все. А ты, друг мой Александр Романович (это я – и друг, и Романович), настраивай себя на далекий заброс. Может, на год, а то и дальше.

И он убегает комадовать техникам общий сбор, следить за погрузкой. Мы с Рындей остаемся одни. Мне немного неловко перед ним.

– Аджедан и анемс, – говорит он обратной речью, – тсодрог и асарк. («Смена и надежда, гордость и краса…»)

– Слушай, не я же решал!

– Еонишутеп олед ешан, – продолжает он перевертышами, – онченок. («Наше дело петушиное, конечно».) Ичаду. («Удачи!»).

– Онмиазв. (Взаимно).– Я тоже перехожу на обратную речь.

– Ондиваз ежад, йе-йе. (Ей-ей, даже завидно).

– Онтсеч? Нечо ен ебес кат я. (Честно? Я так себе, не очень).

– Ясьшиварпс. Модаз мылог с еняьзебо бо йамуд ен, еонвалг.

Мы говорим перевертышами – и говорим чисто. Если записать фразы на пленку, а потом прокрутить обратно, никто ничего и не заподозрит. Ничего, впрочем, особенного в обратной речи и нет: по звучанию похожа на тюркскую, прилагательные оказываются за существительными, как во французской, а произношение не страшнее, чем в английской.

Кроме того, мы умеем отлично ходить вперед спиной, совершать в обратном порядке сложные несимметричные во времени действия – так, что при обратном прокручивании пленки видеомагнитофона, на которую это снято, не отличишь. В тренинг-камерах, на стенах и потолке которой развиваются в обратном течении реальные или выдуманный Багрий-Багреевые события и сцены (и часто в ускоренном против обычного темпе!), мы учились ориентироваться в них, понимать, предвидеть дальнейшее прошлое, даже вмешиваться репликами или нажатием тестовых кнопок.

Все это нужно нам для правильного старта и финиша при забросах, а еще больше – для углубленного восприятия мира, для отрешения от качеств. Обнажается то, что смысл многих, очень многих сообщений и действий симметричен – что от начала к концу, что от конца к началу. А у событий, где это не так, остается только самый общий, внекачественный их смысл – образ гонимых ветром-временем волн материи: передний фронт крутой, задний пологий.

В том и дело, потому я и подозреваю в Артурыче человека не от мира сегодняшнего, что его внеэнергетический метод есть прикладная философия, идея-действие…

Мы с Рындичевичем говорим обратной речью – и мы знаем, что говорим.

«Главное, не думай об обезьяне с голым задом», – посоветовал он. Верно, главное не думать ни о ней, ни о белом медведе: о том, что сейчас лежит в пойме Оскола за Гавронцами, что осталось от 140-местного турбовинтового шедевра. И прочь этот холодок под сердцем. Ничего еще не осталось. Правильно хлопочет Багрий об охранении и блокировке: нельзя дать распространиться психическому пожару. Пока случившееся – только возможность; укрепившись в умах, она сделается необратимой реальностью.