Читаем без скачивания Ярче, чем солнце - Лора Бекитт

Однажды, когда ему было шесть или семь лет, он услышал, как кто-то сказал: «Этого ребенка явно перекормили пирожными». С тех пор Дилан не брал в рот ни капли сладкого, в чем таилась своеобразная ирония: ведь на фабрике его отца выпекались вкуснейшие кондитерские изделия.

Сейчас он не мог сказать, по какой причине одиночество стало его второй натурой, однако у него не было друзей, и он еще никогда по-настоящему не встречался с девушкой. В Торонто, где он учился в университете, юные леди добивались его внимания, однако Дилан подозревал, что их привлекали далеко не те его качества, какими он мог бы гордиться. К тому же большинство из них не заботилось ни о чем, кроме поисков подходящего жениха.

Он с детства не любил свою внешность — волнистые белокурые волосы, ярко-голубые глаза, обрамленные густыми и длинными ресницами, тонкое нежное лицо — и содрогался, когда его называли красавчиком.

Когда пришла пора выбирать учебное заведение, Дилан категорически заявил, что не станет учиться в Далхаузи[2], а поедет в Монреаль или в Торонто. Отец согласился, но лишь с условием, что сын будет изучать экономику.

Поступив в университет, Дилан так и не сумел завести приятелей, зато занялся спортом (входившим в моду теннисом, а также плаванием и греблей) и теперь выглядел лучше, чем когда-либо: подтянутый, стройный, с ровным загаром. Но… несмотря на это, что-то неизменно выдавало в нем растерянность и ранимость, а также редкую неприспособленность к жизни.

Он ни за что не вернулся бы обратно, если б не знал, что отец нуждается в нем. Мистеру Макдаффу исполнилось пятьдесят шесть, и он стал уставать. Если отец Грегори владел всего-навсего небольшой пекарней, то сын превратил ее в фабрику с английскими печами для изготовления бисквитов. Считая тесто живой субстанцией, он мог говорить о нем часами; при всей нелюбви к семейному делу, Дилан не мог не уважать своего отца.

— Я стану твоим помощником, исполнив свой долг перед Родиной.

Дилан знал, что это звучит слишком пафосно, но он не мог придумать ничего другого.

— Твоя Родина не Великобритания, а Канада, и нам необязательно воевать. По-моему, с нас довольно того, что мы предоставили Лондону кредит на пять миллионов фунтов стерлингов и наладили производство боеприпасов и медикаментов. Впрочем, дело не в этом. Дилан! На войне всегда думаешь, что убьют другого, а не тебя. И все-таки это может случиться именно с тобой, и тогда моя жизнь потеряет смысл, а все, что я заработал за все свои годы, окажется никому не нужным.

Дилан поморщился. Его всегда коробила суета, связанная с получением прибыли. Он не мог объяснить отцу, что ему хочется понять, что представляет собой он сам, узнать, для чего он появился на свет, каково его предназначение. Добиться этого можно, лишь очутившись в общей массе людей, в условиях, где все равны, превратившись из «сладкого» в «обыкновенного» мальчика. На первый взгляд, армия идеально соответствовала таким условиям.

Дилан был еще молод, а потому не знал, что люди никогда не бывают одинаково равны ни перед жизнью, ни перед смертью, и в мире не существует щита, способного оградить от судьбы.

Он был рад, когда в связи с какими-то проблемами отцу пришлось завершить разговор. К тому же Дилан вспомнил об обещании навестить тетушек.

— Том отвезет тебя, — сказал отец, но сын возразил:

— Нет. Я пройдусь пешком.

Он шел к воротам, несколько нервно отвечая на поклоны встречных, а иногда делая вид, что не заметил очередной подобострастной улыбки, предназначенной ему как хозяйскому сыну. Он страдал от вынужденной любезности этих людей. Разумеется, Дилан понимал, что его обсуждают, и догадывался (или предполагал, что догадывается), какие чувства он вызывает у окружающих, а потому шел излишне быстро, расправив плечи и не глядя по сторонам.

Очутившись за стенами фабрики, Дилан был рад слиться с толпой, стать ее частью, чего он не смог бы сделать, передвигаясь по улицам города в шикарной машине.

Стоял один из тех переходных дней, когда зима отступает и воздух наполняется сладостью возрождавшейся жизни. Воздух был переполнен острым запахом морской соли. Над гаванью стелилась туманная дымка. Вода, плескавшаяся в проемах между кораблями, казалась теплой, но Дилан знал, что она еще не скоро нагреется.

Галифакс всегда был похож на тихую заводь, потому многие его жители обрадовались, когда с началом войны в нем началось оживление и будто повеяло свежим ветром: провинциальный городок вдруг стал близок к тому, что творилось в мире.

При этом люди не замечали, какими суровыми стали цвета окружающей жизни. Так гавань, прежде такая нарядная от разноцветных флагов, теперь, казалось, задыхалась от наплыва военных кораблей, чьи борта отливали сталью, а палубы ощерились смертоносными орудиями.

Подумав об этом, Дилан свернул с набережной на боковую улочку. Он вел себя странно: с одной стороны, стремился в армию, а с другой — ненавидел войну.

Когда он проходил мимо витрины магазина готового платья, что-то заставило его остановиться. Позднее Дилан говорил себе, что это была судьба, потому что в тот самый миг он увидел самую красивую девушку на свете.

Незнакомка разглядывала одежду, заявленную как коллекция «Весна 1915 года». Здесь было выставлено несколько смелых моделей дамских жакетов почти мужского покроя, со строгими лацканами и платьев с матросскими воротниками и медными пуговицами.

Дилану случалось видеть бедных фабричных работниц, робко застывших возле магазинных витрин. Однако у этой девушки был иной вид. Она раздумывала не над тем, соответствует ли она этим вещам, а соответствуют ли эти вещи ей.

Это была одна из тех редких девушек, появление которых в любой компании заставляет всех присутствующих, обратив свои взоры к ней, мгновенно умолкнуть.

У Дилана защемило сердце. Он был готов положить к ногам незнакомки ворох нарядов, — да что там! — весь мир! Если б это было возможно, и если бы она приняла его дар.

Идеально вылепленное лицо девушки напоминало камею, нежная кожа — гладкий белый атлас, а глубокие глаза — бархат ночи. Ее голова с тяжелым узлом блестящих черных волос была слегка откинута назад, а уголки изящно очерченных губ немного приподняты. Вместе с тем в выражении ее лица было что-то непреклонное. Судя по всему, она прекрасно осознавала власть своих чар. Хотя на ней было скромное и далеко не новое пальто, Дилану чудилось, что она способна выглядеть воплощением элегантности в любой одежде.

У него пересохло во рту. Дилан не умел знакомиться с девушками, тем более — знакомиться на улице. Но это был тот самый случай, когда промедление подобно смерти.