Читаем без скачивания Перехватчики - Лев Экономов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но какое-то хорошее чувство к этому неуклюжему и невзрачному на вид парню со светлыми глазами у меня зародилось. И это чувство теплилось во мне все годы.
Иногда я спрашивал себя: «Что же роднит Шатуиова с Лобановым, этим взбалмошным и самовлюбленным парнем, «сынком директора» (как мы иногда его называли)?»
Их дружбе-можно было только завидовать, хотя вся она состояла из споров и препирательств. «Этим парням вместе тесно, а врозь скучно», — говорили про них.
«Но ведь дружил же я когда-то со своим одноклассником Володькой Бариновым, с которым мы были тоже совершенно разные люди», — отвечал я себе.
Все эти пять дней в учебном центре мы думали о новых самолетах, только разве, ложась спать, кто-нибудь из женатиков бросал реплику:
— Эх, жизнь холостяцкая…
И разговоры начинали крутиться о доме, о женах, о детях.
Молодежь обычно устраивалась на кровати Лобанова, и кто-нибудь потихоньку рассказывал о своих похождениях. Правды в них было немного — и это все знали, но, что придумывалось, звучало очень правдоподобно и занимательно.
О том, что в этом городе живет Люся, никто не знал. Ребятам было известно лишь, что у меня с ней дружба не ладилась и она куда-то уехала, но за это они осуждали уже не меня, а ее.
Лобанов мне сказал:
— Подумаешь, цаца. Что тебя в ней привлекло? Встретил ты ее случайно. Ну хорошо, она врач, но этого же мало. Какой у нее внутренний мир, что ей нравится в людях, как она смотрит на жизнь — это уловить невозможно.
Мне нравилось, как этот красавец с кокетливыми полубачками и длинной, гибкой, как у девушки, талией говорил в запальчивости. Он не то чтобы заикался, а так, нет-нет да и сделает неожиданную остановку на первом слоге. Если это было недостатком речи, то приятным. Но то, что сейчас Лобанов говорил, мне не нравилось. Я молчал, глядя куда-то в сторону, и это еще больше распаляло его.
Он даже встал со стула и, щеголевато оправив чуть зауженные брюки, прошелся по комнате, чистенький, стройный, самоуверенный.
— Ага, молчишь! А потому, что ты сам знаешь о ней весьма мало. Лишь то, что она работает и что у нее был далеко зашедший роман с майором Сливко. Ну в самом деле, чего ты сохнешь по ней? Ведь она не стоит этого. Да и внешне сухопарая какая-то, словно тесина.
— Да замолчи ты наконец! — не выдержал я. — Разве можно оказать, за что любишь? Ведь любят же и злых, и ветреных, и колючих.
— Вот-вот. И слепых, и горбатых… Тебе просто хочется кого-то любить. Так устроен человек. А любить некого. Совсем некого.
Неожиданно за меня заступился Шатунов.
— Брось, Коля, философствовать. Тебе это не идет, — он вразвалочку подошел к нам и сел на кровать, спокойный, рассудительный. — Сердцу не прикажешь, говорят в народе.
Все знали, что сам Шатунов (как, впрочем, и многие другие) был влюблен безнадежной любовью в нашего полкового врача Верочку Стрункину.
У Верочки была героическая биография с грустным концом. Во время войны она была воздушным стрелком у командира эскадрильи Высокоса, того самого Высокоса, который сел однажды на вынужденную в расположении врага и которого забрал вместе с фотоаппаратом майор Сливко.
Стрелок женщина! Это уж не так-то часто встречалось в штурмовой авиации. А потом Верочка стала женой катштана Высокоса.
Супруги сделали больше ста боевых вылетов и дошли с войной до Кенигсберга. А потом Верочка забеременела. Высокое отправил ее к своим родителям и при первом же вылете без нее погиб. (Это было за несколько дней до капитуляции Германии.) Нацеливая горящий самолет на колонну танков, Высокое успел передать Сливко, с которым работал над целью:
— Позаботьтесь о Верочке!
Последнее желание героя для всех в полку было священным. У Верочки было среднее образование. Все знали, что она мечтала после войны выучиться на врача.
Но известие о смерти мужа сильно пошатнуло Верочкино здоровье. Она родила раньше времени — мертвого. Долго болела и поправлялась медленно и трудно.
Когда же Стрункина встала на ноги, товарищи помогли ей устроиться в медицинский институт (там с ней Люся и познакомилась), аккуратно высылали денежные переводы. Добились, чтобы Верочку направили после окончания института в родной полк.
Здесь, в полку, спустя несколько лет у нее возникло новое чувство — к другу мужа, майору Сливко.
А он вон как поступил. Он хотел иметь сына (и формально его ни в чем нельзя было обвинить), а она не могла ему подарить ни сына, ни дочери. И тут уж ничего нельзя было поделать.
Когда Сливко оставил Сгрункину, Михаил сказал:
— Оскорбить такую женщину! Троглодит!
Он ходил к Стрункиной извиняться за этого «троглодита», но она, кажется, так и не поняла чувств, которые двигали молодым летчиком.
Шатунов узнал и другое: она продолжала любить Сливко.
В разговор о любви постепенно втянулись и другие летчики. Обо мне забыли. И за это я был благодарен Шатунову. Чтобы вновь не обращать на себя внимания, я тихо разделся и лег.
Мне было о чем подумать. В воскресенье я собирался привести в исполнение свой генеральный план и очень переживал.
Припомнились слова Люсиной мамы, с которой я познакомился за день до отъезда в Н-ск.
Это знакомство состоялось в той же комнате, в которой я когда-то разговаривал с отцом Люси, Николаем Константиновичем. Я, собственно, и шел домой к Люсе в надежде на встречу с этим тихим, обаятельным человеком, а вот дома оказалась Полина Тимофеевна.
К моему удивлению, она приняла меня очень любезно — так, пожалуй, принимают только близких родственников.
Через десять минут на столе в окружении чашек и ваз с конфетами и домашним печеньем добродушно пофыркивал маленький электрический самоварчик.
Несмотря на свои годы и полноту, Полина Тимофеевна оказалась довольно подвижной и эксцентричной женщиной. Обильная косметика придавала ее большому круглому лицу с маленьким носиком несколько кукольное выражение, но это ей даже как-то шло.
«Наверно, она была красивой в молодости», — подумал я.
— Вы и представить себе не можете, как я довольна, что познакомилась с вами. — она подала мне розетку с вишневым вареньем. — Это, между прочим, варила Люся.
— Я еду в Н-ск и хотел бы узнать Люсин адрес, — напомнил я.
— Всё, всё узнаете…
Я сидел, пил чай с вишневым вареньем, которое, «между прочим», варила Люся, а в голове у меня зрел отчаянный план. Он захватил меня всего, и я уже не слышал, что говорила Полина Тимофеевна.
Она скоро поняла, что я ее не слушаю, и замолчала.
— Простите, я вам налью еще чашечку. — Полина Тимофеевна коснулась меня рукой.
— Нет, нет, спасибо. Мне нужно идти. — Я достал блокнот, чтобы записать адрес.
ВСТРЕЧА С БУДУЩИМ
В этот день нас подняли рано.
— Быстренько завтракайте — и в автобус, — говорил дежурный по части. — К семи вы должны быть на аэродроме.
Наконец-то!
Полные любопытства и нетерпения, мы ехали на аэродром. Лобанов то и дело отворачивал рукав кожанки, смотрел на часы.
— Успеем, шофер?
Выйдя из автобуса, мы остановились пораженные. Перед нами, вытянувшись в бесконечно длинную линию, стояли самолеты с круглыми, закрытыми красными заглушками отверстиями вместо винтов. Маленькие, сильно скошенные назад крылья были слегка опущены, а хвосты задраны так высоко, что под ними можно было свободно пройти. Подвесные баки с горючим выставлялись своими острыми концами далеко вперед и напоминали торпеды.
Так вот они какие, эти реактивные самолеты! Мы восхищенно смотрели на истребители, не смея приблизиться к ним.
— Ну, ну, смелее, — полковник в легкой меховой куртке не спеша и как-то уж очень просто, как будто подходил к чему-то совершенно обычному, приблизился к самолетам, у которых возились техники. Машины были расчехлены от носа до хвоста и напоминали серебристых рыб. Высокие кили истребителей блестели в лучах солнца, как выставленные в ряд зеркала.
Наши старые «илы» были выкрашены снизу голубом краской, а сверху — зеленой или в несколько цветов — для камуфлирования. Там, где имелись ряды заклепок или шурупов, с помощью которых держались бронеплиты на моторе, краска отскакивала раньше, и боевые машины казались издалека как будто прошитыми вдоль и поперек пулеметными очередями.
На реактивных самолетах краску заменил прочный бесцветный лак. Ведь на скоростях, которые были подвластны этим до блеска отполированным стрелам, вряд ли какая краска выстояла бы. Ее слизало бы встречным потоком воздуха, как мокрая тряпка слизывает пыль.
Издалека машины казались сделанными из одного куска металла, на них не было ручек, как на «илах», за которые можно ухватиться и залезть на плоскость, не было выступов и неровностей.
Только вглядевшись, я увидел на обшивке тонкие полосы на стыках листов металла, а также в местах, где фонарь кабины соединялся с фюзеляжем.