Читаем без скачивания Незваные гости - Эльза Триоле

Закончив обход, Карлос и Фернандо спустились на первый этаж, прошли через огромный вестибюль с кожаными креслами и диванами и расположились в закутке, около портье, за доской с ключами. Там уютно мурлыкал газовый камин; весна только началась, и, когда отопление не работало, по ночам в домах бывало холодновато. На столе стоял легкий ужин: колбаса и литр красного вина, которые принес им перед уходом домой Пьер, официант из ресторана. Пьер очень хорошо к ним относился: еда полагалась только Карлосу, Фернандо не имел на нее права, но Пьер знал, когда была очередь Фернандо чистить ботинки, и в эти дни увеличивал порцию, – разрезанная пополам булка, на каждой половинке по куску колбасы – этого вполне хватало на двоих.

Фернандо не должен был дежурить по ночам, он был обязан приходить только на заре, но, если работа выполнена, дирекция не вмешивалась. И вот Карлос с Фернандо проводили вместе целые ночи вплоть до рассвета.

Этой ночью, как и много раз до того, они сидели вдвоем, а над головой у них, похрапывая, сонно дышал отель. А может быть, это просто попыхивал газ.

– Спокойная ночь, – сказал Фернандо, – и надежный кров над головой!… Я не понимаю, как может эта женщина, Ольга Геллер, которая пережила оккупацию и видела, что сталось с Освобождением, как она может спокойно сидеть в своем 417-ом, как будто ничего не происходит. Это странно. Уверяю тебя, очень странно.

Так же странно было слушать маленького Фернандо, одетого в полосатый жилет коридорного… он говорил изысканным языком, расцвеченным словечками арго, которые приобретали особую остроту из-за его невероятного акцента.

– На свете гораздо больше людей, которые сидят спокойно, чем людей, которые не хотят сидеть спокойно, – сказал Карлос.

Карлос ел колбасу, густо намазывая ее горчицей, едва отщипывая хлеб. Маленький Фернандо поглощал все подряд, и кадык его ходил взад и вперед на худой шее, как будто он глотал не хлеб, а камни.

– Эта женщина устала, очень устала… – продолжал Карлос, – она не так уж молода, а? И все еще очень хороша. Есть у нее любовники?

– Откуда я могу знать, есть ли любовники у номера 417? Ведь это ты ночной дежурный, а не я.

– Я уже говорил тебе, что интересуюсь только чрезвычайными происшествиями, а когда все тихо, мне что… Если у этой Ольги и есть любовники, они, вероятно, не шумят, приходят до девяти часов вечера и уходят после восьми утра.

Фернандо собрал крошки, высыпал их в рот, потом сказал:

– Что там, за этими дверями, творится! Если бы ты был истым американцем, ты бы стал знаменитым писателем и писал бы потом в своей биографии: переменил несколько профессий, был ночным дежурным в большом парижском отеле… Звонят, Карлос!

Карлос поставил стакан и пошел открывать. Он поднял в лифте двух мужчин в смокингах, от которых разило вином, прошел впереди них по коридору и открыл дверь их номера. Сто франков на чай. Ладно. Он вернулся в лифт, который оставил открытым, и уже собирался нажать кнопку, чтобы спуститься вниз, когда женский крик штопором пробуравил верхние этажи… Карлос нажал кнопку. Откуда это? Он остановился на четвертом, быстро пробежал коридор… Здесь царило мертвое спокойствие и тишина… Карлос дошел до конца – около номера 417 открытые туфельки на высоких каблуках стояли в танцевальной позиции. Карлос прислушался – нет, ничего… Он медленно вернулся к лестнице, снова прислушался. Нет, ни вверху, ни внизу – ничего… Везде тишина.

– Что с тобой случилось? – Фернандо уже вытер стол и достал кофейные чашки. – Ты так долго не возвращался, что кофе закипел, досадно…

– Ты не слышал крика?

– Крика? Да что с тобой случилось, Карлос?

– Только не со мной… Кричала какая-то женщина…

– Так пойдем посмотрим!

– Нет, я думаю, что это нас не касается. Если в какой-нибудь комнате окажется труп – дело не мое, я не отвечаю за нравственность жильцов. Но я хотел убедиться, не из комнаты ли мадам Ольги раздался этот крик. Она ведь одна там…

– Смотри-ка, она тебя заинтересовала!

– У нее удивительный взгляд…

– Ты чудак, – заключил Фернандо.

Они молча выпили кофе; стояла та тишина, от которой гудит в ушах. Карлос налил сливовой водки в еще теплые чашки.

– Послушай-ка, старина, мы устраиваем фиесту у одного товарища, испанца, конечно… Будет рис по-валенсийски и гитара. Хочешь, пойдем со мной!

Уже давно Фернандо пытался затащить Карлоса к своим друзьям… Карлос уклонился: фиеста? Нет, ведь, кроме работы и сна, ему хватало времени только на научные занятия, они и были его фиестой. Фернандо смотрел на него с уважением: парню едва исполнилось двадцать лет, а он больше всего на свете любит науку… Карлос внушал ему уважение, но Фернандо, который был политическим комиссаром во время войны в Испании, не мог понять, как такой человек может стоять в стороне от событий. И не то чтобы ему не хватало жизненного опыта, наоборот, чего только этот ангел не видал на своем веку! Фернандо чувствовал себя старым дураком рядом с этим парнишкой, которому жизненный опыт придавал даже некоторое величие. Для этого юноши мир был судном, которое качает и бросает из стороны в сторону, и он уже научился сохранять равновесие, как моряк, и глаз у него, как у моряка, – острый, проницательный; он умеет быть всегда настороже – ведь существуют ветры, волны, туман, мины и рифы… Карлос научился плавать, не выходя на поверхность, исчезать, завидев начальство, и снова появляться в удобный момент… Он знал, что такое война и хитросплетение законов и что значит находить себе пропитание. Карлос, такой большой, сильный и красивый, не досадовал на то, что жизнь его проходила в ночных катакомбах старого парижского отеля. Казалось, будто не он охраняет эти невидимые занумерованные существа за одинаковыми дверями, а, наоборот, это его держат здесь в заточении, это его стережет стоглавая гидра… Может быть, он был слишком хорош, слишком драгоценен, чтобы его показывать среди бела дня с открытым лицом? Фернандо был мечтателем, и если когда-нибудь одному из них пришлось бы стать писателем, – а когда человек без конца занимается не своим ремеслом, это может с ним случиться, – то, вероятно, писателем стал бы Фернандо, а не Карлос…

Фернандо снова принялся агитировать за свою фиесту:

– Ты, значит, не хочешь знаться с нами, Карлос! Ведь мы твои товарищи, истинные товарищи… Нужно же все-таки, чтобы ты понял, жертвой чего и кого ты являешься.

– Фернандо, мне некогда.

– Тебе некогда познакомиться со своей родиной или по крайней мере со своими соотечественниками!

Карлос громко расхохотался; смеясь, он раскрывал рот так широко, что видны были не только белые без изъяна зубы, но даже глотка.

– Моя родина? По-твоему, если меня зовут Карлос. я обязан быть испанцем, и не знать истории испанской войны – это все равно, что не знать отца и матери… Но ведь их-то к и не знаю, чудак ты эдакий! Как ты не можешь понять: я их не знаю. Позади меня только черная бездна! И бывает, что это полное неведение того, что во мне сидит, бесит меня…

– Ты образцовый результат войны… – начал Фернандо.

– Да, – теперь Карлос разговорился, – меня бы на выставку… И наклеить этикетку: «Ребенок, потерянный во время войны в Испании; был помещен в приют, вторично потерян во время бегства из Испании в 1939 году, подобран французскими крестьянами, которые были убиты во время французского бегства 1940 года; еще раз подобран семьей англичан на дороге, около исковерканных трупов своих приемных родителей; отвезен в Англию, где английская семья бесследно исчезла во время бомбардировки; нашел приют в многодетной семье итальянцев, бежавших от Муссолини; затем был передан супружеской паре французов, которые отправлялись в Португалию, а оттуда в Мексику… Взят под опеку американским филантропом, оставшимся для него неведомым… Был отдан в интернат… „блестящие успехи“… Филадельфийский университет, наука. Опять-таки „блестящие успехи“. Мне выдали настоящие, добротные американские документы… дали имя. Я мог бы стать вполне правдоподобным американским гражданином… Если бы одна проклятая девчонка не заставила меня наделать глупостей, чертовских глупостей. После этого мне оставалось только пойти добровольцем: меня отправили в Корею… Но есть щели даже в бумажных стенах… И вот я дезертировал! Так я очутился здесь, а ты требуешь, чтобы у меня была родина! Ты меня просто смешишь!

Карлос снова расхохотался, его смех переливался руладами. Глаза маленького Фернандо обычно были прикрыты короткими жесткими черными ресницами, но, когда он их поднимал, в них сверкал серный пламень Испании…

– Это зависит от тебя… – сказал он. – Биография за биографию. Я ведь тоже «результат войны». Но у меня есть родина. Я знаю, что я испанец. Я знаю, кто мои отец и мать. Знаю, где я родился. И я знаю, что я республиканец, разбитый, несчастный… Я был молод, когда началась война, и единственное, чему я успел научиться, – это воевать! И все же я богаче тебя: у меня прошлое – общее с другими людьми. Я воевал, как и ты, но не в Корее, я воевал на моей испанской земле за свою родину, в окопах и засадах со мной рядом были друзья… Если бы ты знал тяжесть ответственности политического комиссара, тяжесть ночей… шерстяного одеяла[10] на плечах… В своих собственных рядах приходилось воевать против головотяпства, анархии, мародерства; против усталости и отчаянья… И все это перед лицом врага… Можешь ли ты понять, что люди, которые собираются здесь на фиесту, неразрывно спаяны, даже если они и раздирают друг друга на части… Нужно быть с кем-нибудь заодно, Карлос, нехорошо, противоестественно жить оторванно от всех.