Читаем без скачивания Жалоба. С применением силы - Уильям Уильямс

Венок из плюща

Все это — ложь, ложь и ложь.И только —               повенчана с беспределом, —выходит наружу, сметаяграницы и рамки,или прячется вглубь,где ее — ни различить, ни увидеть.          Антоний и Клеопатра —                   были правы,они показали нам,как это: Люблю тебя,           или —незачем жить.

Время желтых нарциссовкануло в прошлое. Лето,лето вокруг! —шепчет сердце, —лето, даже не в апогее.Так что — не поддавайсясомнениям:         они ведь нахлынут,                       они могут —преждевременно           нас поломать.Мы — лишь смертные.Но из смертности —     можем бросить вызов судьбе.Можем даже —ничтожный шанс, но он есть —        победить! И что нам               до белых нарциссов,фиалок,        которые вновь расцвели,                  ведь здесь —все еще —                розы!

И романтика страсти — она ни при чем.Суть любви есть           жестокость, нов нашей воле             преобразить эту жестокость,                    чтобы жить вместе.У любви — свои времена года,            за и против резоны,                 и все, что там сердцебормочет во тьме,утверждая свое      в конце мая.Не забудем, что свойство шипов —        рвать плоть, ранить —и мне это знакомо, —продирался.            Держисьот шипов подальше,говорят тебе.        Но невозможно: жить,               избегаятерниев.

Дети собирают цветы.         Пускай их…                Но сорвав их,не знают,куда пристроить —оставляя вянутьу края дороги.

В нашем возрасте воображение,       игнорируя горечь фактов,             заставляет нас воспарить,и вот — розы взметнулись над терниями.            Да, конечно:любовь жестоковыйна,         эгоистична,          и просто — тупа́;ослепленная светом, она просто не видит.       Когда молод — она такова.              Но мы стали старше,я — чтобы любить,        а ты — быть любимой,                  и нужно —не важно как,         одной только волей,                   сохранитьдар драгоценный,этот дар —на кончиках пальцев.И — по воле нашей —да будет нам:после всего.

Уильям Карлос Уильямс

С применением силы

Рассказ

Новые пациенты — я знал только их фамилию: Олсоны. Приходите, пожалуйста, побыстрее, дочери очень плохо.

На пороге меня встретила мать: крупная, опрятная женщина, она выглядела напуганной. Было в ее поведении что-то заискивающее, когда нарочито радостно спросив из-за двери: это доктор? — она впустила меня в дом. Проходите, кивнула она за спину. Вы уж простите нас, доктор, дочь на кухне — там тепло. У нас дома иногда очень уж сыро…

Девочка, полностью одетая, сидела на коленях у отца. Тот попытался подняться мне навстречу, но я только махнул рукой — не беспокойтесь, и, сняв пальто, приступил к осмотру. Было заметно: они очень нервничают, и отец, и мать недоверчиво косились на меня — и тут же отводили глаза в сторону. Часто, вызывая врача, родители ничего толком не объясняют — это я должен рассказать им, что происходит; зачем иначе платить три доллара?

Ребенок буквально поедал меня взглядом — холодным, внимательным взглядом, при этом лицо девочки абсолютно ничего не выражало. Она не двигалась, будто впала в оцепенение; красивая, сильная, она напоминала телочку. Щеки ее пылали, дыхание было отрывистым, и я понял: у нее высокая температура. Алый румянец, копна роскошных золотых волос. Просто ребенок с картинки — из тех, что изображают на рекламных вкладышах и в воскресных газетах.

У нее уже три дня температура, начал отец, хоть убей, не понимаем почему. Жена давала ей все эти снадобья, все, как положено, а толку нет. Сейчас вокруг столько болеют. Мы и подумали, лучше уж вам ее осмотреть, чтобы мы знали, что там такое.

Многие доктора начинают с этого, обычный вопрос. На горло жалуется?

Родители — едва ли не хором — ответили: нет… Нет, сказала женщина, горло у нее не болит.

Горло у тебя болит? — обернулась она к девочке. Никакой реакции, все то же застывшее выражение на лице — и так же неотрывно смотрит на меня.

Я пробовала глянуть, сказала мать, ничего не видно.

В школе, куда последний месяц ходила девочка, было несколько случаев дифтерии, и мы все думали об одном и том же, но никто не произносил этого вслух.

Что ж, сказал я, полагаю, для начала надо посмотреть горло. Я улыбнулся — профессиональная улыбка, и спросив, как зовут ребенка, обратился к девочке: давай, Матильда, открой рот, посмотрим, что там у нас.

Безрезультатно.

Ну, давай, как можно убедительней произнес я, открой рот пошире и дай мне взглянуть на твое горло. Смотри, с этими словами я развел руки в сторону, у меня в руках ничего нет. Просто открой рот и дай мне посмотреть.

Такой хороший дядя, вступила тут мать. Смотри, какой он добрый. Ну же, сделай, что он говорит. Это же совсем не больно.

Я стиснул зубы. Не нужно было говорить про боль. Не скажи она этого, я бы своего добился. Ладно… Никакой досады, говорю спокойно, не надо резких движений: я придвинулся к девочке.

Едва я чуть сдвинул стул, ручонки девочки инстинктивно взметнулись, этаким кошачьим движением, к моим глазам, — еще чуть-чуть, и она бы их выцарапала. А так она заехала мне по очкам, они слетели — хорошо хоть не разбились, — теперь они лежали на кухонном полу, в полуметре от меня.

От стыда и неловкости отец и мать втянули голову в плечи. Дрянная девчонка, напустилась мать, хватая девочку за плечо и встряхивая. Посмотри, что ты наделала. Добрый дядя…

Бога ради, не выдержал я. Не называйте меня «добрым дядей». Я тут, чтобы осмотреть ее горло — вдруг это дифтерия, — ребенок может умереть. Сказано это было явно впустую. Посмотри на меня, обратился я к девочке, я собираюсь осмотреть твое горло. Ты уже достаточно взрослая и поняла, что я сказал. Ты сама откроешь рот или придется сделать это за тебя?

Никакой реакции. Даже выражение лица девочки не изменилось. А вот дыхание — оно становилось все чаще и чаще. И тут уже между нами началась борьба. Я должен был это сделать. Должен был взять мазок — ради нее самой. Для начала я сказал родителям, что решение — целиком за ними. Объяснил опасность, сказал, что не буду настаивать на осмотре горла, вся ответственность на них, это они должны принять решение.

Если ты не будешь слушаться доктора, придется отправить тебя в больницу, напустилась на девочку мать.

Вот как? Я мысленно усмехнулся. За это время я уже успел влюбиться в маленькую буку, а ее родители — они вызывали у меня неприязнь. В разворачивающейся на кухне борьбе они выглядели все противней — жалкие, побитые жизнью, а девочка явно поднималась до высот безумной ярости — ее, эту ярость, питал страх передо мной.

Отец — крупный, сильный мужчина — старался изо всех сил, но она была его дочерью, ему было стыдно за нее, за ее поведение, при этом он боялся сделать ей больно, и он ослаблял хватку всякий раз, когда я был близок к успеху. В конце мне уже хотелось убить его. Но страх — вдруг это и впрямь дифтерия, заставлял его вновь и вновь говорить мне, чтобы я продолжал, хотя сам он был на грани обморока, а мать металась между нами, заламывая руки.

Зажмите ее между коленями и держите ей руки, скомандовал я.

Но только он сделал, как я велел, ребенок заголосил. Нет, нет! Мне больно. Убери руки. Убери! Она просто заходилась криком — настоящая истерика. Хватит. Прекратите. Вы меня убьете!

Доктор, вы думаете, она выдержит? — спросила мать.

Хватит, замолчи! — огрызнулся мужчина. Хочешь, чтобы она умерла от дифтерии?

Давайте же, держите ее, бросил я.

Левой рукой, прижав голову девочки, я попытался просунуть деревянный шпатель между зубов. Она сопротивлялась, стиснув зубы изо всех сил. Но ярость охватила уже и меня — ярость на девочку. Я попытался взять себя в руки, только вот не получалось. Я знаю, как заставить больного раскрыть рот, чтобы осмотреть горло, и старался изо всех сил. Когда, наконец, я протолкнул деревянный шпатель сквозь зубы и ввел его в ротовую полость, девочка на мгновение открыла рот, но, прежде чем я смог хоть что-то увидеть, она его захлопнула, деревянная лопатка попала между зубов, хрустнула и раздробилась в щепки — я не успел ее отдернуть.