Читаем без скачивания Жизнь после смерти - Мэри Роуч

Автобус засигналил и въехал нам в бок. Послышалась крепкая брань.

Доктор Рават вздрогнул. «Медди! Не смотри туда!» Мы проспорили все утро. Надо сказать, что доктор Рават спланировал три моих посещения его родного города и желал узнать, как «оценивают учителей» в клубе Lions Club[6] в Индоре. Я была ему нужна на четыре дня, тогда как сама намеревалась выделить для этого мероприятия только два. Я пыталась извиниться, ссылаясь на то, что мне нечего надеть. Он предложил поносить сари своей супруги. «Это, – завил доктор, когда я заартачилась, – самая элегантная одежда для женщины». И добавил: «Вы одеваетесь не для того, чтобы доставить удовольствие себе, а для того, чтобы вами были довольны окружающие». Можете представить себе, как славно все это было. Бедняга Кирти. Он предпочел бы ванильное мороженное, а ему будто подсунули разновидность перца чили.

Для начала сегодняшний план предполагал заезд в деревушку – чтобы еще раз побеседовать с матерью Айшвару. Затем вместе с этой семьей мы должны были отправиться на автомобиле в две соседние деревни – для встречи с членами семьи Вирпала, который, как предполагалось, был предыдущей личностью мальчика.

Пока мы добирались до деревни Чанднер, доктор Рават суммировал все семейные рассказы. Мунни – отец Айшвару – утверждал, что сын узнал всех дядюшек и тетушек Вирпала, когда те посещали Чанднер, а также поименно называл многих людей, чьи фотографии увидел в семейном альбоме Вирпала. По словам Мунни, мальчик говорил еще и о том, что в прежнем воплощении у него было трое детей, его семья жила в Камалпуре, а сам он – из касты лудхов; все это точно соответствует обстоятельствам жизни Вирпала. Когда Мунни отправился покупать сари в подарок вдове Вирпала Рани, Айшвару, как говорят, настаивал на том, чтобы одеяние было бирюзового цвета. Позже Рани призналась, что Вирпал обычно покупал ей сари именно этого цвета. Мунни также говорил, что однажды Айшвару пытался отхлестать палкой электрический столб, обзывая его «оскорбительными словами». Жена Мунни Рамвати сообщала, что видела, как сын пытался целовать Рани в губы и гладить вдову по груди.

Доктор Рават утверждал, что подобное поведение с сексуальной окраской – редкое, но известное побочное явление, связанное с перерождением души. «Это еще что, – добавил доктор. – Мне рассказывали, что однажды муж заявил жене: «После своей смерти я вернусь к тебе как твой сын и не буду сосать молоко из твоей груди». Легко предположить, что, согласно этой истории, во время беременности женщины ее муж умер, а ребенок, появившийся на свет через несколько месяцев, отказывался брать грудь. «Говорили, что она была ему матерью и женой одновременно».

«Да вы все, мужчины, этого только и жаждете, – в ответ заявила я. – Ничего странного в той истории нет».

Семья Айшвару выращивает кукурузу и сахарный тростник. Пройдя по размокшей земле через двор, мы увидели, что на бетонном полу под навесом сушится урожай зерна. Неподалеку в жидкой грязи лениво стояла пара буйволов. Рога по бокам их голов закручивались спиралеобразными лентами. Ступени лестницы вели наверх, где под крышей располагалось единственное спальное помещение для всей семьи. В этой комнате стояли три деревянных ложа и мерцающий черно-белый телевизор.

Мать Айшвару кипятила воду для чая, присев на корточки у плиты в углу. Доктор Рават сидел на кровати рядом с мальчиком и показывал ему фотоснимки, сделанные на дне рождения в прошлом месяце. Указав на парнишку с приклеенной бородой, он поинтересовался: «Кто это?» И перевел для меня ответ: «Это мой сын». Некоторые фотографии не вызывали никакой реакции. Даже фото Вирпала: Айшвару покачал головой и поглядел в сторону матери. «Не похоже, чтобы мальчик многое помнил», – заметил доктор Рават.

Мунни ввел нас в курс новых подробностей. У него, как и у его жены, были ослепительная улыбка, правильные черты и приятное выражение лица. Айшвару ходил к мальчику, живущему в городе Вирпала, и говорил ему: «Твои родители приходили ко мне в больницу, чтобы посмотреть на меня». Родители второго мальчика подтвердили, что действительно навещали Вирпала после несчастного случая. Минни в этой связи вспомнила, о чем ей рассказала тетя Вирпала. Однажды она играла, дурачась, с Айшвару, и тот сказал ей: «Тетечка, вы верны своим привычкам». Эта фраза в точности соответствует тем словам, которые Вирпал имел обыкновение произносить в разговорах с ней. Доктор Рават взял это на заметку, потому что после обеда мы как раз планировали отправиться к тете Вирпала.

Однако прежде мы прошли по всей деревне, чтобы посетить еще одного паренька, который, как говорили, вспоминал о прошлой жизни. В индийских селениях рождаются многочисленные рассказы о перевоплощениях души. «Вы приходите, чтобы проверить данные одного случая, – говорит доктор Рават, – а для вас уже заготовлены четыре!»

Но подобного не бывает в городах или деревнях, где реинкарнация не входит в систему верований. Воспоминания о прошлой жизни очень редко посещают американских детей. Причем в переселение душ верят, по опросу Гэллапа, проведенному в 2001 году, только четверть от общей численности населения. Этот факт – возможно, более чем любой другой – заставляет усомниться в реинкарнации. Рассказы о повторном рождении выглядят весомее в тех культурах, религиозные основы которых не поддерживают подобного рода представления. Напротив, аналогичные повествования кажутся более легковесными там, где принято верить в переселение душ и, что очень важно для нас, предполагать, будто подобные вещи вполне могут происходить. Если ребенок, родившийся и воспитывающийся в западном обществе, начнет толковать о каком-то никому в его ближайшем окружении не известном человеке, то родители подумают, что имя незнакомца – плод воображения. Но если дело происходит у индийцев, друзов или тлингитов, то родители с большей вероятностью склонны верить, что речь идет о ком-то из прошлой жизни их ребенка. Так что же нам дают подобные истории – решение проблемы или искусственные построения? «Это наиболее распространенное критическое замечание, направленное против исследователей реинкарнации», – утверждает профессор психиатрии из Виргинского университета Джим Такер (Jim Tucker), занимающийся изучением так называемой прошлой жизни. С этим соглашается и Стивенсон: «У меня нет исчерпывающего объяснения на этот счет, – признавал он в одном из интервью. – И данное обстоятельство меня беспокоит». Стивенсон и Рават полагают, что различную оценку детских рассказов следует связать с реакцией, типичной для родителей. В обществе, где принято верить в возможность реинкарнации, ребенка поощряют делиться со взрослыми своими воспоминаниями. Но в других культурах подобные воспоминания просто игнорируются или считаются чем-то, выходящим за пределы нормы и потому нежелательным, – и детей это не вдохновляет на откровенность.

Что касается второго случая, который мы должны были исследовать в Чанднере, то доктора Равата он весьма воодушевляет, поскольку индийский мальчик вспоминает свою прошлую жизнь в качестве мусульманина. (По описанным выше причинам еще более вдохновляющим был бы случай, если бы мальчик-мусульманин вспоминал о своем существовании в качестве индуса.) На месте мы обнаружили толпу, в которой было много детей. Казалось, мы служили поводом для выманивания всех из дома – хотя было ощущение, что ребятишкам там делать нечего. На пути в эту деревню мы проезжали мимо мальчика, запускавшего в небо воздушного змея. Ветра не было, и паренек просто раскручивал змея на бечевке. Наш приезд оказался для деревни самым заметным событием со времени появления электричества.

Доктор Рават рассказал мне о другом случае «превращения» мусульманина в индуса, произошедшем несколькими годами ранее. «Этот мальчик помнил обряд обрезания, – рассказывал доктор, нащупывая в уличной грязи свой путь от камня к камню. – Более того! Он родился с пенисом без крайней плоти!»

Я была близка к тому, чтобы спросить, не думает ли Кирти, будто уникальные обстоятельства, связанные с пенисом, могли разбудить воображение мальчика или его родителей, но в этот момент мои сандалии стала засасывать уличная грязь. Когда я потянула обувь обратно, ремешок развязался, и заднюю часть моей юбки забрызгало грязью. Мальчишки и девчонки вокруг захихикали и загомонили: мол, пусть остается все как есть!

Когда мы наконец добрались до интересующего нас дома, количество провожатых увеличилось до полусотни, если не более. Доктору Равату не улыбалась перспектива задавать вопросы перед лицом толпы, поскольку в этом случае искажения в ответах были бы почти неизбежны. Поэтому он запер тонкую покосившуюся калитку на запор. Толпа навалилась на преграду. Сооружение заскрипело и, казалось, стало подаваться – подобно двери, ведущей в будуар в дешевом фильме ужасов. Мы присели на веранде, чтобы поговорить с бабушкой и дедушкой этого мальчика (родителей дома не было). Наблюдатели взобрались на крыши домов, стоявших напротив нашего. Они устроились на краях и, похожие на странных горгулий с коричневыми глазами, не отрываясь глядели на нас. На одном из выступов стены висела газета, вся изрезанная ножницами и напоминающая салфетки с характерной бахромой в домах представителей среднего класса – таких, как, например, доктор Рават. «Аплодируем четырежды!» – гласил заголовок в рекламе цифрового фотоаппарата. И еще: «Будущее уже здесь, и оно взывает к нам!»