Читаем без скачивания Ниндзя - Эрик Ластбадер

— Да, — медленно произнес Николас. — Когда-то мы работали в одном рекламном агентстве.

— Мне очень жаль, Ник. Ты близко его знал? Николас задумался. У Брома был прекрасный аналитический ум, и он разбирался в людях, пожалуй, лучше, чем все его коллеги. А теперь его больше нет.

— Достаточно близко, — ответил Николас.

Они покачивались в медленном танце; из распахнутой двери доносились звуки проигрывателя. Музыка окутывала их томными струями, заглушая шум прибоя. Жюстина задрожала, когда Николас коснулся ее руки и вывел на веранду. Но он поступил правильно — только так и надо было поступить. Жюстина любит танцевать. А во время танца ему разрешено касаться ее, хотя ведь совершенно очевидно, что танец — это та же эротика, только вытесненная в подсознание. Какая разница? Главное, что она с ним танцует.

Отдаваясь ритму, Жюстина становилась чувственной, словно с нее спадал панцирь благопристойности и наружу вырывалась неудержимая страсть. Казалось, музыка освобождала Жюстину от каких-то оков, от внутренних запретов, от страхов — и не столько перед ним, перед мужчинами вообще, как перед собой. Касаясь Николаса своим плечом, Жюстина рассказывала ему:

“Я много читала в детстве. Сначала все, что попадалось под руку. Когда моя сестра уходила на свидания, я проглатывала одну книгу за другой. Забавно, но это быстро прошло. Вернее, я продолжала читать, но уже не все подряд — очень скоро стала довольно разборчивой. — Девушка рассмеялась звонким счастливым смехом, поразившим Николаса своей искренностью. — О, у меня были разные пристрастия! Сначала книги Тримейна о собаках, потом Ховард Пайл — я была без ума от его «Робин Гуда». Однажды, когда мне было около шестнадцати, я открыла для себя де Сада. Естественно, этот плод был запретным и потому манящим. Книги де Сада действительно поразили меня. И тогда мне пришла в голову фантастическая мысль: родители назвали меня Жюстиной под впечатлением от его творчества. Когда я стала старше и спросила об этом свою мать, она ответила: «Знаешь, просто мне и твоему отцу нравилось это имя». Думаю, здесь проявились ее европейские симпатии; она ведь была француженка. Но в ту минуту... как я пожалела о своем вопросе! Насколько моя фантазия была красивее действительности! Впрочем, чего стоило ожидать or моих родителей — они оба были, в сущности, пошлыми людьми”.

— Твой отец был американец?

Жюстина повернула к Николасу лицо, и теплый свет лампы из гостиное упал на ее щеку, словно мазок кисти художника.

— Даже слишком американец.

— Чем он занимался?

— Пойдем в дом. — Жюстина отвернулась. — Мне холодно.

На стене висела большая черно-белая фотография грузного человека с массивным подбородком и суровым взглядом. Под снимком подпись: “Стэнли Дж. Теллер, начальник полиции, 1932-1964”. Рядом красовалась репродукция картины Нормана Рокуэлла “Тропа”.

Окна небольшого кабинета выходили на автомобильную стоянку во дворе, пустовавшую в это время дня.

— Почему бы вам не сказать обо всем прямо. Док? Что вы ходите вокруг да около? — Лейтенант Рэй Флорам явно нервничал. — Что особенного в этом утопленнике?

Из коридора доносились треск рации и гул искаженных голосов.

— Как раз это я и пытаюсь вам втолковать, — медленно и терпеливо проговорил Док Дирфорт. — Этот человек умер не от утопления — он задохнулся в воде.

Деревянное кресло скрипело под тяжестью Рэя Флорама. Его фигура служила предметом постоянных шуток среди полицейских, впрочем, довольно безобидных и благодушных. Флорам был начальником полиции Уэст-Бэй-Бридж. Его полнощекое загорелое лицо венчал нос картошкой, украшенный фиолетовыми прожилками; светлые с проседью волосы были коротко подстрижены. Коричневый костюм лейтенант носил только в силу необходимости: будь его воля, он ходил бы на работу во фланелевой рубахе и старых брюках.

— Отчего же тогда он умер? — так же медленно спросил Флорам.

— Его отравили, — ответил Док Дирфорт.

— Док, — Флорам устало провел рукой по лицу. — Я хочу, чтобы все было ясно. Совершенно ясно. Настолько ясно, чтобы в моем рапорте не было никаких неточностей. Потому что кроме полицейского управления штата, куда, как вам известно, я должен отправить копию рапорта, кроме этих сукиных детей, я должен буду связаться с окружным полицейским управлением, и эти подонки скорее всего заявят, что мы должны передать дело им. Более того, теперь, когда вы утверждаете, что это — убийство, сюда примчится Фаулер из окружной клиники и начнет требовать, чтобы я поскорее закончил расследование и забрал у него труп — ведь у его людей столько работы!

В кабинет вошел сержант и молча передал Флораму несколько аистов.

— Господи, иногда просто места себе не нахожу. Мне нет никакого дела до этой проклятой политики, а им просто неймется впутать меня в свои делишки. Кого волнует, хороший я полицейский или нет!

Флорам встал из-за стола и взял папку. Почесав затылок, он начал раскладывать на столе стопку черно-белых фотографий, на которых Дирфорт безошибочно узнал тело утопленника.

— Во-первых, — спокойно продолжил Дирфорт, — Фаулера я беру на себя. Он не будет вас беспокоить, по крайней мере, некоторое время.

Флорам с любопытством посмотрел на Дирфорта и снова уткнулся в фотографии.

— Как вам удалось это чудо?

— Я ему еще ничего не говорил.

— Вы хотите сказать, — уточнил Флорам, доставая из ящика стола продолговатую лупу, — что никто не знает об этом... убийстве, кроме нас двоих?

— Совершенно верно.

Через минуту Флорам добавил:

— Знаете, Док, на этих снимках ничего такого не видно. — Лейтенант стал тасовать отпечатки как колоду карт, пока наверху не оказалась фотография головы и груди утопленника крупным планом. — Самый обычный утопленник.

— На этих фотографиях вы ничего не разглядите.

— Вот я и говорю.

— Но это не значит, что больше нечего искать. Флорам откинулся в кресле и скрестил руки на необъятном животе.

— Ладно, Док, рассказывайте. Я вас внимательно слушаю.

— Этот человек умер до того, как оказался в воде. — Док Дирфорт вздохнул. — Даже такой хороший патологоанатом, как Фаулер, мог пропустить одну маленькую деталь. — Флорам хмыкнул, но промолчал. — В груди этого человека, с левой стороны, есть крохотное отверстие; его вполне можно принять за царапину, которая образовалась при ударе о камни, — но это не так. Я взял анализ крови в нескольких местах, в том числе из аорты, потому что именно там скапливаются такого рода яды. В других местах яд не обнаруживается, то есть, он был вымыт из системы кровообращения примерно через двадцать минут после наступления смерти. Понятия не имею, как это могло произойти. Это очень необычный яд сердечно-сосудистого действия.

Флорам щелкнул пальцами.

— Значит, паралич сердца?

— Да.

— Вы уверены?

— Если бы я не был уверен в отравлении, я бы к вам не пришел. Но мне нужно еще кое-что проверить. Похоже, что предмет, которым была проколота грудина, все еще находится внутри тела.

— А рана не сквозная?

— Нет.

— Этот предмет мог выпасть при падении. Или потом, в море...

— Или кто-то вытащил его из тела.

— О чем вы говорите, Док... — Флорам отложил фотографии и просмотрел листки полицейского протокола. — Покойного звали Барри Бром; он служил в рекламном агентстве Голдмана в Нью-Йорке. Такое зверское убийство. Но с какой стати? Он жил здесь один. У него не было ревнивой жены или любовника... — Флорам рассмеялся. — Мы уже связались с его сестрой в Куинсе. Обыскали его дом на побережье. Ничего. Никаких признаков взлома или воровства. Его машина стоит на месте — во дворе перед домом. Совершенно не за что уцепиться...

— Есть за что, — возразил Док Дирфорт. Наступила минута, которой он боялся с тех самых пор, как обнаружил колотую рану и взял анализ крови из сердца покойника. “Этого не может быть”, — уверял себя Дирфорт, в то время как результаты анализов неумолимо подтверждали обратное. “Этого не может быть”, — повторял он будто заклинание. А теперь Дирфорт смотрел на себя как бы со стороны, словно киноактер, который видит себя впервые на экране.

— Этот яд, — продолжал он, — очень необычный. — Дирфорт вытер ладони о брюки; давно у него так не потели руки. — Я столкнулся с таким ядом очень давно, когда служил в Азии.

— Во время войны? Но, Боже мой, прошло уже тридцать шесть лет. Вы хотите сказать, что...

— Я никогда не забуду этот яд, Рэй, сколько бы лет ни прошло. Однажды ночью патруль вышел на дежурство. Из пятерых вернулся только один — он едва дотянул до границы лагеря. Мы не слышали выстрелов: только крики птиц и жужжание насекомых... От такой странной тишины мороз пробегал по коже; перед этим нас целую неделю непрерывно обстреливали снайперы. — Док Дирфорт глубоко вздохнул. — Короче, того парня, который вернулся, принесли ко мне. Совсем мальчик, не старше девятнадцати. Он был еще жив, и я сделал все, что мог. Но ничего не помогло — он умер у меня на глазах.