Читаем без скачивания Детские ладошки - Петко Тодоров

— Я принесу вам холодного мяса и вина, — говорит хозяин и ныряет во тьму, оставляя нас в тягостной тишине.

— Один живешь? — спрашивает тьму Лиза.

— Один, — откликается тьма голосом хозяина.

— И что — у тебя не бывает гостей?

— В этот период я на замке, — отвечает голос из тьмы. — Всегда закрываю, это всем известно.

— Похоже, все у тебя на запоре. И сам закрываешься.

— Похоже, что так.

Они говорят странные вещи, и такое неожиданное взаимопонимание начинает меня беспокоить. Не люблю, когда меня выводят из игры, терпеть не могу.

— Что, Дарк где-то рядом? — спрашиваю я, чтобы прервать их диалог.

— Ага… Он здесь, я даже вижу, как он нарезает нам на ужин холодное мясо. Мы будем есть холодное мясо и пить кроваво-красное вино, — с таинственной торжественностью шепчет Лиза, и от вампирской многозначительности ее слов у меня начинают по спине бегать мурашки.

— Это, что ли, Дарк?

— Похож. Только Дарк был помоложе, и еще у него была родинка, вот здесь, у носа.

Дарк возвращается в поле зрения, держа поднос с холодным мясом. Каждое его движение отличается особой плавностью, какой-то неестественной воздушностью. Наполнив кроваво-красным напитком бокалы, он усаживается напротив.

— Ешьте.

— Я не голоден! — восклицаю я в ответ на его приглашение.

— Чего ты кричишь? — вопрошает Лиза безгубым ртом. — Нас вовсе не интересует, голоден ты или нет.

Это «нас» пугает меня, я не хочу его слышать.

— Значит, ты здесь совсем один? — спрашивает Лиза, обращаясь к Дарку. Не представляю, как ты можешь так жить. Ведь от одиночества у тебя должна болеть душа, правда?

— Это мое наказание. И не расспрашиваю ни о чем. Что бы ни случилось — никаких расспросов. Иначе я за себя не ручаюсь, поняла?

— Ладно, не буду расспрашивать, — покорно соглашается Лиза и, помолчав, добавляет: — Что бы ни случилось.

Черт, как же я мог забыть: вампиры и прочая бесплотная нечисть не отбрасывают тени. Нужно только слегка повернуть голову, всего лишь на несколько градусов, и всё станет ясно, но сковавший меня страх не позволяет шелохнуться — что, если у него и вправду нет тени?

— Завидую я тебе, — продолжает беседу Лиза, с удовольствием обгладывая кость. — Ты здесь как в бесконечной Вселенной.

Придвинув к себе бокал, Дарк аккуратно наполняет его почти до краев и делает жадный глоток.

— В бесконечной Вселенной… — задумчиво повторяет он. — В природе нет ничего бесконечного.

Я наконец отваживаюсь чуть повернуть голову и замечаю, что тень на месте: в неровном свете фонарика она пляшет на стене.

— Я ведь космолог, — продолжает Дарк. — Точнее, был им когда-то. Но в этих вещах разбираюсь.

Он снова прикладывается к бокалу.

— В природе всё имеет свой конец. Бесконечно только страдание, поскольку оно не материально. Разве я не прав?

Последний вопрос обращен ко мне.

— Не знаю. Я не космолог и не кюре.

Клянусь, что именно тогда, когда я еще не успел произнести последнее слово своего дурацкого ответа, где-то хлопает дверь. Лиза застывает в напряженной позе, опираясь ладонями на стол и наклоняясь вперед.

— Здесь есть еще кто-нибудь?

— Это ветер, — торопится объяснить Дарк. — Ветер, ветер, я знаю, что говорю!

— Но при этом тебе прекрасно известно, что ветер может захлопнуть дверь только один раз, — говорю ему я.

На губах Дарка мелькает ироническая улыбка, разящая, как короткая автоматная очередь.

— Не всегда. Миром правят случайности, поэтому всегда есть шанс, что даже самое невероятное событие может повториться. Если бы мы смогли прождать здесь миллион лет, то не исключено, что мы стали бы свидетелями, как ветер открыл бы и снова захлопнул дверь.

— Завтра мы уезжаем, — напоминаю я. — К тому же у меня нет никакого желания торчать здесь миллион лет только для того, чтобы снова услышать этот звук.

— Вот как? — искренне удивляется он. — Наверно, это потому, что вы можете в любой момент уехать отсюда.

Наступает молчание, во время которого я пытаюсь разобраться в хаотическом наслоении из впечатлений, неясных предчувствий и страха, однако убеждаюсь, что из этого ничего не выйдет, ибо весь я нахожусь во власти первой сигнальной системы — этого сложного переплетения рефлексов, прячущихся в подвале моего мозга среди обветшавших реалий эволюции, там, где я еще не стал человеком, где я остаюсь просто-напросто пронырливым пресмыкающимся, или хищной совой, или боязливым насекомым, где я плутаю, стараясь на ощупь, по форме и структуре, по влажности, по теплу определить назначение вещей, но при этом постоянно наталкиваясь на что-то совершенно не знакомое, спотыкаясь, цепляясь за что-то, в кровь обдирая и без того израненную душу и бестолково размахивая руками, чтобы вырваться из паутины толщиной с веревку, но ничего, абсолютно ничего не узнавая… Кроме раздражающего шелеста дождевой воды, стекающей по стеклам и водосточным трубам, вспышек сумасбродства у Лизы, пугающей, призрачности Дарка да еще двери, которую, может быть, ветер еще раз захлопнет через миллион лет…

— Весь мир, — снова доносится откуда-то голос Дарка, — состоит из замкнувшегося в себе пространства и времени. И Вселенная, и электрон: Человек тоже… Человек — это замкнувшееся в себе страдание.

— Зачем ты нам все это рассказываешь? — спрашиваю я его. — Ведь все, что нам нужно, — это лишь теплая вода и постель.

— Ты не можешь требовать от других только теплой воды и постели. Другие тоже…

В это время где-то внизу снова хлопает дверь.

— Мне кажется, миллион лет пролетел слишком быстро, — говорю я, невольно протягивая руку к большому кухонному ножу.

— Разве человек знает, что такое миллион лет? — растягивая слова, отвечает Дарк. — Разве ты способен понять, сколько лет прошло? И не хватайся за нож, это глупо. Нельзя проткнуть ножом свою утеху.

У камина светло и тепло. Лиза раздевается, как всегда перед сном она становится удручающе словоохотливой.

— Странный дом, странный человек, — пускается в рассуждения она. — Похож на Дарка, но это не Дарк. По-моему, он просто сумасшедший. Ну конечно же — он спятил от своего великого ума. Почему все интеллигентные люди рано или поздно чокаются, а, Эмиль? И почему они все так много пьют?

— Не знаю.

— Какое-то беспокойство грызет его. Как будто он все время чего-то ждет. Что вот-вот что-то начнется. Или, может, кончится. Короче, что-то произойдет. Это он хорошо сказал — жизнь это просто ожидание смерти. Ведь если подумать, то так оно и есть. Всю жизнь мы только тем и занимаемся, что ждем смерти. Любим, набиваем желудки, ездим с места на место и постоянно ждем смерти. И она всегда кружит над нами, только сначала лишает нас тех, кого мы любим, без кого мы не можем. И только потом приходит за нами. Кто хлопал дверью, Эмиль?