Читаем без скачивания Восстание - Дмитрий Павлович Шишкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Население всех двенадцати, оставшихся целыми, домов Захрапнево вывалило на дорогу. Хлеб с солью решили не выносить, ибо цель военного похода была непонятна. Но для командира приготовили здоровенный и совсем не мутный пузырь. Отборная самогонка, чистили и марганцовкой, и активированным углём, даже бросили в бутыль для запаха корицы. Обычно такая шла на стол районному начальству, раз в полгода заезжавшему проверить, не все ли уже померли. Было подозрение, что только этого и ждут, чтобы списать село совсем и отрубить электричество. Отборная самогонка, похоже, тратилась зря, но вера в начальство и светлое будущее была неистребима. Всё равно что-то просили, на что-то надеялись. Начальство напивалось, багровело, добрело, проникалось средневековым раболепием подданных и обещало небесную манну или хотя бы вернуть газ.
От колонны отделился уазик, украшенный, как на параде, российским триколором и флагом бригады.
Командир, выпрыгнувший из машины, был статен, молод и красив, форма сидела, как влитая, волосы русые, глаза почти синие. Бабки вздохнули.
– Чёли, на Омск идёте, иль в Казахстан? – обыденно, хотя волнение и чувствовалось в голосе, спросил Петрович, один из двух оставшихся в деревне мужиков. – Иль война какая?
Командир подошёл вплотную, принял бутыль в объятия, передал подоспевшему адъютанту. Посмотрел строго и внимательно в глаза Петровичу, потом обвёл взглядом бабок и второго мужичка деревни, Михалыча, ещё с похмелья не понявшего, что происходит.
В голове майора Чернова, по стечению обстоятельств возглавившего целую бригаду, кипели и роились, сталкиваясь и мешая друг другу, мысли. Это была первая встреча с населением с того момента, как он принял серьёзнейшее решение, разоружил командира бригады и повёл бойцов спасать Россию. Он с детства мечтал об этом, о высокой миссии. Потом военное училище и замызганные гарнизоны, нищета, мысли о пропавшей стране сильно его дух подломили. Даже воспоминания детства, иногда прорывавшиеся в его голову со знакомыми запахами или предметами, уже не будоражили его, а только больше ввергали в депрессию. Сейчас же наступил тот самый час проверки: перед ним в согбенном и бледном виде народ России, настоящий, а не те особи, что от его имени в Интернете пыхтят злобой и неудовлетворённостью по каждому поводу. И от того, как эти люди его воспримут – способен ли он предстать в образе спасителя нации, будет ли он героем или объявлен предателем – сейчас всё решалось.
– Я… – Чернов захрипел и закашлялся. – Я представляю нейтральные вооружённые силы России.
Бабки вопросительно вытаращили глаза. Майор растерялся.
– Вы новости-то знаете?
Впечатлительная и самая старая из захрапневцев бабка Зина охнула и картинно села в кучу сухой прошлогодней травы, схватившись за сердце.
– Война, чёль?
– Какие новости, сынок? – вступила в разговор Анна Евгеньевна. – По телевизору никаких новостей уже месяц как нет, у нас два канала всего ловит, смотрим развлекательные программы. Уж лет за пять все старые показали.
Чернов замялся, героический образ растворялся на глазах, ещё не успев воплотиться в реальность.
– Сумятица в России! – заговорил он старым слогом. – Брожение в умах, брожение в массах!
Некстати совсем выпал, звякнув, брелок, когда он решил вынуть руку из кармана. Майор нагнулся, поднял, окончательно выйдя из роли декабриста. Постоял ещё с полминуты, разочарованно обзирая захрапневцев, которые порушили, не ведая того, все его детские мечты, плюнул про себя на попытки предстать интеллигентно и загадочно.
– Слухи распустили, будто Ленин воскрес, – лицо Чернова сделалось по-военному жёстким, голос – не терпящим возражений. Он словно вернулся в привычный для себя гарнизон к потным и тупым солдатам, к жирным и таким же тупым генералам. Мираж рассосался, высокий слог стал не нужен. Надо было быть понятным и кратким, быстрым и решительным, простым и бедным, как в жизни, так и в речи – самим собой. Это Россия, как ты не выкручивай мысли и словеса, в памяти останется только, что студент зарубил топором старушку, так надо с главного и начинать. – Оживились всякие враги, назвались красными, хотя там ни капли красного и нету, разве что кровь, которую они проливают! Взяли Питер. Власть никчёмна. Армия за народ. Народ ничего не понимает. Мы решили держаться нейтралитета. Власти сопротивляться не можем, у нас присяга. Красных поддерживать не станем, они предатели. Не дадим разрушить страну. Идём на Москву, но крови проливать не будем. Возьмём под охрану, чтобы не погубили сердце России всякие там…
Захрапневцы не паниковали, но и воодушевления никакого не испытывали. Они стояли и смотрели на Чернова, как мудрый учитель на хулиганящего ученика, уставший от его проделок, но и видящий заранее его будущее. Они были пассивны, а во взглядах читалась усталость.
– Может, поешь чего? – прервала поток красноречия командира Елена Никаноровна. – Всех-то мы, конечно, не накормим, ну а ты успеешь покушать, пока твои мимо проходить будут.
На глазах Чернова выступили слёзы. Он махнул рукой, глубоко вздохнул:
– Ладно, бабки. Двигаться нам надо без промедления. Может, потом когда и спасибо скажете.
Уазик развернулся и уехал вслед за поворачивавшей уже на гражданскую дорогу колонной.
Сельчане постояли, переглядываясь, и, не сговариваясь, разом пошли по домам, переваривать информацию. Петрович единственный помчался бегом, вприпрыжку. Никак чемодан паковать собрался, сына ехать спасать, служащего где-то в Западном военном округе.
Анна Евгеньевна зашла в дом и, хотя уже стемнело, не стала включать свет, зажгла свечу. Вздохнула глубоко, сквозь слёзы, налила стопку, выпила. Встала у окна, вглядываясь в совершенно чёрную пустоту за ним.
Раньше там было уличное освещение. Когда его отключили, было поначалу очень страшно. Особенно лет десять назад, как народ поразъехался, да собак мало стало, прямо к селу начали подходить волки. Сейчас уже все привыкли и к темени, и к зверью.
Тогда же, десять лет назад, скончался, наконец, от беспробудной пьянки её муж. Отмучился и её отмучил. Появилась то ли свобода, то ли безнадёжность. Она и сама толком не понимала эту пустоту.
– Ночь, улица, фонарь, аптека, – привычно для себя начала декламировать Блока Анна Евгеньевна, но с другими совсем смыслами. Слёзы бежали по щекам, она давно отучилась их смахивать.
Сколько стихов было перечитано перед этим окном? За годы, что закрылась школа в Захрапнево, а в райцентре, в Знаменском, школу оптимизировали, на две трети сократив преподавательский состав, она выучила уже почти весь серебряный век. Такого профессионального подъёма не было даже в молодости, только учить стало некого. Теперь своими стихами лишь волков пугать за
