Читаем без скачивания Дом, куда мужчинам вход воспрещен - Карин Ламбер

Карлу было не остановить. Жюльетта заказала еще кофе.

– По другую сторону сквера есть обувная мастерская, говорят, у сапожника золотые руки, но там я еще не была. У мясной лавки Кристиана есть скамейка. Он знаком со всем кварталом, так что со временем познакомит тебя с Жаком, а Жак со временем познакомит тебя с Эрве. Эрве – агент по недвижимости, в пятьдесят лет он все еще живет с отцом, матерью и сестрой. Они всюду ходят вместе, семейка Сантюри! Вышагивают гуськом, Эрве впереди, а замыкает шествие сестрицын белый пудель с кисточкой на хвосте.

Окончательно покоренная этой живописной картиной, Жюльетта согласилась на предложение Карлы, и та завершила: «Я буду тебе писать». Все устроилось очень быстро. У Жюльетты появился новый дом, а ведь она месяцами тщетно просматривала объявления. Вот только о жилицах этого дома она ничего не знала, кроме одного: все эти женщины поставили крест на любви.

Жюльетта все шагает, прогуливается. Провожает взглядом мужчину на «веспе». Он притормаживает, слезает с мотороллера. Зад туго обтянут джинсами. Округлый зад, просто идеальный.

Уф! В квартал мужчины еще допускаются.

Напевая «Fly me to the Moon and let me play among the stars…»[13], легким шагом она входит в «Брюссельскую капусту».

– Добрый день, мне, пожалуйста, три гольдена и пучок моркови, только без листьев.

– Для гольдена не сезон, возьмите боскоп[14], – бурчит Моника. – Морковочка из Нанта, с лучком и чечевицей – пальчики оближете. Только помойте ее хорошенько. Ботву я оставляю, в ней все витамины. Вот вам еще брокколи, берите, не пожалеете.

Жюльетта вдруг слышит шепоток за спиной:

– Вы только что к нам переехали…

Она оборачивается. Старичок, неслышно подкравшийся в мягких тапках, с очень бледным лицом, но розовыми щечками, одетый в брюки из толстой шерсти и жилет поверх клетчатой рубашки, смотрит на нее, держа в левой руке корзину цветов.

Единственный мужчина увязался за мной на улице, и тому сто пятьдесят лет, да еще в тапках!

– Я видел, как вы выходили из дома…

– Моя подруга уехала, я пока живу в ее квартире.

– А! Значит, и вы туда же… вы из секты!

Это временно.

– Когда-то, давно уже, там и мужчины были. А теперь ни одного не видно. Может, они их убили.

Немудрено, что люди судачат.

– Пока вы ходили за покупками, приезжал фургон электрика.

– Мы его ждали.

– И кто из него вышел – баба! Нет, куда катится мир?

Жюльетта решает вернуться. При виде столика из кованого железа со стульями ей хочется вдруг сесть во дворе, покайфовать немного, насладиться теплым воздухом. Она скидывает туфли. Пальцы на ногах раскрываются веером, обретя свободу. Для первой прогулки по кварталу она выбрала босоножки, совершенно негодные для мощеных улиц и крутых лестниц. Обуви у нее хватает всякой, но nec plus ultra[15] – босоножки из тонких ремешков на головокружительно высоких каблуках. Ноги в них выглядят длинными, как у танцовщиц. Но она знает, что ноги ее ненавидят за это истинное изуверство, и это просто из себя ее выводит. И все же, когда у нее мандраж – перед важным свиданием, например, или по другим особым случаям, – это сильнее ее, непременно надо взгромоздиться на каблучищи. Она носит с собой розовые пластмассовые сланцы. И когда нет больше сил, то достает их из сумки.

Она берет из пакета бокастое яблоко, вытирает его о рукав кардигана и с аппетитом кусает, вспоминая ягодицы мужчины с «веспы».

Выходит, боскоп округлее гольдена?

Большой кот, коренастый, на крепких лапах, пушистый, темно-коричневого с рыжинкой окраса, с янтарными глазами и внушительным хвостом, хрипло мяукнув, выныривает из-под куста гортензии. Настоящий лев! Он пересекает двор с видом властелина.

Единственный мужчина в доме – кот! Жан-Пьер! Интересно, кто дал ему такую дурацкую кличку?

Жюльетта смотрит на увитый глициниями фасад.

Карла сказала, что они поставили крест. Поставить крест! Уму непостижимо! Слово-то какое! Почему? Они сумасшедшие? Монашки? Я угодила в монастырь? Мне наденут на голову чепец… а мне совсем не идут шляпки… вот маме очень идут… как и туфли на высоких каблуках… как красиво – женская ножка в мужской руке… мужская рука… мужской голос… дом без мужского смеха… без мужских носков в ванной!

Распахивается окно на третьем этаже, появляется голова со стриженными под мальчика серыми волосами.

Женщина. Ну конечно.

С лейкой в руке она разговаривает с цветами, давая им напиться. Опускает глаза и, улыбнувшись, машет Жюльетте. Это Симона.

8

Симона Базен появилась в доме июньским вечером десять лет назад. С Королевой она познакомилась в книжном магазине. Они разговорились о японских орхидеях у полки садоводства. Балерина любила всех, кто от земли, и они друг другу понравились.

Симона рассказала ей о своем счастливом детстве в Вогезах. Еще совсем крошкой она выискивала улиток среди листьев салата в огороде и собирала яйца в передник. Очень рано начала работать в поле со своими родителями Фернаном и Маривонной. Зимой после школы помогала им кормить скотину. Вопросами о смысле жизни на ферме не задавались; радости были просты и доступны. Она визжала от восторга, вместе с друзьями плюхая ногами в ледяном ручье, и до сих пор у нее в ушах звучало «клик-клик-клик» велосипедной цепи, когда, отпуская педали, она как будто летела над маковым полем.

В ее деревне с населением в тысячу четыреста тридцать семь человек жизнь шла по накатанной колее, все друг друга знали, а спать ложились в восемь часов вечера. С коровами-то шутки в сторону, изволь быть на ногах каждый день в пять утра.

В двадцать три года она впервые села в поезд. Сойдя на парижском Восточном вокзале, замерла в ошеломлении: спящие на картонках бездомные, неоновые вывески, такси, грязь, автомобильные гудки, плотная толпа, и все в черном – ну вылитая колония муравьев, оккупировавшая метро и тротуары, кинотеатры и кафе, открытые в любое время суток. Знакомым казался только дождь. Ей не хватало запахов леса, одолевала тоска по простору полей. Но трудная жизнь родителей – это было не для нее.

Она проработала несколько месяцев в кафе «Круг путешественников», подавая кофе и скверные пироги, и однажды встретила там компанию уругвайцев. Она подсела к ним, и они наперебой рассказывали ей о своей стране, показывая фотографии холмов и долин. Всю ночь она не спала. Уроженке Вогез нелегко пуститься странствовать по свету. Ей оставили адрес в Монтевидео, и это решило дело. Она отправилась, одна, с туго набитым рюкзаком, бороздить дороги Уругвая и Аргентины. Трясясь в пыльных колымагах и переполненных поездах, помогая на фермах за стол и ночлег, она останавливалась где придется, если понравится пейзаж или произойдет приятная встреча. Она перестраивала мир со случайными попутчиками в автобусе, и они расставались, обменявшись адресами, которые она записывала один за другим в блокнотик.

Эта жизнь вдали от Франции продолжалась пять с половиной лет. Она вернулась в Париж с самой дорогой памяткой на руках: Диего! Ее обожаемый сын, рожденный от гаучо, встреченного в одной асьенде, где она трудилась не покладая рук несколько месяцев. Гаучо укрощал диких лошадей, Симона выращивала маис и ходила за курами. Она полюбила пампасы и своего красавца-кабальеро. Ей поверилось в эту невероятную троицу, в эту любовь, такую диковинную, но вселившую в нее безграничную надежду на будущее. Вот у нее и семья. «Любовь окрыляет». Так говорила ее бабушка из Вогез. «Вот увидишь, детка, когда встретишь свою половинку, тебе больше ничего не будет нужно». После шестидесяти лет брака во многое можно поверить.

Но жизнь распорядилась иначе. Перст ее судьбы оказался удручающе банален: однажды сентябрьским вечером она вернулась домой раньше обычного и застала своего гаучо с молоденькой англичанкой, красивее ее и не отягощенной лишними килограммами после родов. Маленький Диего катал машинки по полу в соседней комнате. Она не заплакала. Даже не закричала. Не закатила сцену. Не полезла в драку. Ничего. Она молчала. Словно приросла к полу от потрясения. В самолете, возвращаясь в Европу, она прятала свое смятение от сынишки, рассказывая ему истории про ковбоев – укротителей лошадей, которые мальчик с восторгом слушал, толком не понимая.

Она хорошо овладела испанским, и ей удалось найти работу переводчицы в туристическом журнале. С тех пор она жила одним днем, шаг за шагом, как бывало, когда ребенком взбиралась на свою горку. Нет уж, теперь ее не уболтать первому встречному идальго. И со временем она решила больше и не притворяться. Не подстраиваться под тех, кто ей не нужен. Быть счастливой иначе.

Прошли годы. Диего задул двадцать три свечи на торте, самое время сыну вылететь из-под крыла матери. Квартира на третьем этаже освобождалась, и она не могла не воспользоваться случаем, чтобы попасть в дом. Про установленные хозяйкой запреты она знала и готова была их соблюдать. Знала и то, что не будет скучать без мужчин, но с Диего рассталась с тяжелым сердцем. Вдруг, после всех этих лет вдвоем, некому было рассказывать, как прошел день, не для кого готовить. Некого баловать, некого любить.