Читаем без скачивания Князь Михаил Вишневецкий - Юзеф Крашевский

И Михаил живой, талантливый, но вместе с тем кроткий и податливый, позволил сделать из себя то, что другим хотелось. Он стал одним из приятнейших юношей своего времени и его внешность сделала бы его желанным лицом при самом блестящем дворе.

Легко и свободно говорил он на нескольких языках, любил и умел со вкусом одеваться, чему очень завидовали, располагал к себе сердца изысканной вежливостью наилучшего тона…

Понятно, все то, что требовалось тогда от барского воспитания, он усвоил всецело. Отличный наездник, одинаково ловко владеющий, как шпагой, так и пистолетом, — он никому не уступал в любом спорте той эпохи.

Но… все то, что делало его самым милым из молодежи при дворе императора, что на родине отличало его среди польско-литовской аристократии, а именно эта светлая и прекрасная оболочка, являлась загадкою, так как не было известно, что она скрывала под собою…

Михаил не выделялся ничем более крупным, он ничем не увлекался, ни военным делом, ни наукой, ни даже государственной службой, которая постепенно могла бы довести его до высоких степеней. Это был человек спокойный, покорный, наученный набожною матерью не ожидать слишком много от будущего, разочарованный судьбою отца и не требовавший от жизни, пожалуй, ничего большего, как породниться с каким-либо владетельным родом, который бы вызволил его из положения, несовместимого с именем и наследием предков.

Во время ожидания королевских выборов, которое привлекло в столицу много влиятельных фамилий, почти весь цвет тогдашней аристократии, мать Михаила также прибыла с сыном в Варшаву и поселилась в старом особняке на углу Медового переулка [19].

В те времена, когда столицу перенесли в Сеймовый город Варшаву, в начале царствования Владислава IV, все паны стали закупать участки, чтобы сгруппироваться вокруг двора. Когда воздвигались роскошные дворцы Казановских и Оссолинских, Вишневецкие также купили в городе место, на котором думали строиться по-барски. Потом наступили тяжелые времена, они потеряли свои владения в юго-западной Руси, которые составляли все достояние Иеремии, и участок, начавший застраиваться в первое время после покупки, остался в том виде, в каком его застигло разорение…

Все-таки он был не настолько запущен и жалок, чтобы вдова Иеремии и сын ее не могли здесь разместиться и принимать некоторых своих друзей и родственников. Правда, тут не было ни штукатурки с позолотою, ни мраморных колонн, ни тех статуй из бронзы и мрамора, которыми перед шведскою войною и разгромом Радзеиовским отличался тогдашний знаменитый дворец Казановских, но комнаты, хотя и со старосветской точки зрения, были все-таки обставлены по-барски. Стены были затянуты шелком и кожей, мебель была резная, старые восточные ковры застилали полы.

Здесь Гризельда Вишневецкая проводила тихие часы своей вдовьей жизни, проясняемые иногда приездом дочери или сына. Обеднение не лишало дом потомства Корыбутов того блеска, который точно был присущ их крови. Это были все-таки несомненные потомки Ягеллонов, между тем как другие княжеские роды вели начало или от юго-западных русских князей, или от ветвей, происхождение которых было сомнительно и темно…

Жизнь в этом невысоком доме с очень, немногочисленной прислугой, при ограниченном числе лошадей, и полном отсутствии всего, что позволяло бы блистать, — не могла удовлетворить молодого Вишневецкого, который любил изысканность, и которому приходилось хорошо одеваться и выглядеть нарядным в том обществе, где он вращался… Самоограничения его матери, помощи Любомирских едва хватало на самую скромную жизнь, сообразно с их именем… Но сквозь эту точно и тонко рассчитанную элегантность просвечивала нужда… Двор и придворные Собесского, Пацев, Потоцких и даже менее значительных фамилий затирали и отодвигали на задний план князя Михаила. Это нужно было переносить со спокойным лицом, чтобы не дать заметить, как это больно…

Усилия шурина Любомирского и вообще надежды на будущее обещали перемену к лучшему.

Все-таки среди панов не было двора скромнее, чем двор и прислуга княгини Гризельды… Лишь она сама своим видом мученицы внушала почтение…

В общем, все это были остатки прошлого, — потертые нашивки на ливреях слуг, повозки, которые были разъедены дождями и выцвели от солнца, старые тюфяки, седые слуги… а, так как почти все они происходили из юго-западной Руси, то вдобавок имели еще какой-то особый украинский и казачий отпечаток. В то время как в других дворах и дворцах жизнь протекала приподнятым до легкомыслия темпом — во флирте, развлечениях, музыке, танцах… и чтении французских романов, — здесь царила чуть не монастырская тишина, безжизненность, которая окружает всегда даже самые почтенные руины. Люди никогда не стремятся к могилам, они оборачиваются к жизни… и если долг загонит их сюда, то они не надолго задерживаются тут. Приветствовать княгиню Гризельду приходили все, но никто здесь долго не оставался. Молодежь навещала князя Михаила, но не засиживалась у него — тоскливо и скучно было тут.

Кроме молоденькой барышни из семьи Зебжидовских, свойственницы Замойских, и старушки-экономки, свидетельницы лучших времен, при самой княгине никого не было.

Зебжидовская по происхождению и по фамилии принадлежала к тому могущественному роду, один из потомков которого за восстание был лишен местечка Кальварии. Зебжидовская была бедной сироткой и с детства была взята княгиней, став для нее как бы второю дочерью, после родной, когда эта вышла замуж. Обе они привязались друг к другу, привыкли быть вместе и даже не допускали мысли, что когда-нибудь расстанутся. Елена, которую приемная мать звала интимно Хелей, была очень красивая девушка, но ее сиротство и постоянное общение со старой, печальной, набожной вдовой воеводы сделало ее преждевременно серьезной и отняло у нее обаяние наивной молодости.

Свежая и молодая наружно, она имела в манере держать себя, в движениях, в разговоре, что-то не по летам серьезное, перенятое ею у княгини. Живя с княгиней, она невольно переняла многие ее приемы, и улыбка очень редко играла на устах Елены; ей была чужда жажда удовольствий, ей не были интересны ни люди, ни свет. Княгиня Гризельда, хотя и не говорила ей об этом, думала про себя, что Елена была создана для монастырской жизни. Обе они были очень набожны, но не так, как другие… Княгиня больше читала, чем молилась, и хотя исполняла аккуратно все предписания религии, но не придавала чрезмерного значения внешности и мелочам.

Из дома деда она вынесла убеждение, что веротерпимость составляет долг христианской любви, поэтому она не колебалась поддерживать общение с диссидентами, которых в те времена в некоторых домах не решались даже принимать.

Воспитанная княгиней Елена Зебжидовская была как бы ее помолодевшим отражением. По своей скромности и кротости она, хотя и получила от своей приемной матери знание нескольких языков, любовь к чтению и знакомство с вопросами, которые выходили за пределы тогдашней женской деятельности, она не рисовалась всем этим и была все такой же скромной и чаще всего молчаливой…

Будучи почти на десять лет моложе князя Михаила, который сначала любил ее, как милого ребенка, она незаметно выросла до положения любимой сестры, симпатичного существа, необходимого в его жизни. Довольно скрытный по природе и потому с трудом доверявшийся кому-либо, меланхолический князь Михаил только перед матерью и перед Еленой умел открывать свою душу и исповедывать свои затаенные думы. Они одни понимали его…

А Елена? Она росла, впившись своим взором в этого окутанного меланхолией красивого серьезного юношу, и привязалась к нему сначала как сестра, а потом — всем сердцем, всей душой своей; и сама она не знала, каким именно чувством к нему она в конце концов запылала. Она не анализировала этой любви своей, она не догадывалась о роли страсти в этом чувстве, так как в ее уравновешенном сердечке до сих пор ни одно чувство не доходило до такой степени кипения… Со страстью она не была знакома…

Княгиня и не догадывалась, и не допускала, чтобы между этими приемными братом и сестрой могло появиться что-либо более сильное, чем братская любовь.

Между тем Михаил, став молодым мужчиною, почувствовал потребность любви. В том обществе, в котором он вращался, он встречал лишь любовные интриги и в одной лишь Елене видел идеал женщины, способной дать счастье… Однако, он никогда не думал, не допускал даже мысли, чтобы бедная родственница сама могла его полюбить, или чтобы он, по условиям того света, в котором он вращался, мог в нее влюбиться.

Он не упускал из вида своей печальной будущности, так как неоднократно Любомирский, а иногда и князь Димитрий говорили ему о ней. Ему нужно было "жениться богато" для восстановления престижа своей семьи, ему и искали такую невесту, а так как по происхождению он был равен с наиболее высокопоставленными, то он имел право высоко метить… В высшей степени утонченное воспитание, очень приятная внешность, хотя для того времени немного чересчур строгая, наконец, просвещенный ум и умеренный образ жизни говорили в его пользу в глазах даже наиболее требовательных.