Читаем без скачивания Мой ответ - нет - Уильям Коллинз

— Поверите ли вы? Мне запретили читать — мне, первой ученице в школе! О, не сегодня. Это случилось месяц тому назад — когда мы все совещались. Мисс Лед спросила меня, выбрала ли я что-нибудь. Я сказала: «Я не только выбрала, а выучила наизусть». — «А что же это?» — «Сцена с кинжалом в „Макбете“». Поднялся вой — я не могу дать этому другого названия — вой негодования. Монолог мужчины, да к тому же еще убийцы, прочитанный воспитанницей мисс Лед при родителях и опекунах! Вот каким тоном заговорили они со мной. Я осталась тверда как скала. Сцену с кинжалом — или ничего. Результатом было — ничего! Оскорбление Шекспиру и оскорбление мне. Я оскорбилась этим — и теперь еще оскорблена. Я была готова на все жертвы в интересах драмы. Если бы мисс Лед поняла меня, понимаете ли вы, что я сделала бы? Я сыграла бы Макбета. Выслушайте меня и судите сами. Я начинаю со страшным, рассеянным взглядом, и глухим стоном в голосе: «Кинжал ли я вижу перед собой?..»

Сказав эти слова, Эмили вздрогнула, лицо ее вспыхнуло, а глаза гневно сверкнули.

— Извините меня, я не могу положиться на мою память. Мне надо взять пьесу.

С этим резким извинением она пошла по направлению к дому. С некоторым удивлением Франсина обернулась и увидела учителя Албана Морриса.

Не восхищался ли и он сценой с кинжалом? Не желал ли скромно послушать, не приближаясь к ним слишком близко?

После того, как художник поспешно удалился, на лужайке появилась кроткая Сесилия, прехорошенькая, в широкой соломенной шляпке и белом платье с букетом на груди.

— В классной так жарко, — сказала она улыбаясь и обмахиваясь веером, — а некоторые девушки, бедняжки, такие сердитые на репетиции, что я убежала. Надеюсь, вам приносили завтрак, мисс де Сор. Что вы делали здесь одна?

— Я сделала интересное открытие, — ответила Франсина.

— Интересное открытие в нашем саду?

— Учитель рисования влюблен в Эмили. Может быть, она им не интересуется, а может быть, я была препятствием к назначенному свиданию между ними.

Сесилия наелась за завтраком досыта своего любимого кушанья — яиц с маслом. Она находилась в таком хорошем расположении духа, что была готова кокетничать с кем угодно.

— Нам не позволяют говорить о любви в этой школе, — сказала она и закрыла лицо веером. — Кроме того, если мисс Лед догадается, бедный мистер Моррис может лишиться своего места.

— Но разве это справедливо? — спросила Франсина.

— Эмили никому из нас не говорила об этом ни слова, и мистер Моррис секретничает. Время от времени мы видим, как он поглядывает на нее, и делаем выводы, — сообщила Сесилия.

— Вы встретили Эмили, когда шли сюда?

— Да, она прошла, не заговорив со мной.

— Может быть, она думала о мистере Моррисе?

Сесилия пожала плечиками.

— Возможно, она думала о новой жизни, предстоящей ей, и боюсь, сожалела о том, что вверила мне свои надежды и желания. Говорила она вам вчера, что ей предстоит, когда она выйдет из школы?

— Она сказала мне, что вы помогли ей. Наверное, я узнала бы больше, если бы не заснула. Что будет она делать?

— Жить в скучном доме, далеко на Севере, — ответила Сесилия, — и только со старыми людьми. Она должна писать и переводить для одного большого ученого, который изучает таинственные надписи — кажется, их называют иероглифами, — найденные в развалинах центральной Америки. Право, это невесело, Франсина! Эмили упрашивала меня помочь ей честным образом содержать себя. Что могла я сделать? Я могла только написать своему отцу. Он — член парламента. Все, кому нужно место, думают, что он обязан найти его для них. Случилось так, что старый друг отца — сэр Джервис Редвуд — искал секретаря. Держась мнения, что женщин следует допускать к мужским занятиям, сэр Джервис готов был взять к себе на пробу, «существо женского пола». Не ужасно ли так говорить о нас? Папа отвечал ему, что он не знает никакой дамы, которую мог бы рекомендовать ему. Получив мое письмо, в котором я ему говорила об Эмили, он написал опять. В это время к сэру Джервису обращались две просительницы. Они обе были старухи, и он не согласился взять их.

— Потому что они стары, — коварно заметили Франсина.

— Мы послушаем, как он сам объясняет причину, милая моя. Папа послал мне выписку из его письма. Оно рассердило меня, и может быть, по этой причине я могу повторить вам слово в слово: «Нас в этом доме четыре старых человека и нам не нужен пятый. Пусть у нас будет молодая девушка, которая будет нас развлекать. Если приятельнице вашей дочери понравятся условия, если она ни в кого не влюблена, я приглашу ее, когда школа закроется летом». Грубо и эгоистично — не так ли? Однако Эмили не согласилась со мною, когда я ей показала выписку. Она приняла это место к большому удивлению и сожалению ее тетки. Теперь, когда настало время — хотя Эмили в этом не сознается, — я думаю, что она, бедняжка, в душе страшится своего будущего.

— Весьма вероятно, — согласилась Франсина без малейшего притязания на сочувствие. — Но скажите мне, кто они, четыре старых человека?

— Во первых, сам сэр Джервис, которому семьдесят лет; во во-вторых, его незамужняя сестра, которой около восьмидесяти, потом — его камердинер, мистер Рук, которому за шестьдесят; и наконец, жена камердинера, которая считает себя молодой, потому что ей немного больше сорока. Миссис Рук приедет сегодня, проводить Эмили на Север, и я не уверена, что она понравится Эмили.

— Должно быть, неприятная женщина?

— Нет — не совсем то; немножко странная и причудливая. Дело в том, что у мистера Рука были неприятности, и может быть, они несколько расстроили ее. Она и ее муж содержали деревенскую гостиницу возле нашего парка. Мне очень жаль этих бедных людей. На что вы смотрите, Франсина?

Нисколько не интересуясь мистером и миссис Рук, Франсина отыскивала недостатки в хорошеньком личике своей подруги. Она уже нашла, что глаза Сесилии располагаются очень далеко один от другого, и что ее подбородок мал и безволен.

— Я восхищалась цветом вашего лица, — ответила она хладнокровно. — Ну-с, почему вам жаль мистера и миссис Рук?

Простодушная Сесилия улыбнулась и продолжала свой рассказ.

— Они были принуждены поступить на место, на старости лет, вследствие несчастья. Мистер Рук обанкротился; гостиница получила дурную репутацию — самым ужасным образом — там было убийство.

— Убийство?! — вскрикнула Франсина. — Ах как это интересно! Зачем вы не сказали мне этого прежде?

— Я не подумала об этом, — спокойно ответила Сесилия.

— Продолжайте! Вы были дома, когда это случилось?

— Я была здесь, в школе.

— Вы, верно, прочитали в газетах?

— Мисс Лед не позволяет нам читать газеты. Я узнала из писем. Хотя в письмах не было подробностей. Мне сообщили, что это было так ужасно, что описывать нельзя. Бедный убитый джентльмен…

Франсина пришла в искреннее негодование.

— Джентльмен! — воскликнула она. — Какой ужас!

— Бедняжка был приезжий, — продолжала Сесилия, — и полиция никак не могла узнать причину убийства. Бумажник его пропал; но часы и перстень были найдены на теле. Я помню метку на его белье, потому что начальные буквы его имени такие же, как у моей матери до ее замужества «Д. Б.». Вот все что я знаю об этом, Франсина.

— Наверное, вы знаете, нашли ли убийцу?

— Правительство предложило награду, из Лондона прислали искусных сыщиков. Ничего из этого не вышло. Убийца не найден до сих пор.

— Когда это случилось?

— Осенью.

— Прошлого года?

— Нет! Нет! Около четырех лет тому назад.

Глава VI

По дороге в деревню

Албан Моррис, которого увидела Франсина, не довольствовался тем, что ушел в другую часть сада. Он направился дальше, к тропинке через поля, которая вела на большую дорогу и железнодорожную станцию.

Учитель рисования пансиона мисс Лед находился в таком нервном состоянии, которое ищет облегчение в быстром движении. Общественное мнение (особенно между женщинами) давно решило, что его обращение оскорбительно, а характер неизлечимо дурной. Мужчины, проходившие мимо него на тропинке, неохотно желали ему «доброго утра». Женщины не обращали на него внимания за исключением молодой и лукавой женщины, которая, видя, что он идет очень скоро к железной дороге, закричала ему в след:

— Не торопитесь, сэр! Вы еще поспеете к лондонскому поезду.

К ее удивлению, он вдруг остановился. Его репутация грубияна была так известна, что женщина отошла на безопасное расстояние, прежде чем решилась взглянуть на него опять. Он не обращал на нее внимания — он как будто что-то соображал. Шаловливая молодая женщина оказала услугу — она подсказала ему мысль.

«Не поехать ли мне в Лондон? — подумал он. — Почему же и нет? Школа закрывается на каникулы, и она уезжает так же как и все».