Читаем без скачивания День минотавра - Томас Сван

– Неужели его нельзя попоить в другое время? – воскликнула она.

– Ты же знаешь, что он любит горячую воду. Она напоминает ему подземные источники.

Когда Пердикс напился, Икар поднял его от воды. Обращался он с ним небрежно, как с куском веревки или с цепью.

– Я выбрал для тебя платье, – продолжал он. – Мойся быстрее и иди одеваться, а то вода остынет. Мы с Пердиксом тоже хотим выкупаться.

Икар и Пердикс заняли освободившуюся ванну. Слива в ней не было, и, чтобы наполнить ее вновь, слугам Аякса пришлось бы вычерпывать воду. Пока Икар плескался, сетуя на медлительных сестер, из-за которых приходится мыться в холодной воде, Тея рассматривала платье, которое он для нее выбрал. Оно было очень смелым – малиновая юбка, расшитая золотыми головами Горгон, на пышных рукавах змеи, а открытый лиф обнажает грудь. Тея улыбнулась, подумав о том, какой у ее брата вкус, и выбрала более скромный наряд. Грудь прикрывала тонкая прозрачная ткань. Рукава шафранового цвета доходили до локтей, а юбка, поддерживаемая обручами, расширялась книзу, как аметистовый колокол.

– Он будет разочарован, – заметил Икар, входя в комнату. – Он ведь просил, чтобы ты оделась, как женщина.

– А я как одета?

– Ты прекрасно понимаешь, что он имел в виду. Ему хочется посмотреть на твою грудь. Мирра всегда говорила, что твои груди как дыни, а если они будут расти, то превратятся в тыквы. Он, наверное, почувствовал себя огородником.

– И так все видно.

– Да, но так они кажутся меньше. Может, тебе покрасить соски кармином?

– Ты хочешь, чтобы я выглядела, как девица из Моабитского храма? – запротестовала она, хотя на Кноссе принято было красить соски не только в храмах.

– Чего не сделаешь, чтобы успокоить его, – заметил практичный Икар.

Она вдруг подумала: «Он даже не подозревает, что в действительности нужно от меня Аяксу. Он до сих пор считает, что женщина доставляет мужчине удовольствие, лишь показывая ему грудь и иногда разрешая поцеловать себя».

– Понимаешь, – продолжал он, – если ему понравится твое платье, он, может быть, не заставит тебя целовать его.

– Если ему понравится мое платье, он как раз заставит меня целовать его.

Икар выглядел крайне удивленным.

– Ну, это уж слишком. Нельзя же все получить сразу.

– Ахейцы жадные. Поэтому они и пришли на Крит.

– Тогда ты права, что прикрываешь грудь.

Он нашел в сундуке янтарную подвеску и надел ее Тее на шею. От этого грудь будет казаться еще меньше.

Она заколола локоны медными булавками с маленькими совами на концах, нарумянила щеки охрой[10] и подтемнила веки. Это было не тщеславие, а требовательность. Она одевалась не для того, чтобы быть красивой, а чтобы соблюсти обязательный ритуал, которым подчеркивала всю глубину и строгость древней культуры. Она пользовалась косметикой, чтобы восстановить порядок, который из-за землетрясений и ахейцев грозил рухнуть и превратиться в хаос.

Не успела она закончить свой туалет, как появился Ксанф. В руках он держал огромное блюдо с виноградом, фигами и гранатами. Оставив его, он вышел и вернулся с медным кувшином вина и двумя чашами, которые поставил на каменный столик с тремя ножками. Затем с помощью углей из переносного очага он зажег льняные фитили глиняных ламп и отправился за своим хозяином.

– Ксанф, – сказал Аякс, входя в комнату с видом мужчины, готового насладиться женщиной и вызывающего этим зависть у всех остальных, – встань вместе с Зетесом у двери и следи, чтобы нас никто не беспокоил.

Уходя, Ксанф так плотоядно посмотрел на Тею, что она тут же перестала жалеть его, несмотря на изуродованные уши.

– Ты ляжешь спать там, – сказал Аякс Икару. Он протянул мальчику подушку и указал на пол рядом с ванной. – А мы с твоей сестрой пообедаем.

– Я не хочу спать, – ответил Икар. – Еще рано, и я проголодался.

– Возьми фрукты, но есть их будешь в ванной.

Икар без всякого энтузиазма посмотрел на фрукты, а затем перевел взгляд на сестру, будто надеясь получить от нее какой-нибудь знак. Было ясно, что у Аякса на уме поцелуи. Что же теперь им делать?

Но Тея ничем не могла ему помочь. Она онемела от страха. Неприятное происшествие перерастало в катастрофу. Аякс без малейших усилий мог переломать ей все кости.

– Знаете, – храбро продолжал Икар, – я не столько хочу есть, сколько побеседовать с вами. Мой прапрадядюшка говаривал: «Хорошая компания стоит жареного фазана, кувшина с вином и целой горы медовых лепешек».

К Tee вернулся дар речи:

– Икар хотел бы посидеть с нами за столом. Понимаешь, он никогда не был знаком ни с одним воином, кроме своего отца. Покажем ему, как обращаться с кинжалом.

– Да, – сказал Икар, протягивая руку к бронзовому кинжалу с хрустальной рукояткой, заткнутому у Аякса за поясом. – Такого большого я раньше никогда не видел. Даже дикий вепрь…

Не успел он закончить предложение, как Аякс обхватил его своими огромными ручищами и швырнул на пол ванной комнаты. В этой сцене было что-то почти семейное. В объятиях гиганта коренастый критянин казался крошечным мальчуганом, которого рассерженный, но любящий отец пытается уложить спать. Тея вспомнила, что Аякс упоминал о дочери.

К тому моменту, как Аякс вернулся в комнату, захлопнув за собой дверь, укрепленную на вертикальном деревянном стержне, у Теи уже готов был план. Еще в одиннадцатилетнем возрасте, до того, как они с Икаром переселились из Кносса в Ватипетро, она научилась отвергать ухаживания влюбленных в нее мальчиков; на солнечном Крите молодые тела созревают так же быстро, как сочные финики, и любовь приходит очень рано.

Улыбнувшись, Тея предложила Аяксу сесть.

– Он очень одинок, – сказала она, указывая на закрытую дверь, за которой – в этом она ни на минуту не сомневалась – стоял на коленях Икар и подслушивал. – Ему так не хватает мужского общества. Дело в том, что нашего отца три года назад убили пираты.

– Ахейцы?

– Да, – сказала она со вздохом. – Они напали на корабль, на котором он плыл в Закрое, – придумать трогательную историю было нетрудно. – Нас вырастили женщины. Не мать – она умерла, когда родился Икар, – а служанки и тетушки. И всегда вокруг были только женщины. Как нам не хватало мужчины!

Тея протянула Аяксу чашу с вином. Он с большой осторожностью пригубил ее, будто боясь, что вино отравлено. Затем она подошла поближе и приложила свою ладонь к его лбу.

– Разреши мне омыть твою рану, – сказала Тея. – Представь, что я твоя дочь. Когда отец был жив, я всегда лечила его мазями и расчесывала его спутанные волосы. Как и ты, он был воином и нередко возвращался домой весь израненный.

Но Аякс грубо и отнюдь не по-отцовски схватил ее за запястья и усадил к себе на колени.

– Юбка тебе идет, – сказал он, залпом опустошив чашу. – А блуза – нет.

Одним неожиданно ловким для такой массивной и тяжелой руки движением он сорвал прозрачную ткань, прикрывавшую грудь Теи. От него воняло кожей и потом. Наверное, он не мылся неделями, а может, и месяцами, снимая с себя только доспехи и оставаясь в той же тунике, в которой сражался (и не в одной битве, подумала Тея; она была насквозь пропитана кровью, грязью и пищей). И еще, все его тело заросло волосами: ноги, руки, даже из сандалий торчали волосы. Он походил на огромного волосатого козла и, как козел, казался не страшным, а глупым. Она еще не знала, что сильный дурак – самый опасный.

– Ты, наверное, хочешь еще вина, – сказала Тея, пытаясь высвободиться.

Может, ей удастся напоить его. Известная всем пословица, по-разному излагаемая критянами, египтянами и вавилонцами гласит: от вина желание растет, а возможность его удовлетворить уменьшается.

– Не вина, а этого. – Он впился в ее губы, и поцелуй его сильно отдавал луком.

Тея вспомнила, что ахейские солдаты действительно жевали его во время марша. У нее появилось ощущение, будто тяжелые мужские сапоги безжалостно давят нежные дары, приносимые в святилище Великой Матери, стоящее на самом берегу моря, – ракушечник, багрянку и морские звезды. В отличие от богобоязненных женщин Израиля – далекой страны, где живут древние племена пастухов, – Тею не пугало бесчестье. Будучи трезвомыслящей критянкой, она понимала, что для нее нет ничего позорного в том, что Аякс намерен взять ее, свою пленницу, силой. Но его грязное, уродливое, волосатое тело вызывало у нее отвращение, и ее оскорбленная женская гордость (не забывайте, что ее предки больше всего почитали Великую Мать-богиню) восставала против насилия. Ее заставляли делать то, что ей казалось даже не безнравственным, а уродливым и унижающим достоинство, и это было самым большим нарушением существующей гармонии.

Поцелуи Аякса становились все более страстными. Тея крепко стиснула зубы, пытаясь увернуться от его ищущего языка. Отвращение поднималось в ней темной горечью болиголова.