Читаем без скачивания Свастика и орел. Гитлер, Рузвельт и причины Второй мировой войны. 1933-1941 - Джеймс Комптон

Халл считал, что Германия ведет против Соединенных Штатов ожесточенную, непрерывную пропагандистскую войну. Он пришел к выводу, что Латинская Америка стала «для нацистов психологическим и экономическим плацдармом в Западном полушарии». Если бы Британия капитулировала, писал после войны Халл, Германия выполнила бы свою программу проникновения в этот регион и установила бы над ним свой контроль со всеми вытекающими отсюда последствиями для США. Эти опасения были переданы Томсеном в Берлин вместе с обширным комментарием американской прессы по этому вопросу.

Но были ли основания для подобных опасений? Нацистские преступники на Нюрнбергском процессе утверждали, что нет. Риббентроп охарактеризовал заявления о том, что нацисты планируют захватить Южную Америку как «смехотворные… нелепые… как абсолютную чушь»; он заявил, что у Гитлера и в мыслях этого не было. Геринг настаивал, что немецкие попытки проникновения в Латинскую Америку были с самого начала обречены на провал из-за господства там англосаксов («здесь правила не марка, а доллар»). Бывший немецкий посол в Чили отрицал наличие немецкой «пятой колонны» в этой стране и охарактеризовал немецкое влияние здесь как вполне умеренное и не более того. Далеко не все государственные деятели Латинской Америки разделяли опасения, которые выражали политики Северной Америки, а также некоторые южноамериканские публицисты. Мексиканский президент, к примеру, заверил американского посла, что он не боится немецкого влияния или проникновения немцев в Мексику. Справедливо также и то, что Германия не проявляла никакого интереса к владениям европейских держав на Американском континенте.

Тем не менее активность Германии в Латинской Америке была очень высокой. Немцы постоянно предпринимали попытки дискредитировать США в глазах южноамериканцев, а также стремились заменить американское влияние на немецкое. Активно насаждались идеи нейтралитета, а пропаганда, которую вели посольства, была очень мощной. В противовес послевоенным заявлениям Геринга, марка во многих местах очень успешно конкурировала с долларом. С 1933 по 1936 год немецкий экспорт в Бразилию утроился, и рейх в торговле с ней передвинулся с четвертого на первое место. Немецкие инвестиции в индустриальные проекты стран Южной Америки во многих случаях превосходили капиталовложения США. Немецкие интересы в области средств связи и транспорта, электроэнергетики и добычи полезных ископаемых были особенно сильны в Бразилии, Чили, Перу, Уругвае и Эквадоре. Кроме того, не осталось незамеченным и стратегическое значение Бразилии как атлантической базы, как опорного пункта Центральной Америки, расположенного вблизи Панамского канала, и как морских ворот Перу. В Германии разрабатывались обширные планы послевоенного экономического проникновения в страны Латинской Америки.

Зафиксирован ряд заявлений немецких официальных лиц о том, что стремление Германии расширять свою экономическую активность в этом регионе было очень сильным. Риббентроп уверял японцев, что благодаря немецкой политике Южная Америка теперь все чаще и чаще будет обращаться к европейским странам за экономической поддержкой. Директор экономического отдела министерства иностранных дел информировал главные немецкие посольства в Южной Америке о желании Германии «активно участвовать в перевооружении этих стран и о том, что она предоставит им неограниченную помощь сразу же после войны». А тем временем, «исходя из особых политических соображений, им будет передано трофейное оружие».

Большую национал-социалистическую пропаганду в Латинской Америке вели триста тысяч рейхсдойче и миллион семьсот пятьдесят тысяч фольксдойче. Они создали культурные, партийные и полувоенные группы, которые занимались агитацией, а также нацистские школы и журналы. Немецкая пресса постоянно писала об успехах, которых якобы они достигли в своей работе. Однако немецкие дипломаты выражали в своих депешах постоянную тревогу по поводу этих групп, ведущих пропагандистскую работу. На самом деле успехов почти не было – работа южноамериканских групп отличалась теми же недостатками, что и работа североамериканских, а после 1939 года и вовсе стала сходить на нет. Тем не менее немецкие дипломаты в странах Латинской Америки, очевидно, подозревали, что вся эта экономическая, политическая и пропагандистская деятельность преследует далекоидущие цели. На совещании, состоявшемся в Рио-де-Жанейро летом 1938 года, послы потребовали, чтобы начальство в Берлине разъяснило им эти цели. Хочет ли она (Германия), спрашивали послы, ограничиться только экономическими и культурными вопросами? Или она желает идти дальше и ставит перед собой цель захватить здесь власть и бороться с Северной Америкой с территории Южной?

Японцы, как и Халл, были убеждены, что расширение сферы немецких интересов в Западном полушарии приведет к конфликту с доктриной Монро и к немецко-американской войне. Немцы, разумеется, прекрасно знали, как болезненно реагируют США на все, что происходит в Латинской Америке. Даже Беттихер посоветовал своему начальству вести себя в этом регионе более осторожно, поскольку та тактика, которую Германия применяла в других местах, в Западном полушарии могла привести к конфликту с США. И хотя перед вступлением Соединенных Штатов в войну конкретного плана нападения на них с территории Латинской Америки не было, мы не можем отмахнуться от интересов и деятельности Германии в этом регионе, которые были весьма значительными.

Итак, можно сделать вывод, что к декабрю 1941 года Германия не планировала нападать на США. Такая возможность обсуждалась, но в отдаленном будущем. До нападения на Пёрл-Харбор не было разработано ни стратегических директив, ни плана использования ресурсов, ни оперативных планов военных действий против Америки. Однако Германия вела активную экономическую, пропагандистскую и подрывную деятельность в Северной и Южной Америке. К каким последствиям это привело бы, если бы у Германии в случае захвата Европы оказались развязаны руки, мы сказать не можем. Во время борьбы со своими противниками в Европе у Гитлера не было ни возможности, ни базы, ни, разумеется, намерения разрабатывать программу какой-нибудь политической или военной операции в Западном полушарии.

Нам осталось рассмотреть последний вопрос. Мы выяснили, что до момента объявления Америке войны у Гитлера не было намерения нападать на США, но могла бы Германия, в случае захвата Европы, вступить в конфликт с этой страной? Удовлетворился бы он одной завоеванной Европой или обратил бы свой гнев и боевую мощь на Соединенные Штаты? Иными словами, перешел бы Гитлер со второго уровня, описанного во второй главе, на котором его представление о господстве над миром ограничивалось Европой, на третий уровень и, опираясь на захваченный континент, попытался бы он силой подчинить себе США? Рассматривая этот чисто теоретический вопрос, мы не должны забывать о наших рассуждениях по поводу возможности немецкой агрессии против Америки до 1941 года. Добавим теперь к ним свои теоретические рассуждения по более общему вопросу.

Ни Рузвельт, ни его Госсекретарь ни минуты не сомневались в гигантских размерах гитлеровских аппетитов и не стеснялись выражать свое мнение по этому вопросу как на публике, так и в личных беседах. Президент заявил Номуре, что Гитлер мечтает ни более ни менее как о «полном подчинении себе всего мира». Халл сказал французскому послу Анри-Хайе, что Гитлер является «самым кровожадным и безжалостным завоевателем за последнюю тысячу лет, и мы уверены, что его гнусные планы не имеют никаких географических границ». В речи перед сенатом Рузвельт рассказал об обширной программе фюрера и о «дикости его безграничных целей». За две недели до Пёрл-Харбора он заявил, что Гитлер «начинает захватнический марш по всей земле с десятью миллионами солдат и тридцатью тысячами самолетов». Конечно, ради нужного эффекта президент несколько преувеличил мощь Гитлера, но эти высказывания отражали взгляды вашингтонской администрации, которые к 1941 году разделяла основная масса народа.

Но так ли это было на самом деле? Намеревался ли Гитлер и вправду завоевать весь мир, и были ли его амбиции безграничными? Если желание властвовать было для него самоцелью, если достижение власти было для него не средством выполнения своей захватнической программы, а ее целью, то мы можем согласиться с мнением Аллана Баллока о том, что фюрер проводит «политику экспансии, которая не имеет никаких пределов». Если Гитлер понимал лозунг «Война вечна, война – это жизнь» буквально, тогда борьба за расовое выживание должна была вестись им до победного конца и никакой промежуточный результат не мог бы удовлетворить Гитлера.

Можно ли согласовать это с огромным количеством свидетельств о том, что Гитлера интересовала только Европа и что к заморским странам он был совершенно равнодушен, о чем мы знаем из его бесчисленных заявлений и заявлений немецкого внешнеполитического ведомства? Ответ заключается не в отрицании европейской ориентации фюрера, а в том, как бы он стал использовать завоеванную Европу. Удовлетворился бы он строительством новых автобанов или выращиванием пшеницы на Украине, или вопросы расового и политического выживания, как представлял их себе Гитлер, потребовали бы от него захвата новых земель? Ведь фюрер однажды на партийном собрании в Мюнхене заявил, что «мировые империи возникают на национальной почве, но быстро выходят за ее пределы». Мы уже убедились, что в своих разговорах фюрер время от времени затрагивал мировые проблемы, особенно во время переговоров с Молотовым осенью 1940 года, а заявления Риббентропа о «созвездиях мировых держав» говорят об эластичности будущих запросов Германии. И теперь становится понятно, почему на японцев не произвело никакого впечатления, когда эти устремления были сформулированы в терминах разделения господства в мире между четырьмя державами – гораздо большее впечатление произвело бы на них прямое немецкое завоевание[164].