Читаем без скачивания Столичный доктор. Том VII - Алексей Викторович Вязовский

И тут я впервые услышал от жены грязное ругательство. Резкое, шипящее, как удар кнута. За столько лет даже стандартное donnerwetter ни разу не слетало с ее губ.

— Drecksau! Мне его ни капли не жалко. Все твои неприятности из-за него. Врал всем всю жизнь! И тебя заставлял прикрывать его ложь! — и тут она зарыдала.

О, нет, мы вступили на опасную дорогу. Вот только рассуждений о моей роли в жизни покойного не надо. Ведь так всё хорошо было!

— Ну же, успокойся. Не надо, — я прижал Агнесс к себе и провел ладонью по ее волосам.

— Извини, — всхлипнула она. — Наверное, никак не отойду от дороги.

Пауза.

— Что теперь будет?

Я вздохнул.

— Я не знаю. Увидим. Давай спать.

***

Любой врач вам скажет, что закон парности случаев существует. Уж если произошла одна неприятность, жди вторую, она вскорости будет. Это даже заметили придумыватели поговорок и пословиц, выдавшие на-гора сентенцию про беду и ворота. Кажется, уснул я минуту назад, и снова меня будят. Тот же лакей, только на этот раз куда как интенсивнее.

— Ваше сиятельство! Посыльный с «Победы». Пожар в порту!

Тут уже я вскочил как новобранец по команде фельдфебеля. Какой там халат? Я подбежал к окну, очень удобно выходящему в нужную сторону. Что-то там ярко полыхало. Нет, половину гавани не освещало, но весьма заметно.

Что-то неприятно скрутило внутри. В горле мгновенно собралась вязкая, тошнотворная слюна, ноги ослабли. Не время, черт возьми!

Кое-как доковылял до места, где бросил халат, начал одеваться.

Агнесс, к счастью, всё это благополучно проспала. Вышел из спальни, аккуратно прикрыв за собой дверь, спустился. Внизу переминался с ноги на ногу посыльный — молодой, но подтянутый, из тех, кто еще слишком серьезно относится к уставу. Завидев меня, вытянулся во фрунт и отдал честь.

— Ваше превосходительство, матрос первой статьи Жаров! Направлен для донесения капитаном первого ранга Зацаренным!

Громко. Чертовски громко для ночи.

— Вольно, матрос, — отозвался я, не давая голосу дрогнуть. — Докладывайте.

— Около часа назад произошло нападение неприятеля, — затараторил Жаров. — Две группы тайно проникли в район мастерских и стоянки подводной лодки «Агнесс». Им удалось поджечь лодку. В настоящее время ведется тушение пожара.

Сердце пропустило удар.

— Благодарю. Можете быть свободны.

Он козырнул, а я сжал челюсти. Нельзя показывать, что мне сейчас невыносимо хреново. Начальник должен излучать уверенность. Какое бы дерьмо не случилось.

— Одеваться, быстро. Приготовить экипаж.

Куда ехать? В порт? Наверное, да, сначала туда. Не успокоюсь, пока своими глазами не увижу. Надеюсь, пожар быстро потушат, там есть кому этим заниматься. А потом уже разбираться с Любиным, как так его служба профукала группу диверсантов.

***

Пока я доехал, огонь почти потушили. На флоте, как ни странно, к пожаротушению относятся серьёзно, куда серьёзнее, чем на суше. Моряки работали, как одержимые — не в последнюю очередь потому, что спасали «Агнесс». Всё-таки самый результативный корабль этой войны.

Подлодка стояла в воде, чёрная от копоти, словно окурок. Не затонула. Уже хорошо. Вокруг неё, понуро и устало, толпились закопчённые матросы. На причале жандармы изучали тела. Несколько трупов. Чужие отдельно от наших.

Ко мне подошёл Любин. Мрачный, как ночь, козырнул двумя пальцами.

— Докладывайте, — коротко бросил я.

— Две группы, ваше сиятельство. Первая — десять человек — напала на западный пост. Гранаты, стрельба... Мы бросили туда резерв, но это был отвлекающий манёвр. Пока перестреливались с ними, вторая группа — четверо смертников — прорвалась к «Агнесс».

— А что часовые?

Любин сжал губы, опустил глаза, тяжело вздохнул:

— Они шли напролом. В чёрном... Двоих наши у пирса застрелили, но те... как бесы, ваше сиятельство. Даже раненые ползли к люку. Один успел кинуть зажигательную бомбу внутрь, прежде чем его штыками... Погиб механик Семенов. Он был внутри, проверял клапаны. Взрыв, пожар... Вытащили обгоревшего, дышал еще. Перед вашим приездом скончался.

— Сколько наших погибло?

— Пятеро солдат убито. Трое в лазарете.

Ветер хлестал лицо, снег лип к ресницам. Я поднял воротник шинели.

— А лодка?

— Корпус цел, сильнее всего пострадала рубка. Но внутри... проводка, механизмы... На первый взгляд — всё в труху. Всё придется менять, наверное.

Ясно. На плаву держится, но о выходе в море речи нет.

В порт заехали сани с закрытым пологом. Из них выскочил Джевецкий. Такой же всклокоченный как я, глаза дикие.

— Что случилось?! — почти крикнул он.

Жандарму пришлось еще раз пересказывать все детали. А я тем временем осмотрел трупы. Лицо Семенова обгорело и стало страшной черной маской с оскаленным ртом. Японские диверсанты лежали грудой, не выжил ни один. Даже допросить некого.

Ко мне подошёл начальник караула. Пнул носком сапога одно из тел.

— Этот... мы его ранили. Кричим — сдавайся. А он — нож себе в горло. Фанатики.

— Степан Карлович, — я повернулся к инженеру. — Ускорьте сборку Агнесс-3, прошу. Надо... Да вы сами всё понимаете.

И уже Любину:

— Пришлите сюда две, если надо три роты солдат! Двойное оцепление, пулеметы... Семенова и остальных похоронить с воинскими почестями.

***

Утром, приехав в присутствие, увидел портрет Сергея Александровича с траурной лентой. Расстарались сотрудники. Даже по городу еще флаги не приспустили, а тут уже всё готово.

Новых подробностей не было. Я собрал людей, зачитал ту самую ночную телеграмму. После чего призвал к сплоченности и стойкости. Дальше Тройер всё организует, его работа. А пока буду докладывать о наших злоключениях. Понятно, что порадую мало, но у нас тут война, победные реляции пока отправлять не получается.

Ну и личные телеграммы дополнительно к официальным. Сначала, конечно, Лизе. Максимально корректно слова поддержки. Мол, помню, благодарен за всё, и прочее. Ну и потом братьям покойного. Это уже Валериан Дмитриевич составит, он на такое мастер. И как вишенка на торте — племяннику Великого князя. Та же петрушка, стандартные слова. Еще одно сообщение должно отправиться Семашко с просьбой купить траурный венок от меня.

Валериан Дмитриевич все тщательно записал, повздыхал. Видно, что Тройер, переживает. Понятно, ведь он — креатура Сергея Александровича, можно сказать, официальный представитель. И карьера его теперь в состоянии крайней неопределенности. Конечно, ничего он вслух не сказал и на судьбу не жаловался. Но я успел уже изучить помощника, от меня не скрылись почти незаметная небрежность в одежде и бледное лицо. Да что там, даже писал он чуть медленнее