Читаем без скачивания Карусель - Сомерсет Моэм

— Разве ты иногда не устаешь от работы? — спросил Фрэнк.

— Это вопрос привычки, и все, на что я гожусь, — это деревенская практика. Да и потом, я получу свою награду, потому что в один прекрасный день ты, быть может, станешь ведущим специалистом в своей профессии. А когда напишут твою биографию, одну главу посвятят старому терапевту из Ферна, который привил тебе любовь к медицине.

— Но нам не так долго осталось работать, — заметила миссис Харрелл. — Ведь скоро мы сможем выйти на пенсию и переселиться поближе к тебе. Иногда нам так хочется видеть тебя чаще, Фрэнк. Очень тяжело находиться в разлуке с тобой так долго.

В этих словах было столько надежды, что Фрэнк почувствовал себя бессильным. Как мог он по причинам, которые они никогда не поймут, разрушить их мечту? Он никогда не посмел бы причинить им такую мучительную боль. Пока они живы, он должен нести это бремя и продолжать влачить стабильное и не самое постыдное существование в Лондоне.

— Вы были очень добры ко мне, — произнес он. — И я постараюсь жить так, чтобы доказать вам: я благодарен за все, что вы сделали. Я буду стремиться к большему, чтобы вы не подумали, будто зря потеряли время.

Но юмор Фрэнка приобрел сатирический оттенок, когда он прибыл в Джейстон — в загородный дом Кастиллионов в Дорсетшире. Мисс Ли в итоге решила, что здоровье не позволяет ей тратить силы на всякие легкомысленные увеселения. Зато миссис Барлоу-Бассетт с Реджи приехали на том же поезде, что и Фрэнк. А потом через пару часов прибыла мать Пола, которая вместе с компаньонкой и устраивала этот маленький праздник.

Старшая миссис Кастиллион — морщинистая маленькая женщина с седыми волосами в нелепой шапочке — беспрестанно бормотала всякую ерунду. По большей части она рассказывала о своей семье, Бейнбриджах из графства Сомерсет, из которых лишь она одна еще осталась в живых. Невероятно гордясь своим происхождением, миссис Кастиллион не особенно старалась скрыть презрение ко всем, чьи фамилии занимали иное место в «Списке поместного дворянства». Невежественная, ограниченная, плохо образованная и дурно воспитанная, она твердо шла своим путем по земной долине скорби со спокойной уверенностью в собственном превосходстве над всем миром в целом. И не только при жизни своего супруга, но даже сейчас, когда Пол сам распоряжался на своей земле, благодаря финансовым инструментам, которые она крепко держала в руках, она периодически тиранизировала Джейстон и ближайшие деревеньки. Ее нрав, отвратительный и необузданный (ведь ей с раннего детства внушали, что она наследница старинного рода), лавиной обрушивался на мисс Джонстон, ее компаньонку — скромную старую деву сорока лет, с достойным восхищения благодушием вкушавшую хлеб рабства, а также в какой-то мере — на невестку, которую старая леди презирала всей душой. Причем она не упускала случая напомнить жене Пола, что именно ее деньги та столь легкомысленно проматывает. Лишь один Пол, которого мать всегда называла сквайром, имел авторитет в ее глазах, ибо она верила: как утки рождены плавать, обладатель титула рожден быть представителем Бога на земле, человеком со сверхъестественными способностями, слово которого — закон, а указания обязательны для исполнения.

Фрэнк, видевший, как в Лондоне все смеются над мистером Кастиллионом из-за пресловутого занудства, был поражен, когда обнаружил, что здесь его решения не подвергались сомнению как с точки зрения личного отношения к вопросу, так и с точки зрения общественной пользы. Его взгляды на искусство или науку являлись единственно правильными, и лишь его политические теории мог разделять честный человек. Считалось, что, после того как он высказался, добавить уже нечего и что возражать ему столь же целесообразно, как спорить с землетрясением.

Но даже Пол испытывал облегчение, когда мать уезжала после очередного визита, ибо ее навязчивое и уникальное остроумие несколько затрудняло общение.

— Слава Богу, я не Кастиллион, — периодически говорила она. — Я Бейнбридж, и думаю, что вам сложновато будет найти более уважаемую семью в этой части Англии. У вас, Кастиллионов, за душой и пенни не было, когда я вышла замуж за одного из вас.

В первый вечер за ужином Фрэнк пытался интеллигентно участвовать в беседе, но вскоре обнаружил: что бы он ни сказал, это нисколько не интересовало собравшуюся компанию. Он наивно полагал, что говорить о предках — дурной тон, но теперь понял, что еще остались дома, где эта тема пронизывала все разговоры. Главным образом общались миссис Кастиллион-старшая, сквайр и его брат Бейнбридж, агент по недвижимости, — тучный мужчина с неаккуратной бородой, весьма неопрятный и в старой, ветхой одежде, который говорил очень медленно, с резким дорсетским акцентом и казался Фрэнку ничуть не лучше фермеров, входивших в его круг общения. Помимо этого, компания обсуждала местные новости, соседствующих дворян и вульгарную независимость приходского священника. Потом Грейс Кастиллион подошла к Фрэнку.

— Разве они не ужасны? — спросила она. — Мне приходится терпеть это день за днем, а иногда — неделю за неделей. Мать Пола донимает меня разговорами о деньгах и ее семье. Бейнбридж, деревенщина, ему бы ужинать с экономкой, а не с нами, обсуждает погоду и урожай. А Пол изображает всемогущего Господа Бога.

Зато миссис Барлоу-Бассетт впечатлилась помпезностью окружения и при первой же возможности внимательно изучила рассказ достопочтенного Берка о семье, которая пригласила ее в гости. Она обнаружила, что уголок страницы загибался не один раз, а текст во многих местах жирно отметили синим карандашом. Каждый предмет в доме имел свою историю, и эти истории миссис Кастиллион-старшая излагала с удовольствием. Ведь несмотря на то что она презирала семью, с которой породнилась, эти люди все равно были намного лучше остальных. Здесь находились книги, собранные сэром Джоном Кастиллионом, дедом теперешнего сквайра, там — восточные диковинки адмирала, его двоюродного деда, а рядом — целая коллекция портретов изящных леди времен Карла и картин с изображением охоты на лис и краснолицых джентльменов, живших в годы правления короля Георга. Миссис Бассетт никогда еще так остро не ощущала собственную незначительность.

Через два дня Фрэнк удалился к себе в комнату, чтобы написать гневное письмо мисс Ли.

О, мудрая женщина!

Теперь я знаю, почему мысль о визите в Джейстон приводила вас в такое отчаяние. Мне так скучно, что я чувствую, что нахожусь на грани истерики. И лишь потому, что мне не хватает духу выставить себя на посмешище даже наедине с собой в отведенной мне спальне, я не бросаюсь на пол с воем. С вашей стороны было бы очаровательно предупредить меня, но я так понимаю, вас посетило низменное желание заставить меня вкусить хлеб радушных хозяев, а потом передать вам все их секреты. Чтобы добиться цели, вы подавили глас совести и стали глухи к увещеваниям добрых чувств. Вас порадовал бы трактат на шесть страниц о том, как обстоят дела в целом, но меня настолько переполняет возмущение, что хоть я и чувствую себя свиньей, злоупотребляющей гостеприимством хозяев, должен немного выпустить пар.

Представьте себе георгианский дом, просторный, пропорциональный и величественный, обставленный изящнейшей мебелью «чиппендейл» и «шератон», с портретами кисти сэра Питера Лели и Джорджа Ромни и великолепными гобеленами. Парк с широкими лугами и изумительными деревьями, перед которыми невозможно не упасть на колени в благоговении. Вся земля вокруг холмиста, прекрасна и плодородна, и она целиком и полностью принадлежит людям, не имеющим ни единой благородной идеи, ни единой мысли, которая не банальна, ни единого чувства, которое бы не было мелочным и постыдным. Пожалуйста, имейте в виду, что они от всей души презирают меня, поскольку я принадлежу к тем, кого они зовут материалистами. У меня кровь кипит в жилах, когда я думаю, что красотами этого чудесного места наслаждаются напыщенный осел, глупая женщина, вспыльчивая старая карга и неотесанный хам. Причем, будь жизнь справедлива, все они обитали бы в подсобке бакалейной лавки в Пэкхем-Рай[47] Бейнбридж, который в конечном итоге получит поместье, если только миссис Кастиллион не решится подвергнуть свою фигуру такой опасности, чтобы произвести на свет наследника, являет собой весьма любопытный феномен. Он учился в Итоне и провел год в Оксфорде, откуда его выгнали, поскольку он не мог сдать экзамены. Да и по манерам он ничем не отличается от чернорабочего, получающего тринадцать шиллингов в неделю. Он всю жизнь прожил здесь и лишь раз в два года ездил в Лондон на сельскохозяйственную выставку.

Но позвольте мне отвлечься от него. Сегодня весь день миссис Барлоу-Бассетт с открытым ртом слушала семейные байки старшей миссис Кастиллион, Реджи ел, пил и подлизывался к сквайру, а я пребывал в отчаянии. Я воображал, что меня хоть немного развлечет общество мисс Джонстон, компаньонки, и даже старался держаться приветливо, но у нее душа подхалимки. Когда я спросил, не становится ли ей иногда скучно, она одарила меня суровым взглядом и ответила: «О нет, доктор Харрелл. Меня никогда не утомляют аристократы». Всякий раз, когда в разговоре возникает пауза или миссис Кастиллион выходит из себя, мисс Джонсон указывает на картину или украшение, историю которого слышала уже тысячу раз, и спрашивает, как эта вещица попала в семью. «Надо же, вы не знаете!» — вопит старуха и начинает бесконечный рассказ о каком-нибудь любившем выпить сквайре, счастливо почившем, или о даме со слащавой улыбкой, портрет которой свидетельствует о болезни печени, возникшей из-за тугого корсета. И чего только не готова вытерпеть эта компаньонка за тридцать фунтов в год с питанием и проживанием! Я бы лучше устроился на работу кухаркой. О, как мне не хватает курительной комнаты на Олд-Куин-стрит и разговоров с вами! Я прихожу к выводу, что мне нравятся только две разновидности общества: ваше с одной стороны и третьесортного актера — с другой. Там, где все мужчины подлецы, все женщины откровенно аморальны и никто не обращает внимания на произношение, я чувствую себя совершенно комфортно. Не то чтобы я испытывая непреодолимое желание пропускать придыхательные согласные, но мне легко находиться в компании, где не заметили бы, если бы это произошло.