Читаем без скачивания Нищета. Часть вторая - Луиза Мишель

— Здорово, сосед! — сказал он Обмани-Глазу. — Привет, господа!

И старик поклонился, опрокинув при этом столик. Обмани-Глаз вскочил. К счастью, разбилось лишь одно блюдце, кривое, как лицо хозяина.

— Что это значит, дядюшка Пивуа? — сердито спросил старьевщик. — Разве можно так вваливаться к порядочным людям?

— Прошу прощения, сосед, но мои голуби все время залетают на ваш чердак. Я заметил, что у вас горит свет и решил зайти за ними. Будьте добры, верните мне моих голубей!

— В своем ли вы уме, любезный? Откуда взяться голубям у меня на чердаке? Идите-ка и проспитесь.

— Я правду говорю, — возразил дядюшка Пивуа, упрямый, как все подвыпившие. — Я не уйду, пока вы не отдадите голубей!

И он направился к двери, ведущей на лестницу.

— Сейчас я вам покажу, старый пьянчуга, что их у меня нет! — сказал Обмани-Глаз, желая поскорее избавиться от непрошеного посетителя.

Взяв лампу, старьевщик повел его наверх, уверенный, что Санблер сидит взаперти и что голуби существуют только в воображении дядюшки Пивуа.

— Вот, можете убедиться, — проговорил Обмани-Глаз, освещая первую комнату, где, как и в те дни, когда в ней жил Бродар, ничего не было, кроме складной кровати и стула. — Поглядите сами: здесь нет никаких голубей.

Они уже собирались спуститься вниз, как вдруг за перегородкой раздался шум, похожий на хлопанье крыльев.

— Вот видите! — воскликнул дядюшка Пивуа. — Мои голуби здесь, я слышу их!

— Они на крыше, старый дурак!

— А я вам говорю, что они за перегородкой, вот тут!

И он стукнул кулаком по дощатой стенке.

— Потише, любезный! — прикрикнул на него Обмани-Глаз. — Вы пьяны вдрызг. Уходите, не то я позову полицию. Эй, сюда!

Но Николя и де Мериа испугались и молча переглядывались. Если Санблера обнаружат, дело табак! Они переминались с ноги на ногу внизу у лестницы, когда Обмани-Глаз столкнул с нее пьяницу, справившись с ним без особого труда. Дядюшка Пивуа свалился чуть не на голову Николя. Тот, видя, что остается лишь выпроводить гостя, помог хозяину оттащить его к двери. Дядюшка Пивуа рычал, окончательно опьянев от гнева.

У входа в дом столпились зеваки, привлеченные криками, и когда наконец пьянчугу вытолкали, людей собралось немало. Пивуа, несмотря на свою приверженность к спиртному, а возможно именно благодаря этому, был популярен среди местных тряпичников, между тем как Обмани-Глаза недолюбливали. В толпе раздался ропот.

— Что случилось? — спрашивали наиболее спокойные. Другие угрожали старьевщику.

— Погодите, мы вас научим вежливому обращению!

— Вы же видите, что он назюзюкался! — крикнул Обмани-Глаз. Его голос, резкий как свисток, заглушил все остальные. — Он хочет, чтобы я ему объяснил, как его голуби пролетают сквозь стены моей квартиры! Правда, старикан?

Все расхохотались.

— Да, Да! — кричал Пивуа. — Мои голуби у него на чердаке!

— Поди-ка проспись!

Все еще смеясь, его увели.

— А я вам говорю, — повторял он, — мои голуби попали к нему на чердак!

Обмани-Глаз запер дверь.

— Вы оба палец о палец не ударили, чтобы мне помочь! — сказал он, глядя на своих сообщников с явным неудовольствием.

— Что ж, по-вашему, — возразил Николя, — нужно втроем бороться в одним пьянчужкой?

— Ладно, — сказал старьевщик, не обращая внимания на его слова, — теперь, надеюсь, вы мне поможете убедиться…

— В чем?

— В том, что Пивуа прав и голуби у Санблера.

Предлога, чтобы отказаться, не было. Заперев как следует входную дверь, Обмани-Глаз поднялся по лестнице. За ним шел Николя, а Гектор замыкал шествие, думая по себя: «Как низко я опустился!»

— Эй, Санблер! — позвал Обмани-Глаз, постучав в перегородку.

— Я здесь! — невозмутимо откликнулся урод.

Они вошли, и Санблер встретил их весьма холодно.

— Ну, братцы, солоно мне приходится от вашего гостеприимства! Что это еще за история с голубями? Спятили вы все, что ли?

Действительно, никаких голубей не было.

— Не втирай нам очки, — сказал старьевщик. — Почему же привлек внимание? Если твои попытки проломить стену заметят, ты первый же и поплатишься!

— Вы рехнулись, — повторил Санблер, — глядите сами!

В чулане не было ничего, кроме постели на полу.

— Ты неблагодарен, — заметил Николя, — и доставляешь неприятности тем, кто тебя спас.

— Спас меня? Скорее самих себя, — возразил бандит. — Вы боялись, как бы я не проболтался.

— Он ничего не хочет понять, — буркнул Обмани-Глаз.

— Предупреждаю вас, Габриэль, — заявил де Мериа, — если вы будете так себя вести, я больше не дам ни единого су на ваше содержание.

— До чего же везет этому графу! — глумливо воскликнул Санблер. — Красавицы устилают ему дорогу золотом! После богатства Олимпии — приданое жены! Почему ж не оказывать услуги друзьям? Правда, Альфонс[38], то бишь я хотел сказать — Гектор?

Де Мериа промолчал и спустился с Николя и Обмани-Глазом вниз.

— Мне кажется, — сказал Николя, — вся эта история с голубями просто мистификация.

— А я вам говорю, что он долбит стену и затыкает дыры, вот и все.

— Чем же он может ее долбить?

— У него есть напильник.

— В самом деле, мы об этом забыли.

— И когда он продолбит стену насквозь, его увидят с улицы без всякой подзорной трубы. Начнутся расспросы, а так как меня здесь не любят…

— Куда же его девать?

— Куда хотите. С меня хватит! Пробивает стену, каково! Выпустите его.

— Его сейчас же сцапают, будет еще хуже.

— Переправьте его через границу.

— Мы уже говорили, что это невозможно. Его сразу же опознают: ведь других таких особых примет нет ни у кого.

— Нечего колебаться, — промолвил Николя. — Надо от него отделаться.

— Пусть тот, кто советует, и позаботится об этом! — сказал старьевщик.

Наступило молчание.

— Или лучше, чтобы он всех нас выдал? — добавил Обмани-Глаз.

Де Мериа молчал. Его взору представилась маленькая Роза, ее ужасная агония.

— Трусы! — воскликнул Николя. — Завтра я принесу кой-чего, всыпьте это ему в кофе.

Им показалось, что кто-то засмеялся. Гектор вспомнил мяуканье кошки на дереве в ту минуту, когда он вместе с Эльминой зарывал тело несчастной девочки в запорошенную снегом землю и засыпал его известью…

— Столковались? — спросил Николя.

— Постойте! — сказал Обмани-Глаз. — Я никогда не питал к Санблеру такого расположения, как к бедняге Лезорну, которого он по глупости пришил. Если этот урод останется в живых, это грозит мне не большим риском, чем вам; но даром возиться с его трупом я не намерен. Если вы хотите прикончить его у меня, то раскошеливайтесь!

— Граф, полагаю, достаточно заинтересован в этом деле, чтобы не скупиться, — заметил Николя.

Де Мериа по-прежнему молчал.

— Попытка Санблера пробить стену опаснее для вас, чем для меня, сами понимаете! — продолжал Обмани-Глаз. — А тут еще придется куда-то девать убитого… За такие вещи нужно платить! К тому же — почем я знаю, что вы не пойдете отсюда прямехонько в полицию и не выдадите меня? Словом, я ни на что не согласен, пока вы не подпишете документа, составленного по всем правилам. Когда все будет кончено и я получу деньги, то верну вам эту расписку.

Гектор и Николя в страхе переглянулись.

— Пусть лучше он проведет у вас еще несколько дней! — сказал виконт д’Эспайяк. — Мы платим за его содержание по двадцати пяти франков в день, словно он депутат!

— Черт побери, а риск? Сколько у меня может быть неприятностей! Нет, я уж лучше просто-напросто выпущу его, как только мне надоест нянчиться с ним.

— Что же делать? — воскликнул де Мериа.

На этот раз промолчал Николя.

— И в том и в другом случае, — заявил старьевщик, — мне нужно пятьдесят тысяч франков.

— Куда ни шло, — сказал Николя графу. — Ведь жена принесла вам в приданое целый миллион, и вы его еще не положили в банк.

Снова воцарилось молчание. Обмани-Глаз нарушил его первым.

— Вот мое последнее слово: как только Санблер опять начнет проделывать свои фокусы, я его выкину на улицу, пускай с ним возится кто пожелает. Что касается другого дела, то мне нужно обязательство, о котором я говорил, подписанное вами обоими, и пятьдесят тысяч в придачу.

— Так как же? — спросил Николя.

— Возражать нечего, — сказал де Мериа. — Пусть будет так, как он желает.

— Дайте лист бумаги! — обратился Николя к старьевщику.

Обмани-Глаз вынул из ящика бювар, полный надушенной почтовой бумаги.

— Вот вам вместо гербовой. Кстати, если этот листок попадет полиции в лапы, он наведет еще на один след: живо разнюхают, что он — из стола дамочки, убитой на улице Фландр.