Читаем без скачивания Флибустьерское море - Жорж Блон

– Мы требуем десять тысяч фунтов в качестве компенсации за нанесенный ущерб, – заключил свою речь Грин.

– Слово имеет защита ответчика.

Никого. Издатель Мальтус не ответил на иск, не явился в суд и даже не прислал своего адвоката. Решение суда: десять фунтов штрафа Мальтусу и двести фунтов компенсации Моргану за моральный ущерб.

Процесс этот представляет интерес главным образом с юридической и исторической точек зрения. Это был первый иск, поданный на издателя книги. Мальтус был оштрафован за клевету, и британское законодательство долго еще черпало вдохновение в следующей фразе из судебного вердикта: «Чем хуже истина, тем изощреннее клевета». Похоже, что единственным утешением для Моргана было постановление о выплате ему двухсот фунтов стерлингов. У нас нет возможности установить, получил ли он их в конце концов или нет.

В дымных кабачках Кардиффа и Ньюпорта и поныне стоит въевшийся за долгие годы запах пива, но моряки там больше не поют: они смотрят на мерцающий над стойкой экран телевизора. А еще полвека назад здесь, в Уэльсе, можно было услышать, как старые матросы (кое-кто из них плавал еще на деревянных судах) хором затягивали песню, сложенную, должно быть, вскоре после смерти Моргана:

Нет на свете моря,Где не побывалФлибустьер-валлиец,Морган-адмирал.Но покой он вечныйЛишь в земле обрел.

В декабре 1687 года Морган, давно уже не бывавший ни в каких морях, вновь воспрянул духом. Незадолго до Рождества он сидел за богато убранным столом с только что прибывшим в Порт-Ройял герцогом Альбемарлем. Тот был назначен на считавшийся престижным пост губернатора Ямайки.

Морган поднимал бокал за бокалом за здоровье своего товарища по лондонским похождениям. Нет нужды говорить, сколь он был рад вновь свидеться с юным аристократом. Адмирал вспоминал три года, проведенные в столице в шумных пирах, называл имена собутыльников и сотрапезников, имена женщин и – внезапно заходился в долгом приступе кашля. Герцог молча ждал окончания приступа, пытаясь скрыть тревогу и изумление при виде того, в какую развалину превратился гуляка-адмирал. Новоназначенный губернатор прибыл со свитой, достойной герцогского титула; среди прочих там был и врач, полковник Ханс Слоун. Несколько дней спустя он освидетельствовал Моргана у него в доме. Адмирал лежал в постели, не в силах подняться, «худой, с желтой кожей и пожелтевшими глазами, живот был сильно вздут». Туберкулез и цирроз печени в результате злоупотребления алкоголем – таков был диагноз.

– Ему уже ничем не поможешь, – сказал врач герцогу. – Он гибнет.

Верность дружбе – безусловная добродетель. Следует воздать должное Кристоферу Альбемарлю: он окружил заботой своего сильно поблекшего соратника по застольям, хотя ничем не был обязан ему; герцог просто сохранил восхищение перед его прошлыми ратными и морскими подвигами. Нельзя ли сделать не таким горьким конец этого безнадежно больного вояки, поднять как-то его пошатнувшийся престиж, реабилитировать его? Герцог пишет в Лондон прошение о восстановлении Моргана членом Совета острова.

Лондон отвечает не сразу. Лишь 27 апреля 1688 года оттуда отправляют пакет с согласием. Судно вынуждено задержаться в пути из-за сильных штормов, и в Порт-Ройял весть прибывает только в июле. У Моргана едва хватает сил доехать до здания Совета выслушать решение и едва слышным, прерывающимся голосом ответить на поздравления. «Боюсь, – сообщил герцог министру колоний, – что жить ему осталось недолго».

Больше Морган уже не поднимался. Откинувшись на подушки, он непослушной рукой написал завещание, самый интересный пункт которого звучал следующим образом: «Оставляю все свое недвижимое имущество своей дражайшей супруге, а все наличные сбережения – второму сыну моего двоюродного брата Чарлзу Биндлоссу при условии, что он добавит к своей фамилии фамилию Морган».

В судовом журнале королевского фрегата «Ассистанс» рукой его командира, капитана первого ранга Райта, сделана следующая запись, датированная 25 августа: «Сегодня около одиннадцати часов утра скончался сэр «Генри Морган». А 26 августа добавлено: «Тело сэра Генри Моргана доставлено в губернаторский дворец в Порт-Ройяле, затем в церковь и после заупокойной службы погребено на кладбище Палисейд. Орудия всех фортов произвели равное число залпов. Мы и королевский фрегат «Дрейк» сделали по двадцать два пушечных выстрела, затем салют отдали все купеческие суда».

Почести по приказу герцога Кристофера Альбемарля были отданы сообразно с адмиральским званием. Черный дым от орудийного пороха заволок весь рейд и прибрежную полосу. Когда отговорили пушки, наступила полная тишина.

Но покой он вечныйЛишь в земле обрел.

Не совсем. Не прошло и четырех лет после пышных похорон, как земля Ямайки, словно салютуя, загрохотала, задвигалась, а затем разверзлась, поглотив все живое. Гигантская волна обрушилась на город, и Порт-Ройял навсегда исчез в пучине.

Новый город Кингстон был выстроен поодаль, на другом конце бухты. Что касается полуострова Палисейд, то он превратился в остров. Старинное кладбище исчезло. Какой стихии принадлежат останки адмирала – суше или морю? Обе вправе заявлять на него права. Во всяком случае, этот бурный эпилог, эта планетарная катастрофа лучше подходят Генри Моргану, чем любая могила.

ГРОЗА ДВУХ ОКЕАНОВ

ХУДОЖЕСТВА ГРАМОНА

В 1543 году три сотни французских и английских пиратов впервые ограбили Картахену, а в 1853 году умер последний флибустьер, француз Жан Лафит, прославившийся своими «подвигами» в Мексиканском заливе. Таким образом, эпопея флибустьеров продолжалась в общей сложности три столетия. Но два ее «пика», связанные с расцветом пиратских гнезд на Тортуге и Ямайке, занимают по времени каких-нибудь семьдесят пять лет, не больше.

Только что мы видели, как знаменитейший английский пират Генри Морган, получив официальные почести и регалии, перешел в лагерь законности и порядка и начал самыми суровыми мерами выживать своих бывших соратников с Ямайки. То же касается и Тортуги, где французские губернаторы, выполняя волю «короля-солнца» Людовика XIV, стали подвергать гонениям «береговых братьев». Процесс этот был долгий и трудный. Угасание флибустьерства на Тортуге и Санто-Доминго напоминало тушение большого пожара. Пламя сникало, порой исчезало совсем, оставались лишь раскаленные угли; казалось, все уже прогорело. Но вот проносился ветер, и пламя вновь с треском вспыхивало над пепелищем пуще прежнего, освещая все вокруг алым заревом.

Человек, с именем которого связан последний взлет французского флибустьерства «классического» периода, никогда не располагал столь обширными средствами, как Морган, никогда не обладал его могуществом, а его карьера предводителя «береговых братьев» была гораздо короче. Зато он и не отрекался от своих товарищей и никогда не был их гонителем. Почему-то его походы известны гораздо меньше деяний кровожадного Олоне. Речь идет о Грамоне. Но прежде чем обратиться к этому незаурядному капитану, надлежит обрисовать исторический фон, на котором он появился. И тут не обойтись без другой фигуры.

Один из редких, а возможно, и единственный французский памятник эпопее флибустьерства находится в соборе св. Северина в Париже. Слева от входа, над чашей со святой водой, к стене храма привинчена простая мраморная доска со следующей надписью:

«В последний день января года MDCLXXVI[23] в приходе св. Северина на улице Каменщиков Сорбонны скончался Бертран д'Ожерон, владелец имения Буэр, что в Жаллэ, который с MDCLXIV по MDCLXXV[24] закладывал гражданские и религиозные основы жизни флибустьеров и буканьеров на островах Тортуга и Санто-Доминго. Тем самым неисповедимыми путями Провидения он подготовил рождение будущей Республики Гаити».

Мемориальная доска была установлена в октябре 1864 года стараниями главного архивариуса Военно-морского министерства г-на Марги.

Быть может, читатель не забыл, что одной из первых административных мер, предпринятых д'Ожероном на губернаторском посту, была доставка из Франции спутниц жизни для флибустьеров. Операция завершилась столь блистательным финансовым итогом, что в дальнейшем Вест-Индская компания сама занялась снабжением мужского населения Тортуги дражайшими половинами. Ни д'Ожерон, ни прочие акционеры компании не отказывались от полагавшейся им доли флибустьерской добычи. Но в отличие от сиятельных компаньонов, смотревших на Тортугу лишь как на живительный источник денег, о происхождении коих они не желали знать (деньги ведь не пахнут!), Бертран д'Ожерон употреблял добытый капитал на благо колонии.

Бескорыстие этого человека выглядит в высшей степени странно на фоне безудержной алчности героев флибустьерских авантюр. Много лет подряд д'Ожерон тратил не только губернаторские «отчисления», но даже свое жалованье на то, чтобы привезти, расселить и устроить на Тортуге фермеров, ремесленников и прочих полезных людей. Он давал им деньги на открытие предприятий, ссужал кредитами самые смелые коммерческие начинания и спасал их в последнюю минуту от банкротства.