Читаем без скачивания Новая женщина в кинематографе переходных исторических периодов - Светлана Александровна Смагина

д.) он трактовался как признание своего комплекса вины перед простыми людьми. «Их» проститутка стала олицетворением народного страдания от всей несправедливости мира, жестокости и насилия, которые совершались над человеком на протяжении веков. Поход к проститутке для интеллектуального, утонченного человека становится не только источником телесной радости, но и возможностью поговорить с падшей женщиной о жизни, утешить непорочную душу гулящей, скрытую за внешней распущенностью. У Фрелиха клиенты борделя, конечно, не Блок или Достоевский. При советской власти, как уже отмечалось выше, продажные женщины постепенно утратили статус страдающих героинь, однако на подсознательном уровне подобные литературные корреляции остались. Для режиссера, транслирующего взгляды нового общества на проституцию, признание за публичной женщиной страданий, выпавших на ее долю, не означает непонимания того, что ими она зачастую расплачивалась за свое желание жить красиво. Допуская исключения из правил (Любовь, Надежда и Манька), в целом публичных женщин в фильме Фрелих показывает довольными своей праздной жизнью и легким заработком. Известно, что доходы проституток того времени были достаточно высокими, поэтому в фильме нет оборванных, опустившихся, по-настоящему «уличных» женщин — только исключительно элегантно одетые дамы в шляпках.

Здесь следует отметить, что в дореволюционном кинематографе не было традиции столь подробно показывать быт борделя (частично он демонстрировался в фильме «Поэт и падшая душа»), а вот в раннем советском кинематографе появляется целых два фильма — «Проститутка» О. Фрелиха (1927) и «Земля в плену» Ф. Оцепа (1927), — скрупулезно описывающих устройство этих заведений. Они словно ведут протокол на партсобрании и фиксируют все детали в «журнал», чтобы затем вынести общественное порицание. Режиссер исследует быт дома терпимости средней руки. Вот клиент по альбому с фотографиями обнаженных девиц выбирает себе даму на час и уводит ее в апартаменты, а гости в зале продолжают веселиться, водя хороводы. Манька уже другая: затравленный взгляд и скромный пучок вытеснили локоны и обнаженные плечи. Праздник сменяют будни — титр «По субботам вечерний осмотр» предваряет картину сидящих в очереди к гинекологу жриц любви. Эти будни, как зритель может наблюдать, весьма суровы : титр «Затравленная» — Манька с подружками попали в облаву на проституток. Милиционеры безжалостно мешают девушкам работать, гоняя их по бульварам. Идущий следом титр «После облавы отправляли в участок для регистрации» — отражает исторический факт. Обо всем этом Надежда и беседовала с Манькой. Та, докурив, уходит, а Надежда начинает свой промысел. Но не обучена она гулящему делу — клиенты проходят мимо. В то время как Надежда делает последние шаги к своему нравственному падению, Люба сменяет легкомысленную шляпку на современный берет и собирается на лыжную прогулку. В то время как Надежда безуспешно пытается найти клиента для своего порочного замысла, Люба, не успев выйти на лыжню, знакомится с красавцем спортсменом Шурой.

Доведенная до отчаяния жизненными обстоятельствами и неудачами в интимном промысле, Надежда с мыслью «умереть бы» бежит топиться в прорубь Москвы-реки, у которой еще недавно осуждала свою соседку. К счастью, ее видят Люба и Шура, возвращающиеся с лыжной прогулки, и спасают. Льдина, на которую упала Надежда, невольно отсылает зрителя к другой женщине — главной героине фильма «Мать» Всеволода Пудовкина (1926), истории ее становления как нового человека революции, ведущей за собой народные массы, которые у Пудовкина даются через метафору ледолома. Так и Надежда, символически умерев на льдине, возрождается новым человеком: Шура помогает ей устроиться на работу. Она получает распределение в трамвайный парк на должность стрелочницы. Так символично — возродившись, Надежда теперь регулирует новую жизнь страны. Титр «Надежда на работу!», и женщина воодушевленно переводит трамвайные пути.

В жизни Любы наступает кризис. Ее выслеживает бывшая «благодетельница» и требует возврата денег, выданных под кабальную расписку. Выгнав женщину за дверь, Люба в отчаянии отправляется к Шуре на квартиру и с пролетарской честностью рассказывает ему всю правду о себе: «Что я видела в жизни.

Голод... Холод... Побои!» Через флешбэки режиссер показывает и дерущую за косы Любу тетку, и клиентов. Но, как уже было отмечено в исследовании, на ранних этапах советской власти проститутки — это жертвы капиталистической идеологии, а не порочного мышления, поэтому Шура прио бодрительно улыбается: «Люба, брось мокнуть!» Уже в следующем кадре парень в красивом светлом шарфе, изящно перекинутом через плечо, надиктовывает Любе заявление: «Губернскому прокурору. Заявление.» Пластически режиссером подчеркивается, что именно мужчина здесь является наставником: Люба, поджав ноги, сидит на кровати и, по-детски слюнявя химический карандаш, пишет письмо, а Шура то стоит, то сидит, возвышаясь над ней. Руки у него застыли в революционном жесте: левая в кармане, а правая сжата в кулак. Эта сцена композиционно снята абсолютно в духе грядущих 1930-х, когда мужчина и женщина становятся самым растиражированным и значимым для культуры идеологическим дуэтом. Мужское начало представлено в сцене более социально и политически значимо, оно ведет, «научает». Женщина же, с одной стороны, ведомая, принимающая сторона, но при этом потенциально она является силой для реализации мужских идей (что будет показано в финальном лыжном забеге).

Следующий кадр: детский сад, дети рисуют, за ними присматривает воспитатель. По сюжету одного из рисунков становится понятно, что это дочь Надежды: «Это мамка на работе». Надежда приходит за дочерью, и мы видим еще одну узнаваемую композицию для грядущих 1930-х годов: героиня в окружении большого количества детей, которые в этот момент едят. Квинтэссенция безопасности и сытости, с одной стороны, а с другой, как пишет Т. Дашкова150, женщина в окружении детей — вторая по популярности репрезентация (после дуэта мужчина-женщина) в 1930-е годы. Эта сцена одновременно несет и футуристический пафос культуры той эпохи, и символику плодовитости и продолжения рода.

Справедливость торжествует: ночью накрывают притон, в котором трудилась Люба. Ее бывшие товарки напуганы и одновременно счастливы своему освобождению: «Не бойся, не тронут». Осиное гнездо прежнего мира разорено. Финальная часть картины, в отличие от первой, павильонной, в стиле дореволюционного кинематографа, снята на натуре и наполнена здоровым духом природы. В традиции наступающих 1930-х годов она залита белым светом и наполнена радостью. Молодые комсомольцы лихо скатываются с горы, и Люба среди них. В какой-то момент она и вовсе возглавляет колонну лыжников — женщина впереди. Здесь важно отметить, что спорту, особенно коллективному, в Советской России отводилась особая роль в создании идеального человека будущего. Физическая нагрузка и спорт — неотъемлемые части советской культуры и общественной жизни — выковывали физически крепких и духовно устойчивых людей новой формации, обладающих чувством коллективизма и способных к высокопроизводительному труду и защите родины. Сопричастность настоящим ценностям дает возможность Любе и ее товарищам беззаботно радоваться