Читаем без скачивания Частная жизнь Гитлера, Геббельса, Муссолини - К Енко

Он привнес подобную неординарность и в сферу общественной жизни. Когда Муссолини приезжал в Милан, то не имел привычки ежедневно бриться; так же он поступал в первый месяц своего пребывания в Риме. Дело дошло до того, что дуче пришел небритым в резиденцию короля на прием в честь королевской четы Испании. Одежда, которую он надевал по таким случаям, часто приводила присутствовавших в недоумение взор. Его рубашки не всегда отличались чистотой, ботинки редко блестели и их трудно было рассмотреть, так как Муссолини имел обыкновение носить гамаши вплоть до самых щиколоток, что давным-давно вышло из моды. Но он не интересовался модой, да и не имел о ней никакого представления, не понимал, почему нельзя носить гамаши с вечерним костюмом, если они хорошо согревают ноги. Точно так же он не понимал, что носить черный галстук с фраком - дурной тон. Дуче не хотел утруждать себя завязыванием шнурков и пользовался эластичными липучками с искусственным бантиком. Легкий костюм Бенито всегда носил на работе. Брюки в полоску и укороченный черный пиджак нравились дуче, но такой костюм не шел ему. Кроме того ему приходилось постоянно двигать шеей в тугом воротнике и то и дело подтягивать внутрь пиджака рукава накрахмаленной рубашки. Когда Рашель приехала в Рим, он оделся несколько лучше обычного.

Сначала она оставалась в Милане с Эддой и двумя мальчиками - Витторио, родившимся в 1916 году вскоре после того, как они поженились, и Бруно, который был на два года моложе. Рашель не хотела приезжать в Рим. Она понимала, что своим видом и говором крестьянки из Романьи, станет чувствовать себя неловко и придется не ко двору. Рашель не хотела участвовать вместе с Бенито в общественной жизни, желая оставаться лишь женой и матерью его детей, и знала, что он ждет от неё именно этого. Когда до войны друзья приходили к нему в гости на Виа Маренда, они часто видели Рашель, занимавшейся во дворе стиркой домашнего белья.

"Он дома?" - спросил её однажды один из гостей.

"Хозяина нет дома", - ответила она так, как это было принято у жен в Романьи.

"Где же он"?

"Не знаю. Он никогда не говорит мне, куда уходит".

Так оно и было. И это вовсе не означало проявление неуважения. Таковы мужчины.

Брак Муссолини оказался счастливым. Она понимала, что её муж "донжуан" и впоследствии признавалась, что знала о его двадцати любовницах. "Ну и что из этого, - вопрошала она. - Он ведь любит свою семью". Рашель не винила его. Работящая, трудолюбивая хозяйка, она казалась суховатой, порой невыдержанной, часто мрачной. Отличалась простотой, но обладала крестьянской смекалкой. Не очень понимала своего мужа и ещё меньше разбиралась в его деятельности и всегда раздражала его, когда пыталась лезть со своими советами и предостережениями - впрочем она этим и не злоупотребляла. Позднее, перебравшись в Рим, Рашель стала постоянно получать анонимные письма и выслушивать телефонные звонки и послания от "друзей", но когда говорила об этом мужу, его реакция всегда была резкой: "Ты в этом не разбираешься". Он был прав, и Рашель не возражала. "Он всегда был лучшим из отцов и хорошим мужем", - говорила она, когда его не стало. И это также соответствовало истине.

"Ну и характер!" - воскликнула Рашель, обрадованная, гордая и пораженная тем, что Бенито стал главой правительства.

Люди, которым пришлось с ним работать, выражали свое мнение о Муссолини примерно в таком же плане. Для одних он был гением, для других "темной личностью", но всем казался человеком примечательным. Разумеется, блестящий пропагандист Муссолини, не колеблясь, использовал свой гений для рекламы. И не для того, чтобы пропагандировать свою личность, а чтобы создать себе имидж - основанный наполовину на фактах, наполовину на вымысле - имидж человека, ниспосланного судьбою, по народному смекалистого и хорошо образованного. Следует отметить, что часто его стремление продемонстрировать свой ум, оказывалось столь явным, что поражало своей абсурдностью. Немецкий писатель Эмиль Людвиг, которому он дал в 1932 году серию интервью, рисуя в своих "Беседах Муссолини с Эмилем Людвигом" образ опытного и глубоко начитанного человека, создал в то же время впечатление о Муссолини как о деятеле, который не упускал возможности покрасоваться. Будучи эгоистом, он не смог бы, разумеется, вынести насмешек над собой. Можно только предположить, как часто в своей деятельности Бенуто руководствовался стремлением отомстить тем, кого считал виновным в подобном оскорблении. Однако, как человек неискушенный, он постоянно давал повод людям смеяться над собой. "Муссолини ни разу не пытался исправить мой плохой итальянский язык, - рассказывал Людвиг, - но когда однажды я произнес неправильно французское имя в нем на удивление проснулся бывший учитель, и, понизив голос, он произнес его, как полагается. Когда, в свою очередь, он хотел поговорить о "переоценке ценностей" и несмотря на хорошее знание нашего языка допустил ошибку, то поспешил исправиться. "Простите меня за научные отступления", - часто говорил он, когда беседовал с членами правительства или "партийными бонзами".

Ульрих фон Хассель, ставший впоследствии немецким послом в Риме, и итальянский дипломат Филиппе Анфузо отмечали стремление дуче казаться более образованным, чем он был на самом деле. Анфузо ссылается на беседу, которую он однажды имел с Муссолини и членами его семьи, в ходе которой дуче комментировал блестящее знание Ницше греческого языка. "Но, папа, ведь ты же не понимаешь по-гречески!" - прервал его писклявым голосом один из детей, и, когда отец сделал вид, что не расслышал его слов, повторил их снова. Бенуто пришлось выйти со своим гостем из комнаты. Хассель с презрением вспоминает случай появления фотографии Муссолини, выигрывающего шахматную партию. "Он ведь вообще не умел играть в шахматы!" Хассель подозревал, что знаменитая память Муссолини не более, чем трюк, когда для воздействия на слушателей он специально заучивал разные цифры и статистические данные непосредственно перед тем, как привести их, якобы черпая из сокровищницы накопленных знаний. Людвиг тем не менее попался на эту удочку как и многие министры Муссолини, с которыми он вел себя так, чтобы вызвать у них страх и восхищение.

Он бывал то на редкость грубым, то милостиво обворожительным, порывистым и осторожным, своенравным и великодушным; подчиненные никогда не знали, как он прореагирует на них и когда - как это часто бывало - заменит их другими без всяких предупреждений и вразумительных объяснений, которые зачастую заключались в том, что дуче считал, их влияние угрозой своему положению на вершине власти, где он, откровенно говоря, собирался пребывать как можно дольше.

Дуче завел привычку по утрам звонить тому или иному министру и без всякого приветствия обрушивать на него лавину безотлагательных для исполнения указаний, а через несколько часов звонить вновь и беседовать как будто со своим лучшим другом. Непредсказуемый, легко возбудимый, пышущий энергией и сияющий от гордого осознания своей власти он в одинаковой степени был способен наводить истинный страх своим гневом и насаждать преданность по отношению к себе, милостиво благословляя актом своего прощения.

Уже через несколько месяцев после прихода Муссолини к власти его успех казался обеспеченным. Брожение в Италии сменилось настроением осторожного, но обнадеживающего оптимизма. Рабочие вернулись к станкам, выросло производство, улицы опустели от демонстрантов, студенты вновь взялись за книги. К моменту прихода к власти у него не было политической программы, и он довольствовался тем, что пытался сбалансировать бюджет, обеспечить справедливый подход к проблемам рабочих и проводить внешнеполитическую линию страны с твердостью и достоинством. "Мы преуспеем, - говорил он, потому что будем работать". С искусством опытного пропагандиста Муссолини сумел внушить людям, как упорно трудится он сам, и не только за рабочим столом, но и на полях и заводах, вдохновляя рабочих. Ежедневно пресса пестрела его фотографиями, на которых изображалось, как он укладывал кирпичи, с неистовой сосредоточенностью бил молотом по наковальне, убирал урожай, причем его широкая грудь представлялась в нужном для него виде, обнаженной, сияющей на солнце.

Итальянцы клюнули. Они гордились своим самым молодым премьером. С радостью восприняли восстановление 8-часового рабочего дня, резкое сокращение правительственных расходов (которые настолько возросли при предыдущих администрациях, что на 1922-23 годы был предусмотрен дефицит в размере 6500 миллионов лир), увольнение в отставку или перевод на другие работы тысячи чиновников. В течение двух лет убыток от почтовых служб, равный 500 миллионам лир, удалось ликвидировать и, согласно подсчетам фашистов, которые никто не опровергал, образовался доход в 43 миллиона лир, а дефицит от деятельности железных дорог в 1 миллиард 400 миллионов лир превратился в доход в 176 миллионов.. И самое главное: итальянцы с гордостью убедились, что поезда ходят теперь по расписанию.