Читаем без скачивания Змеев столб - Ариадна Борисова

Отоварили у Зины Тугариной мучные карточки, обещанные пять килограммов на рабочего. Тугарин, в тонко вымятой щегольской дохе из оленьих лапок и желтых американских ботинках с толстой подошвой, покуривал, снисходительно наблюдая за раздачей. Сам он тоже был объектом пристального внимания: старый художник-плакатист из Кедайняй, заядлый курильщик, ждал, куда упадет окурок.

– Накопите к лету денег – богатеями станете, – пошутил Змей. – Может, лавку откроем.

Мелким бесом увивался вокруг начальника милиционер Вася. Ждал, когда кончится авансовая канитель, и Тугарин продаст ему вожделенного зелья. На «политическом» мысе, где уголовников не было, страж правопорядка чувствовал себя ненужным, маялся от безделья и запивал скуку водкой. Заведующий иногда составлял Васе компанию, но свою порцию горькой тот всегда покупал, причем по спекулятивной цене, – Змей никому не делал скидок. Сведущие люди говорили, что половина склада забита ящиками с водкой.

Милиционер любил покрикивать на женщин. Его презирали как поселенцы, так и «свои». Никто Васю нисколько не боялся, хотя из кобуры у него торчало колечко нагана. Люди чувствовали в нем никчемного человека из тех, кто, будучи заурядным и мелким, трудно мирится со своим положением, но ничего не предпринимает, чтобы его исправить, – напротив, все портит, пускается от обиды на жизнь в разгул и пьянство, мучительно завидуя везучим, пресмыкаясь и лебезя перед ними.

– Пес шелудивый, – косилась на милиционера пани Ядвига. – Пьянь, да, видно, со «закомствами», раз стал фараоном.

После кто-то проведал, что отец Васи – человек большой должности в Якутске. Не сумев побороть пристрастия сына к алкоголю, папаша выслал его подальше от себя, однако же не на фронт, столковался с милицией. С какой стати у еврея русские имя и фамилия, история умалчивала.

Однажды, укрепив шалашиком найденные дрова, Мария присела к ним чуть отдохнуть, закрыла на миг глаза и нечаянно уснула. Милиционер по трезвянке шлялся по тундре, постреливая птиц, издалека приметил спящую женщину и не поленился подойти.

– Эй, – растолкал он ее. – Вы почему не работаете?

Мария кое-как поднялась. Во рту ощущалась странная сладковатая горечь, к горлу подкатывала тошнота.

– Я вас спрашиваю: вы почему не работаете? Полчаса спали, я видел!

Она промолчала.

– Как ваша фамилия?

– Готлиб.

– Та-ак, – протянул он. – Ну, что ж, проследуемте со мной в контору, товарищ Готлиб.

– Зачем?

– Напишем акт о вашем уклонении от работы.

Она еле вырвала из грязи утопшие почти по лодыжку валенки.

– Шагайте, шагайте! – злился Вася, поджидая волынщицу, бредущую с пудовыми гирями на ногах. – Вы что, нарочно грязь с валенок не убираете? Топните хорошенько хотя бы!

– Куда вы ее? – ошеломленно спросила встретившаяся Гедре.

– Вы работаете?

– Да…

– А товарищ Готлиб в это время дрыхнуть изволит, понимаете ли!

Марию качнуло. Не удержавшись в валенках, липнущих к земле, она свалилась плашмя.

Сконфуженный Вася пробормотал:

– Раз слабая, надо было на легкий труд проситься.

– А у вас есть такой? – дерзко кинула Гедре, помогая напарнице встать.

Обошлось без акта. Пани Ядвига, которая уже работала в цехе засолки, уговорила Тугарина поменять работу Марии. День был удачный, Змей успел слегка поддать по случаю окончания строительства поселка и согласился:

– Ладно, пусть идет на сортировку.

…Не во все юрты поселилось по десять человек, где-то вышло двенадцать, где – восемь. Пани Ядвига, Мария, Нийоле с маленьким сыном и Гедре с дочкой Витауте обосновались в последней, защищенной от северного ветра небольшим холмом. Юрта значилась двадцать второй, счет шел от цеха. Поселок получился ровный, красивый, и кто-то назвал улицу Лайсвес-аллее – аллея Свободы…

Вышли за дверь после первой ночи в «своем» доме и ахнули – кругом лежал снег! Да не тонким слоем навалило, по колено. Земля разделилась на белую тундру и черное море.

Через день потеплело, и снег опять превратился в студеную жидкую грязь. Но снежной пылью в воздухе цеха летала соль. Соленый белый порошок лежал на всех поверхностях, женщины вручную мололи разбитые комки крупнозернистой соли на скрипучей мельнице. От соли жгло в носу и першило в горле, соль оседала в легких, въедалась в кожу. Лица приходилось смазывать рыбьим жиром, благо он без конца вытапливался из рыбьих потрохов в котле на печурке. Работали во влажной одежде и постоянно смачивали ее, иначе, подсохнув, она превращалась в крепко просоленный панцирь и с сухим треском рвалась от каждого движения.

Для себя и Марии пани Ядвига пошила халаты из холстины, ноги женщины обматывали мешками. Переодевшись, вешали сумки с одеждой и обувью на гвозди у дощатой стены каморки сторожа. Гедре была довольна: теперь дома на веревке над камельком свободно сушились только ее вещи и штанишки Алоиса.

Баркасы привозили тонны рыбы почти ежедневно, поэтому работали посменно, чтобы добыча не успела испортиться. Здесь каждый выполнял назначенную ему норму, за исполнением которой следил технолог. Одни сортировали рыбу, другие потрошили, третьи солили в брезентовой емкости, заключенной в раму размером с бильярдный стол, или вынимали из второй такой же полости готовую продукцию и ровными рядами складывали вверх спинками в деревянные бочки. Наполнив доверху, глухо забивали крышки. Две девочки плоско заточенными лучинками выводили суриком на боках бочек: «Рыба – фронту» и ставили на крышках дату изготовления.

Мария с другими сортировщицами забиралась с ногами в одну из огромных лоханей со сваленной туда рыбой и перебирала ее, бросая ряпушку и крупняк в отдельные брезентовые мешки. Больше было ряпушки – «кондевки», как ее тут называли, рыбы светлой и прямой, как стрела. Соленую ряпушку в бочках отправляли на фронт. Крупных – омуля, муксуна женщины разделывали и солили с надрезами по хребту, чтобы лучше впитался тузлук. Тайменя и нельму – толстую, крупную рыбу, почти по грудь Марии, перехватывал и уносил куда-то Тугарин.

Была еще губастая речная рыба налим, напоминающая сома, зеленовато-бурая, с шершавой, покрытой толстой слизью шкурой без чешуи, – особи попадались с человеческий рост. Говорят, якуты шили из шкур налимов непромокаемые плащи и сумки, а их пузыри натягивали летом на оконные рамы. Налима не солили; иногда Змей, раздобрившись, позволял разделив, взять налимье мясо домой. Оно оказалось на удивление невкусным, но нежная налимья печень-макса ничуть не уступала по вкусу тресковой и просто таяла во рту. Макса полагалась начальству.

Бросовой рыбы было чуть-чуть, а брать другую работники не имели права, поэтому сторож к концу рабочей смены начинал нервничать, бегать туда-сюда по цеху и присматриваться. Кого-то он уже вроде бы ловил, но технолог вступился, и сторож пощадил на первый раз.

За хищение рыбы, а также дров и стройматериалов отдавали под суд. Рассказывали, что на других островах засудили уже массу поселенцев, наказали отчислением заработной платы на полгода и дольше, лишили продовольственных карточек, некоторых даже отправили на Столбы, откуда еще никто не возвращался.

Но рыбу в цехе все равно умудрялись красть. Особенно ловко это получалось у пани Ядвиги, а как – не замечала и Мария. Только дома вдруг обнаруживалась соленая ряпушка на ужин или варили уху из свежей. Маленькому Алоису и Витауте старуха приносила витамин D – рыбий жир, налитый в аптечный пузырек.

Морошка, которую никто, кроме пани Ядвиги, так и не собрал, потихоньку квасилась под нарами в брезентовом мешке. Из дерюжных кулей и тряпок она сметала длинное покрывало, чтобы закрыть мешок с ягодой, но спрятать бражной запах было невозможно. Посторонние, входя, с подозрением поводили носами:

– Чем это у вас пахнет? Водкой, что ли?

– Средство от мозолей держу, – хладнокровно отвечала пани Ядвига и выволакивала из-под нар тазик с неизвестной, разящей чем-то кислым смесью. В ней она и впрямь отпаривала мозолистые пятки.

Изредка, если Алоис сильно капризничал и мать не могла его успокоить, старуха доставала из тайников своего угла кулечек сахарной пудры и посыпала ею горсть морошки в розетке. Ребенок вцеплялся в знакомое лакомство и сразу прекращал плач.

Нийоле однажды вздохнула:

– Морошка светится, как янтарь! Жаль, Мария, что ты не оставила тот кулон. Посмотрели бы хоть на осколочек нашей Балтики…

– Смотри, – Мария положила ей на ладонь янтарные бусы. – Эти камешки мы с Хаимом нашли у моря, когда жили в деревушке возле Паланги.

Нийоле разглядывала бусы, гладила ими лицо, прижимала к губам. Слезы Нийоле кропили янтарь – слезы Юрате.

– Ох, бел-горюч камень, – покачивала головой пани Ядвига. – Бел и горюч…

Глава 6

Рыба – фронту

Море – вечный пиршественный стол для рыбы. Кончилась еда, не накрывают водяные, – рыба спешит дальше. Утроба подсказывает ей, куда плыть. А рыбак плывет за прихотливо мигрирующими рыбными стаями, переезжая с острова на остров, с одной реки морского бассейна на другую. Промысловая удача рыбака зависит от мест, щедрых к рыбе, а значит, и к нему.