Читаем без скачивания Памятное лето Сережки Зотова - Владимир Пистоленко

Позади осталась, уже половина круга. Сергеем все больше овладевало желание выкосить, во что бы то ни стало выкосить не меньше двадцати гектаров, словно в звене ничего и не случилось.

Лобогрейка завернула на второй круг.

Обычно на этом месте Сергей начинал подумывать о том, что осталось уже меньше круга и что скоро его сменит Павел Иванович, что можно будет, наконец, лечь в траву, расправить руки и ноги и целый час лежать не двигаясь. Сейчас нечего было даже думать о смене.

Как никогда, желанными стали казаться Сергею повороты на углах делянки, когда Таня чуть придерживала лошадей. В это время коса почти прекращала свою работу и Сергей мог на несколько мгновений оставить навильник и дать мускулам недолгий отдых.

К концу второго круга Сергеем овладело странное состояние: усталости он не чувствовал и находился словно в полусне. Лошади, Таня, крылья лобогрейки — все это отодвинулось куда-то далеко-далеко. Казалось, что рокот машины стал тише и доносится откуда-то издали.

Таня оглянулась и, увидев полузакрытые глаза и заметно побледневшее лицо Сергея, натянула вожжи.

— Сережа, может, немного отдохнешь?

— Гони давай. Некогда отдыхать, — обронил он, даже не взглянув на нее.

Закончили второй круг. Таня остановила лошадей.

— Зачем встала? Повертывай.

Но Таня привязала к сиденью вожжи и сошла на землю.

— Как зачем? Два круга прошли, наверное, машину пора смазать. Или позабыл? А потом, Павла Ивановича наведать нужно. Если с ним трясучка прошла, то теперь, может быть, в жар бросило, нужно холодок устроить да пить дать.

Сергей сошел с лобогрейки. Его слегка пошатывало.

Павел Иванович по-прежнему лежал с закрытыми глазами, он весь горел, словно в огне, губы высохли и обветрили.

Когда ребята подошли, Павел Иванович чуть приоткрыл отяжелевшие веки.

— Павел Иванович, может, вас сейчас на стан отправить? — спросила Таня.

— Нет, не нужно. Я здесь… немного полежу. Скоро пройдет. А вы косите?

— Косим. Не волнуйтесь, мы с Таней нормально косим.

— Сережка, не надрывай себя. С отдыхом косите.

— Мы и так отдыхаем.

— Павел Иванович, испейте воды, — предложила Таня.

Она ловко приподняла одной рукой голову Павла Ивановича, а другой поднесла к его запекшимся губам ковш с водой.

Павел Иванович жадно припал к нему.

— Спасибо.

— Давайте мы вам поможем перебраться в тень, под щавельник, предложила Таня.

Павел Иванович согласился. Но тени оказалось мало. Тогда Сергей снял с себя рубашку и брюки и остался в трусиках.

Брюки и рубашку растянул на стеблях куста — тень закрыла почти всего Павла Ивановича.

Таня и Сергей сделали еще два круга.

К этому времени на своей тройке подъехал Витя Петров.

Обычно Сергей помогал перепрягать лошадей, но сейчас, как только сошел с машины, тут же лег.

Таня и Витя перепрягли, смазали лобогрейку.

Таня забралась на одну из своих лошадей, немного отъехала в сторону и пальцем поманила Петрова. Когда Витя подошел к ней, она что-то таинственно зашептала ему, поглядывая в сторону Сергея.

Витя кивнул головой в знак согласия и пошел к машине, а Таня пустила лошадей в галоп и умчалась в сторону стана.

Сергей забрался на лобогрейку.

— Трогай, Витька.

— Успеем. Отдохни немного.

— Что?

— Отдохни, говорю. Таня сказала, что ты совсем надорвался.

— Врет она. Давай садись.

— Не сяду.

— Ты понимаешь, что делаешь, или не понимаешь? — закричал Сергей. — Я в нитку вытянусь, а дневную норму выполню. Садись, не тяни время.

— Один поезжай, если хочешь.

Сергей пришел в ярость.

— Срывщик, симулянт. Вот ты кто — срывщик! — сердито выкрикивал Сергей.

Поток колючих слов, неожиданно обрушившихся на Петрова, словно ошеломил его. Он молча вспрыгнул на лобогрейку и махнул кнутом:

— Но! Пошли!..

В это время Таня уже подъехала к стану, нашла бригадира.

— Дядя Лукьян, у нас беда. Павел Иванович лежит как пласт, видно малярия, а Сережка Зотов с самого обеда работает на скидке один. Он то почернеет, то побелеет. А насчет отдыха и слушать не хочет. Надо заменить его…

Лукьян Кондратьевич хлестнул коня и помчался к навесу, где Петр Александрович Дьячков замешивал в колоде корм для лошадей.

— Петр Александрович, живо запрягайте лошадь в ходок и гоните на делянку Павла Ивановича. Вот Танюша Ломова приехала, говорит, он сильно заболел, сюда его нужно привезти. А я поскачу, Зотова сменю на лобогрейке, оказывается, с обеда один парнишка работает. Таня, поставь к корму лошадей и беги в будку. Надо кого-нибудь за врачом.

Лукьян Кондратьевич ускакал, почти вслед за ним уехал на ходке и Петр Александрович.

Врач подтвердил, что у Павла Ивановича был приступ малярии, и посоветовал ему на несколько дней уехать в поселок.

Павел Иванович послушно выпил порошок, дал сделать укол, но уехать из бригады отказался.

Начало темнеть. Павел Иванович лежал в будке. Приступ закончился, но все еще держалась головная боль. У входа сидела Наташа Огородникова и по приказу тети Груни никого не пускала, чтобы не беспокоили больного.

Ваня Пырьев принес фонарь, и внутренность будки окрасилась в мутновато-желтый цвет.

В будку торопливо вошел Сергей. Остановившись на мгновение у порога и увидев лежащего Павла Ивановича, он бросился к больному, с беспокойством вглядываясь в полуосвещенное лицо.

— Приехал, Сережка? — спросил Павел Иванович.

Лицо Сергея расплылось в радостной улыбке.

— Вам лучше, да?

— Завтра снова будем вместе работать.

— А мы с Таней, как вас увезли на стан, прямо места себе не находим. Ломова признала у вас малярию, а я думаю — вдруг что-нибудь хуже.

— Таня правильно поставила диагноз, как заправский врач. У меня действительно был приступ малярии. Ну, рассказывай, как без меня работалось, чем порадуешь?

— Двадцать гектаров и несколько соток. Мы с Лукьяном Кондратьевичем.

Наташа заглянула в будку и сказала, что тетя Груня зовет ужинать.

— Я вам сюда принесу.

Вскоре Сергей вернулся, неся в двух эмалированных чашках ужин.

— Садитесь, Павел Иванович.

— Ты, Сережка, ужинай, а я не буду. Аппетита нет, да и во рту скверное ощущение, привкус какой-то противный.

Сергей растерянно посмотрел на классного.

— Как же не есть? И не обедали, и ужинать не хотите. Так совсем отощаете. Скидывать с лобогрейки не сможете.

— Запасом проживу, — отшутился Павел Иванович. — Садись и ешь.

Сергей наработался за день, устал и очень хотел есть, но сказал Павлу Ивановичу:

— Если вы не будете, то я отнесу обе чашки. Меня тоже что-то на еду не тянет.

Павел Иванович внимательно посмотрел на Сергея, понял его хитрость и взялся за ложку.

Совсем неожиданно в будку вошла Семибратова. Поздоровались.

— Как себя чувствуете, Павел Иванович?

— Спасибо. Видите, даже за лапшу принялся. С таким напарником, как Сережка, не пропадешь.

— А я привезла вам хорошую новость. Сегодня звонил секретарь райкома Семенов и сообщил, что за ударную работу на сенокосе вы, Павел Иванович, и Сережка занесены на районную доску Почета. Так что поздравляю.

РАЗВЯЗКА

Через несколько дней, в субботу, косари уехали в поселок.

Хотя Григорий Лысенко и предупредил Зотова, что Манефа Семеновна будет относиться к нему совсем по-другому, Сергей, зная ее суровый характер, волновался. Не может она промолчать… Ну и пускай! Только бы заговорила сразу, прямо от порога. Он теперь не даст себя в обиду. Пускай хоть что!.. В крайнем случае можно совсем уйти из дому. Сейчас он знает, куда податься. Только выбирай. В ремесленное можно? Можно. И в колхоз тоже возьмут. Разве откажет Семибратова? Ни за что! Но у Сергея решение твердое — ремесленное. Будет напускаться Манефа Семеновна да принуждать к молению — ей прямо так и сказать, что он уже не маленький и нечего его носом тыкать, как слепого кутенка. Хочет она молиться — пожалуйста, это ее дело, а он больше и не подумает. И так, словно попугай, всю жизнь твердил молитвенные слова. Отец одно писал в письме, а Манефа Семеновна все по-своему повернула. Она, конечно, заботилась о нем, и здорово заботилась, но то совсем другой разговор.

Как бы там ни было, но теперь Манефе Семеновне Сергея на цепь не посадить. В случае чего — можно прямо к Павлу Ивановичу. Да разве у него защита только Павел Иванович? Можно даже в райком комсомола удариться.

Как ни взбадривал себя Сергей, все же сердце всю дорогу тревожно ныло. Была бы дома не Манефа Семеновна, а кто-нибудь из близких, скажем, мать или отец, кто ждал бы его и радовался его успехам на сенокосе… Шуточки — на районную доску Почета определили и газета напечатала… А Манефа Семеновна — что, выговаривать, чего доброго, примется да Страшным судом пугать. Едет он домой, а самому и ехать туда не хочется, будто у него и дома нет вовсе.