Читаем без скачивания Заговор генералов - Владимир Понизовский

Его слова были встречены дружными аплодисментами.

И первым было названо имя Ленина.

Председательствующий на заседании Яков Михайлович Свердлов сказал:

— Товарищи, все вопросы, предложенные на рассмотрение съезда, исчерпаны. Позвольте предоставить слово для закрытия съезда товарищу Ногину.

Виктор Павлович Ногин, один из руководителей Московской партийной организации, избранный на Апрельской конференции в члены ЦК и ныне вошедший в новый состав Центрального Комитета, в торжественной и напряженной тишине обвел глазами небольшой зал, собравшихся в нем немногим более двухсот пятидесяти человек:

— Товарищи, мы должны отметить исключительную обстановку, в которой протекал съезд нашей партии — этот парламент русской революционной социал-демократии. С одной стороны, гонения на наших вождей и рядовых работников, расправа с нашими сторонниками, преследование большевистской печати заставили нас провести заседание съезда в почти конспиративных условиях. С другой стороны, в эпоху совершающейся революции на долю нашей партии, и только ее одной, выпала счастливая задача быть не только пропагандистом идей социализма, но вплотную подойти к практическому претворению в жизнь начал нового устройства общества…

Серго передалось волнение, которое вкладывал в каждое слово Ногин. Он подумал: и сам бы сказал эти же слова.

— Наш съезд является прежде всего съездом интернационалистов действия, первым съездом, наметившим шаги к осуществлению социализма, — продолжил Виктор Павлович. — Как бы ни была мрачна обстановка настоящего времени, она искупается величием задач, стоящих перед нами как партией пролетариата, который должен победить и победит. А теперь, товарищи, за работу!

Делегаты отозвались на его слова аплодисментами. А потом будто единый порыв поднял их со скамей, и в зале зазвучал «Интернационал».

Когда замолкли последние слова гимна, Свердлов объявил Шестой съезд партии закрытым.

Сошел с трибуны. Отозвал в сторонку Серго:

— Как только подготовим документы, отвезете их к Ильичу.

Глава вторая

4 августа

Поезд, в котором ехал Антон, наконец-то прибыл в Петроград, но почему-то не на Варшавский вокзал, а, потыркавшись по окружной дороге, на Финляндский.

Сколь памятен был этот вокзал Антону! Тогда, на третий день революции, он именно здесь разыскал Ваню Горюнова. Вон стрельчатые окна той комнаты на втором этаже левого крыла…

Как и тогда, тесная площадь перед вокзалом была забита людом. Путко закрыл глаза, представил: в кромешной темени кружит ослепляющий луч, вырывая из мрака пятна лиц, плоскости бронеавтомобилей, вспыхивая на знаменах. А над толпой, на башне бронеавтомобиля — Владимир Ильич… Ему было легко нарисовать в воображении эту картину: привык за месяцы слепоты живописать воображением, да и на фронте сколько раз рассекали ночную темень прожектора.

Но теперь глазам предстала совсем иная картина. Небритые, угрюмые лица, пропотевшие гимнастерки. Куда ни глянь — нашитые на рукава белые черепа со скрещенными костями на черном фоне: эмблемы «ударных батальонов смерти». Нововведение Керенского и Корнилова, еще не дошедшее до их Двенадцатой армии.

И еще чего-то ощутимо не хватало по сравнению с мартовским днем его отъезда на фронт. Да, красного цвета! Где флаги, банты, ленты? Он огляделся. Нет их. Хотя вон, по стенам домов, ставшие неприметными, поблекшие, выцветшие, грязно-бурого цвета тряпицы. Неужели это и все, что осталось от мартовского, наперекор трескучим морозам, цветения, которое так казалось тогда — поторопило к пробуждению саму природу?.. Праздник красного цвета сменился белыми черепами на черных нарукавных нашивках. И вот на тумбе налеплен белый квадрат с оторванным на самокрутку углом приказ Временного правительства об аресте Ленина.

Тогда было третье апреля. Сегодня — четвертое августа. Четыре месяца… Где же они, торжественно встречавшие вождя революционного пролетариата пулеметные роты, дружины рабочей милиции, броневой дивизион?..

Но все равно ему захотелось проделать тот же путь, на Каменноостровский…

Вечерело, а у затворенных дверей продуктовых лавок и булочных пристраивались хвосты: кто со своим раскладным стульчиком, кто с одеялом под мышкой — видать, до утра.

Вот и дворец Кшесинской. Достопримечательность дореволюционного Санкт-Петербурга — щедрый подарок, сделанный скупым Николаем II своей пассии, примадонне Мариинского императорского театра. В первый же день революции Кшесинская, приказав прислуге накрыть к чаю, вышла на обычную, для аппетита и променада, прогулку и не вернулась. Через несколько дней балерина объявилась в Париже. Как потом во всех подробностях расписали газеты, она, покидая свой кров, прихватила лишь баул, набитый бриллиантами, изумрудами и прочими скромными преподношениями его величества и его родичей, их императорских высочеств… Хоть считалась глупенькой, а куда раньше своих поклонников почувствовала, чем грозит ей февральская гроза.

В тот же вечер дворец царской содержанки был занят броневым дивизионом и вооруженным отрядом выборгских рабочих, а через несколько дней передан ими под штаб-квартиру Петроградскому комитету большевиков. До конца июня во дворце Кшесинской находились и секретариат Центрального Комитета партии, и редакция «Солдатской правды», и солдатский клуб «Правда» Военной организации при Петроградском комитете РСДРП.

Сейчас Путко разглядывал дворец во все глаза. Со стороны Кронверкского проспекта он был в два этажа; цоколь из груботесаного красного гранита; над ним — шлифованный серый гранит, наполовину обрамляющий окна первого этажа; выше — белая кафельная плитка и уже по карнизу — синяя, с накладкой из кованых лавровых венков и гирлянд. Саженях в трех от тротуара на уровне второго этажа — балкон. Видна желтая застекленная дверь. Сколько раз выходил из нее на этот балкон Владимир Ильич, чтобы выступить перед рабочими и солдатами…

Дворец выходит углом на Кронверкский и на Дворянскую улицу. Со стороны Дворянской он одноэтажный, щедро застекленный — наверное, там был зал приемов, — отступил от тротуара, заслонен деревьями за чугунной оградой.

Тогда здесь с утра до позднего вечера было море людей. Сейчас обе улицы были пустынны. Окна по второму этажу — в брызгах разбитых стекол. У каменных брусков тротуара — клочья затоптанных бумаг. Вдоль стены и ограды прохаживаются юнкера с шевронами на рукавах — все те же черепа и кости, — с новенькими японскими карабинами за плечами.

Где же были в тот день, когда юнкера громили дворец, Иван Горюнов и его выборжцы?..

Антон пошел от дворца. Напротив, через сквер с вековыми деревьями, проглядывалась красная глухая стена и шпиль Петропавловской крепости. Путко пересек сквер и оказался на набережной. За широченным простором Невы едва виднелась черная с золотом ограда Летнего сада, линия дворцов и далеко справа — Зимний. Отсюда казалось, что на него, как шапка, нахлобучен купол Исаакиевского собора.

Зимний… Говорят, Керенский почивает ныне на ложе императора и надевает на себя перестиранное царское белье. И смех и грех… В окнах Зимнего уже блекло светились огни. В поте лица трудятся «заложник демократии» и его правительство?..

Что бы там ни было, но, как и в февральские дни, Антон прежде всего будет искать связь.

Тогда, в марте, в самый канун отъезда на фронт, когда он в последний раз виделся с Горюновым, Ваня сказал: «Мы выходим из подполья, Питерский комитет велел выдать каждому партийцу билет. Хочешь получить в нашем райкоме?» Партийный билет! До революции о таком и не слыхивали и списки-то старались не хранить. «Конечно!» — сказал тогда Антон. Тут же ему и выдали красный картонный квадрат размером в осьмушку: «Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Членский билет № 241. Выдан члену партии Антону Путко». Подпись секретаря Выборгского районного комитета и круглая печать с литерами в центре: «РСДРП». Этот квадрат и сейчас лежал в кармане его гимнастерки.

В том третьем номере «Рабочего и солдата», где было помещено объявление о регистрации делегатов съезда, указывался и адрес Выборгского райкома — Большой Сампсониевский, дом 62.

С Каменноостровского он через Гренадерский мост, переброшенный над Большой Невкой, вернулся на Выборгскую сторону и пошел по бесконечному Большому Сампсониевскому. До дома 62 — зеленого, четырехэтажного, с облупленной штукатуркой — он добрался уже совсем затемно. Дернул одну дверь, другую — заперто. У одного из подъездов во внутреннем, замкнутом дворе стояли несколько парней, по виду рабочие. Оглядели его с подозрительностью, особенно офицерские погоны.

— Райкомовских никого нет, все по заводам.