Читаем без скачивания Двести лет вместе (1795 – 1995) - Александр Солженицын

Всё – насквозь просвечено и названо: и контрреволюция, и белогвардейщина, монархисты и белые генералы, и «подозрительность против каждого, кто…».

Да если кому осталось неясно, то революционный трибун разъясняет и добавочно: «Пути борьбы» с антисемитизмом – «ясны». Как наименьшее – это проводить на предприятиях открытые разбирательства и заседания «народного суда по антисемитским делам». «Разъяснение для отсталых, репрессии для актива». «Нет никаких оснований не применять приведенный выше закон Ленина»[104].

А по «закону Ленина» (тому самому, от 27 июля 1918), совершенно верно: предлагалось «ставить активных антисемитов "вне закона", т.е. расстреливать – уже за одну погромную агитацию», а не только за прямой погром[105]. Закон поощрял всякого еврея заявлять о полученном национальном оскорблении. – Но вот, сетует поздний автор: «акт 27 июля» не был затем включён в «Собрание Законов и Распоряжений Правительства», никак не отразился в уголовном кодексе 1922, а в уголовном кодексе 1926 хотя и была статья о «возбуждении национальной вражды и розни», но не было «специальных статей об актах антисемитизма». – Но жаловаться на то неосновательно. Ибо статьи 59-7 Уголовного Кодекса («Пропаганда или агитация, направленные к возбуждению национальной или религиозной вражды или розни») было совершенно достаточно, чтобы давать срок, а накладывала статья: при массовых волнениях – и конфискацию имущества, а «при особо отягчающих обстоятельствах» (например, классовое происхождение) – и расстрел. Статья эта основывалась на Положении о преступлениях государственных 26 февраля 1927 года, которое «расширило понятие "возбуждения национальной вражды", приравняв к нему и "распространение или изготовление и хранение литературы"»[106].

Хранение литературы! Как нам знакома эта формулировка! Это же – из родненькой нашей 58-10…

В 1926-1930 издавали много брошюр об антисемитизме, а 19 февраля 1929 «наконец "Правда" посвятила ему передовую статью»: «Внимание борьбе с антисемитизмом»[107].

И в постановлении ЦК КП Белоруссии в 1929 указывалось: при проявлениях антисемитизма «не учитывается их контрреволюционный характер», и судебные органы должны «борьбу с проявлениями антисемитизма… ещё более углубить, привлекая к ответственности не только конкретных носителей национальной вражды, но и их вдохновителей»[108].

И в том же 1929 секретарь Центрального Комитета Комсомола Рахманов высказал: «что самое опасное в наших условиях – есть скрытые антисемиты, которые скрывают свой антисемитский душок»[109]. Кто знает советский язык (а кто из советских его не знает?), понимает: надо пресекать – подозреваемый образ мыслей. (Как не вспомнить тут Григория Ландау, сказавшего о своих оппонентах-евреях: они «подозревают или обвиняют в антисемитизме… всевозможные круги окружающих нас народов… Всякого, кто неодобрительно отзывается о евреях, они признают явным антисемитом, а всякого, кто этого не делает, – антисемитом скрытым»[110].)

В том же 1929 некто И. Зильберман в «Еженедельнике советской юстиции» (№ 4) сетовал, что через нарсуды Московской губернии за год прошло слишком мало дел об антисемитизме: по Москве – всего 34 (то есть каждые 10 дней – где-нибудь в Москве суд за антисемитизм). А ведь журнал Наркомюста читают как инструкцию.

Чтобы в глазах народа отождествить советскую власть и евреев – мог ли наизлейший антисемит придумать горше?

Дошло до того, что в 1930 потребовалось разъяснение Верховного Суда РСФСР: статья 59-7 не должна применяться к «выпадам в отношении отдельных лиц, принадлежащих к нацменьшинствам, на почве личного с ними столкновения»[111]. – Знать, уже здорово разогнали судебный маховик.

А что происходило с еврейской «неначальствующей» массой?

«Еврейская трибуна» приводит доклад уполномоченного о поездке в 1923 по городам и местечкам юго-западного края России: «Материальное положение местечек и городов в сущности безвыходное. Наиболее приспособляющиеся и живые элементы большею частью выехали и разбрелись, на местах остались главным образом многосемейные, пожилые, сросшиеся со своими насижеными местами. Но заработков нет… Местечки, поражавшие раньше обилием лавчёнок, поражают теперь, наоборот, отсутствием их и безтоварьем». – Чем же живёт население, «без работы, без торговли, без запасов? – …большая масса живёт Америкой… слухами об Америке, надеждами на Америку… И действительно, значительная часть живёт на счёт Америки: – на деньги и посылки американских родных и американских благотворительных обществ»[112].

В самом деле, на выходе из периода военного коммунизма (1918-1920), полностью запрещавшего всякую торговлю, любую куплю и продажу, с полной реквизицией имущества и контрибуцией, на помощь российским евреям пришли благотворительные еврейские организации, начиная с американского «Джойнта», – через Всероссийский общественный комитет помощи пострадавшим от погромов и социально не защищённым группам еврейского населения, а затем, в разные годы, уже знакомые нам по дореволюционному периоду, а теперь унесшие ноги на Запад ОРТ (Общество ремесленного труда), ЕКОПО (Еврейский комитет помощи жертвам войны), ЕКО (Еврейское колонизационное общество). В 1921-22 в Москве и Петрограде Действовали и внутрисоветские еврейские благотворительные организации. Несмотря на вмешательство и помехи от «евсекций» (коммунистические организации еврейских активистов), «Джойнт оказывал советским евреям большую финансовую и другую материальную помощь». А ОРТ в СССР в первой половине 20-х годов «концентрировал своё внимание на создании и поддержке производительных предприятий и ремесленных артелей, а также еврейских сельскохозяйственных колоний на юге Украины»[113].

По переписи нэповского времени социальный состав еврейского населения был таков. «Самодеятельных евреев» т.е. не иждивенцев) от общего еврейского населения – две пятых, а среди них: служащих 28%, кустарей (ремесленников-надомников) – 21%, рабочих (тут и подмастерья и ученики ремесленников) – 19%, торговцев – 12%, крестьян 9%, военных – 1%, а 10% – «прочие». Внутри служащих «выше всего процент евреев среди совторгслужащих», например в Москве, в трестах – 16% евреев, в кредите и торговле – 13% (по данным КЕЭ – 30%[114]), в общественных организациях -19%, в финансовых органах – 9%, в совдепах – 10%, в милиции почти нет. (В бывшей черте оседлости проценты соответственно выше, до 62% в госторговле Белоруссии, а на Украине – 44% в госторговле и 71% среди «служащих частников».) А сдвиг в промышленные рабочие шёл среди евреев много медленнее желаемого властями. Вовсе не пошли в железнодорожники и в горняки, чаще это – швейники, кожевники, печатники, деревообделочники и пищевики, и в других видах лёгкой промышленности. – Для «вовлечения еврейских рабочих в промышленность» созданы специальные профтехшколы, но они содержатся «не самим государством, а при крупном участии иностранных еврейских организаций»[115].

Да ведь и шёл – разрешённый НЭП, «укрепивший экономические позиции еврейского населения на новой, советской основе»[116]. В Москве в 1924: 75% аптекарской и парфюмерной торговли велось евреями, 55% мануфактурных лавок и магазинов, 49% ювелирных, 39% галантерейных, 36% дровяных и лесных складов. «Еврей для приобретения клиентуры в новом для себя городе "сбивал цены" частного рынка»[117]. Первыми и самыми видными нэпманами также часто были евреи. Озлобление против них исходило и из того, что евреи действовали и на советской почве, не только на рыночной: многие экономические ходы облегчались им по знакомствам и связям в соваппарате. Такие связи порой и вскрывались властью – например, знаменитое «Парафиновое дело» (1922) против руководителей псевдокооперативных предприятий. В 20-е же годы появлялась, как мы видели, богатая возможность скупать всё продаваемое теснимыми, гонимыми «бывшими людьми», особенно – добротную или редкую мебель. Ш. Эттингер отмечает, что «евреи составляли большинство нэпманов, нуворишей»[118], что подтверждалось и впечатляющим, в «Известиях» 1928 года, перечнем фамилий «неуплативших государственных налогов и сборов»[119].

Однако с конца НЭПа по евреям, более всего и занятым финансами, торговлей и ремёслами, прокатились противо-капиталистические мероприятия советской власти. Теперь многие из них переходили в «совторгслужащие» – по тем же самым финансам, кредиту и торговле. Катил на частную торговлю вал конфискаций и ограблений – отнятие и товаров и домов, зачисление в отверженных «лишенцев» (лишённых прав). «Часть евреев-торговцев, стремясь избежать дискриминационного, постоянно возраставшего налогообложения, декларировала себя при переписи как не имеющих определённых занятий»[120]. Тем не менее в начале 30-х при вымогании золота и драгоценностей «в маленьких городах и местечках… через застенки ГПУ практически проходило всё мужское еврейское население»[121]. И в страшных снах не могли бы представить такое еврейские торговцы при царе. Многие еврейские семьи, чтобы избавиться от статуса «лишенцев», переселялись из местечек в большие города. «В 1930 в местечках осталось менее одной пятой еврейского населения СССР»[122].