Читаем без скачивания Перевёрнутый мир - Елена Сазанович

Мы сели за наш столик. Я уже не оглядывался по сторонам в предвкушении встречи с настоящим Неглиновым. Я уже точно знал — он не придет. Если он не появился во время своего триумфа, то момент поражения пропустит точно.

К нашему столику медленно приблизился официант Митя. Его лицо выглядело так, словно он только что вернулся с похорон. Обращался он к одному Лютику. Моя низвергнутая персона его не интересовала. А ведь недавно он готов был стелить передо мной красную ковровую дорожку и посыпать мою бритую голову розами. Оказывается, богов свергают не только режиссеры, продюсеры и кинокритики. Но еще и официанты.

— Ну-с, Митенька, чего совсем скис, так нас дурно встречаешь!

— Для вас, Люциан, я готов красную ковровую дорожку постелить и усыпать вашу голову лепестками роз, — он почтительно поклонился в пояс. — К тому же, я слышал, вы встречаетесь с Аленом Делоном. Вернее, он встречается с вами. Хочет, так сказать, посмотреть на того, кто сумел затмить его красоту и славу.

Толстый красномордый маленький Лютик потирал потные ручки и весело мне подмигивал. Я уже ничему не удивлялся. Выражение моего лица было ничем не праздничнее, чем у Мити. К тому же я действительно недавно побывал на похоронах. А сегодня пребываю на своих. Я думал лишь о том, когда съезжу по этой красной физиономии, которая так же напоминает Алена Делона, как свинья — оленя. Мне казалось, Любаше станет легче от этого удара. Но Лютик вновь сделал ход вперед.

— Митенька, а почему ты не спрашиваешь у моего друга, чего они желают-с?

— Друга? — Официант слегка растерялся. Он ведь тоже был из богемы, вернее, обслуживал богему и слышал обо мне много нехорошего.

— А как же! — Лютик в недоумении развел руками. — Я друзей не предаю. А ты слишком многому веришь на слово. Слово — не всегда правда, особенно если оно написано газетным шрифтом. А если и правда, то друзей нужно уметь поддерживать в трудный час.

Лютик был само благородство. Более верных друзей я не встречал. Меня аж слегка замутило. Хотя, возможно, от голода.

— Вы само великодушие. — Официант вновь низко поклонился Лютику. — Недаром вы благородных кровей. Я сейчас быстренько что-нибудь для вас сооружу. Специально для вас — самое свежее и самое изысканное.

Я усмехнулся. Представляю, чем он потчевал многочисленных Ростиков. Митя поклонился, шаркнул ножкой и убежал. И я остался с Лютиком наедине. Само благородство сидело прямо передо мной. Красное, расплывшееся, самодовольное. И его было так много… я понятия не имел, что на свете бывает столько благородства. И тем более не представлял, что так захочется съездить благородству в рожу.

— Итак, ваше благородие, — я слегка приподнялся на стуле, — теперь позвольте высказать все, что я о вас думаю. И что думаю о Любаше. — Мое лицо побледнело, губы тряслись от ненависти, глаза блестели от негодования.

Но я не рассчитал силы. С благородством всегда трудно сражаться.

— Т-с-с, — Лютик так ласково и дружелюбно прикоснулся к моему плечу, что от неожиданности я невольно сел на место. — Спокойно, Ростик. Я знаю, что ты много пережил. Много страдал и мучался. И Любаша была чудесной девушкой, ты знаешь. Я даже подозревал в ней комедийный талант.

При упоминании Любаши меня всего передернуло, и я с кулаками бросился на Лютика. Но он ловко увернулся и вытянул руки перед собой.

— Погоди, дружище, — тепло и почти нежно сказал он мне, как самому лучшему другу. — Подраться ты всегда успеешь. Да и на голодный желудок, если честно, я окажусь позорно поверженным. Ты вон какой, здоровяк.

Не знаю почему, после этих мягких, как вата, слов Лютика я сам обмяк и вновь очутился на месте. И еще подумал, что подраться действительно всегда найдется и время, и место. К тому же вовремя подскочил Митя и поставил в центре стола бутылку «Мартеля». Он бросил на меня подозрительный взгляд и ненароком заметил:

— Наше кафе, кстати, образцового порядка. Здесь частенько бывают иностранцы.

— И все алены делоны, — буркнул я.

— Пока чести не имели, но надеемся, что благодаря вашему благородному другу…

Лютик молча дал знак, чтобы Митя исчез. И тот растворился в полумраке. Лютик шустренько разлил коньяк до краев рюмок и залпом выпил свою. Я последовал его примеру. Я решил отложить драку на время.

— Так вот, дружище. — Лютик похлопал себя по круглому, как мяч, животу. — Дельце мы с тобой закрутим такое! Заметь, только тебе предлагаю, пробы других артистов исключаются. Сценарий — ахнешь! Подлеев повесится от зависти. А «Оскар» будет валяться у наших ног, — Лютик небрежно взмахнул толстой ножкой, словно подбрасывал золотую статуэтку.

— Я, по-моему, ясно выразился, на литературном языке! — еще пока твердо отрезал я. — Я категорически отказываюсь у тебя сниматься.

— А у кого, если не секрет, категорически не отказываешься? — Лютик прищурил свои маслянистые глазки. Похоже, этот прощелыга был в курсе, что меня вышвырнули из всех студий, как старый инвентарь. Если вообще сам к этому не приложил руку.

Я еще налил себе коньяк и выпил до дна.

— Вот так оно лучше, Ростя, так-то оно лучше. И заметь, ты сейчас не в самом выигрышном положении. И на Олимпе ты успел побывать и свалиться с него. Больно, поди, ударился?

— Скоты вы все! — Я скривился.

— Может быть, — невинно ответил Лютик, тщательно жуя острыми зубками «картофельного поросенка». «Поросенок» то и дело застревал в зубах. — Но мы хотя бы иногда, вот в такие редкие минуты признаем это. Ты же…

— И я скот.

— Вот это лучше. Так оно вернее. Никто, Ростик, поверь старому волку, не виновен в смерти Любаши. И вообще никто не бывает виновен в самоубийстве. Человек сам принимает решение. Сам, понимаешь! Ты себя вспомни… Ты ведь тоже пытался. Разве ты кого-нибудь обвинял?

Я не мог вспомнить. Потому что это не я, а Ростик пытался выброситься из окна. А обвинить он никого не смог. Потому что исчез. Лютик расценил мое молчание как согласие.

— Вот видишь. А врачи случай с Любашей списали на неуравновешенность психики творческой натуры. И диагноз верный поставили. Суицидальный синдром. А если хорошенько разобраться и рассказать нормальному человеку, что у нее случилось, ну подумай, что? Какая такая трагедия, из-за которой стоило лишать себя жизни? Бросил очередной любовник? Не получила очередной рольки в киношке? Да и не любила она вовсе Подлеева, ты прекрасно это знаешь. Просто мечтала получить роль. Но разве мало на свете Подлеевых и мало ролей? Стоило лишь подождать. Это так просто, Ростя…

И мне вдруг действительно все показалось удивительно простым и нелепым. Врачи, конечно, правы. Смерть Любаши выглядела каким-то жалким водевилем. И все же мне до слез было жаль девушку. Такую нелепую, с зеленым облезлом меховым воротничком, некстати свисающим с алого пальтишка. На моих глазах показались слезы. Лютик все понял. И тут же поднял полную рюмку.

— Ну что ж, за Любашу. Пусть ей земля будет…

Этому человеку совсем еще недавно, пару жалких часов назад, я больше всего хотел намылить шею из-за Любаши. А теперь пью с ним, и мне он уже кажется неплохим парнем, который единственный не бросил меня в трудную минуту. И который так просто смог объяснить смерть девушки. Я уже не понимал, почему так долго мучался и чувствовал себя виноватым. Еще чуть-чуть, и я готов был расцеловать Лютика.

— Ты так благороден, Лютик, — с чувством выдавил я слова, над которыми совсем недавно издевался.

— А ты только что обозвал меня скотом. Вот видишь, Ростя. Ничего нельзя делать сгоряча. Иначе легко обжечься. Учись не обжигаться. Холодные руки и холодный разум — залог победы врачей и творческих работников, как ни парадоксально. Это исключает ошибку.

Мои руки горели, разум пылал. И вообще я соображал плохо. Мне только казалось, что должен был встретиться с Лютиком совсем по другому вопросу. Но не все ли равно? У меня вновь есть работа, скоро в этом кафе опять повесят фотографию Ростислава Неглинова в лавровом венке, и возле нее будут торжественно стоять в почетном карауле десятки Ростиков в серебряных галстуках.

— Кстати, Вика вернулась? — промычал невзначай Лютик, дожевывая курицу в апельсиновом желе.

— А ты откуда знаешь?

— Да я, брат, видел, в каком ты аховом положении, всех собак на тебя решили повесить. Вот и подумал, что жена будет очень кстати. От чужих женщин одни неприятности.

Мне стало неприятно. А я-то думал, что Вика вернулась по собственной воле. Что ж. Лютик умеет улаживать все дела.

— Она мне тоже чужая. Может быть, чужее всех чужих, — усмехнулся я криво.

— Может, и чужее, но жена. А это уже — стена, защита, тыл. Кстати, почаще бывай с ней на людях.

Лютик все на свете знал. Разве что не осознал одного — своей жене он помог отправиться на тот свет. Но эту мысль я не высказал вслух. Я уже был великим артистом Неглиновым с «Оскаром» в кармане.