Читаем без скачивания Книга мёртвых - Эдуард Лимонов

Лоуренс Ферлингетти – так мог бы называться отличный одеколон, мне кажется, и его бы покупали вовсю, в имени Лоуренс чудится и Лоуренс Аравийский, и Лоренцо Великолепный, Герцог Миланский, вообще, это дорогое, увесистое имя. Владелец знаменитого «City Lights» издательства в Сан-Франциско («Городские огни»), он появился в доме Питера Спрэга на Sutton Square, 6 осенью 1979 года. Он летел из Европы, обратно на свой Западный берег, о существовании рукописи моей книги ему сообщил Евтушенко. Очевидно, с лестными комментариями. Вот сцена из романа «История его слуги», где Ферлингетти превращён (по требованию адвокатов моих издателей) в Анджелетти, а Евтушенко назван Ефименков.

– Ефименков очень высоко отозвался о вашей книге, – перевёл вдруг разговор Анджелетти. – Он считает, что ваша книга – одна из лучших книг, написанных на русском языке за всё время после Второй мировой войны.

– Не знаю, – сказал я, – наверное, ему виднее со стороны. То-то мне так трудно найти издателя на этот шедевр.

– Я возьму вашу рукопись, и если она мне понравится, я её напечатаю. Мы издаём не много книг каждый год, но зато стараемся, чтобы это были отборные книги. – Анджелетти произнёс все это очень солидно.

«City Lights» издательство и книжный магазин того же имени были, в общем, небольшим издательским домом, специализировавшимся на издании преимущественно книг контркультуры, но патина времени, имена Керуака и Берроуза давали определённый «Городской огонь» на книги, которые у них увидели свет. Из советской же России «City Lights» выглядели культовым издательством, печатавшим лишь небожителей, богов и героев.

«Анджелетти пришёл с дамой. Он оказался высоким лысым стариком с бородой, крепким ещё мужиком», – сказано в «Истории его слуги». Ферлингетти родился или в 1914-м, как Берроуз, или в 1911-м даже году. Я полагаю, крепкий мужик должен быть уже мёртв в 2000 году. Если он ещё жив, то, думаю, он не обидится. 21 год назад на Sutton Square, 6 я приготовил им обед: меню помню до сих пор: нарезанный стейк (почти бефстроганов, только кусочки мяса нарезаются крупнее), салат, сыр, пиво «Хайнекен». Мы сели на кухне, огромной, как квартира, за белым круглым столом. Я ещё пригласил секретаршу Питера Карлу Фельтман (в «Истории его слуги» она – Линда). Мы ели и разговаривали. Цитирую:

– Мы остановились в квартире моих старых приятелей – поэтов Гинзберга и Орловского, вы наверняка о них слышали, – сказал Анджелетти, обращаясь ко мне. – Это далеко на Лоуэр Ист-Сайд, – продолжал он, – Гинзберг и Орловский живут в этой квартире уже лет тридцать и не хотят никуда переезжать, потому что рент необыкновенно низкий. Но район у них ужасный – мы всю ночь не могли заснуть, потому что пуэрториканские тинейджеры внизу в сквере до утра не выключали свои транзисторы…»

Отобедав, Ферлингетти ушёл, взяв мою рукопись. Я спросил Карлу Фельтман, что она думает об этом человеке. «Я думаю, что он не очень bright, Эдвард», – сказала Карла и воткнулась в свои бумаги.

Через месяц Ферлингетти прислал мне рукопись «Эдички» и письмо. Он предлагал мне сократить книгу и изменить её конец, устроить в конце political murder – политическое убийство. А в Р. S. он лягнул меня копытом, не удержался: «Сейчас, живя в таком красивом и богатом доме, имея soft job, уже не находясь на дне буржуазного общества, приобщившись в какой-то мере к его благам, не сделался ли протагонист вашей книги более лояльным к этому обществу и цивилизации, более спокойным и сытым?» Помню, что от его Р. S. я пришел в ярость и пожалел, что кормил его. Он забыл о себе, издатель, владелец, как мог он упрекать слугу? День, когда он явился на Sutton Square, 6, был днём спокойным, накануне уехала семья Спрэгов, мать, четверо детей и гости, которых я обслуживал с 6 утра (Тьяша Спрэг вставала по деревенской, массачусетской, привычке с рассветом) и до 12 ночи! «Мягкая работа, блядь! – ругался я. – Ах ты, пизда бородатая, – думал я горько, – заставить бы тебя проторчать целый день на ногах с шести утра до двенадцати ночи, посмотрел бы я на тебя, что бы ты запел». «Мягкая работа!..» Побегал бы ты, как я бегаю. «Эдвард, кофе!» – десятки раз на день, «Эдвард, пепельницу!», «Эдвард, купи немедленно особый апельсиновый сок в греческом ресторане…», «Эдвард, где жёлтая пижама Стивена?!», «Эдвард, отвези Стенли на автовокзал». К вечеру ноги у меня отваливались.

Ни Гинзберг, ни Ферлингетти не произвели на меня положительного впечатления. Скорее, поражала их заурядность, банальность, неинтересность. И не следует думать, что Лимонову не угодишь, что никто ему не по нраву. И тогда и позднее я встречал экземпляры, которые меня поражали физической красотой, меня поражали подростки обоего пола. Помню в Париже кудрявого, с чудовищными зелёными глазами юношу (жуткая сука оказался мальчик, но красоты неземной), я назвал его для себя «Адонис», потому что он был похож на мальчика с этикетки конфитюра «Адонис». Адониса привёл в мою квартиру на рю дэз Экуфф американский журналист. До сих пор помню девочку Николь из 1981 года; Париж, ножки в белых чулках, изящная, порочная, юная. Такие, как Адонис и Николь, не должны стариться, должны быть вечно юными, чтоб смотреть на них веками. В Гинзберге или в Ферлингетти не было ничего удивительного. Гинзберг выглядел неряшливым, Ферлингетти производил более достойное впечатление. В их творчестве, а я внимательный читатель, я не нашел ничего, что подымалось бы над общим банальным уровнем эпохи. Они чем-то сродни нашим бесплодным смоковницам литературы: Евтушенко и Вознесенскому. Не удивительно, что заезжий Бродский, неамериканец, стал американским национальным поэтом, ибо туземцы были уж слишком банальны и бесцветны. Я думаю, Гинзберг должен был завидовать Бродскому чёрной завистью.

Еще одного битника – Грегори Корсо – я встретил на поэтических Олимпийских играх в городе Лондоне в 1980 году. Игры проходили в Вестминстерском аббатстве, и состав участников был радикально прогрессивный: первую премию – золотую медаль – получил регги-поэт и певец Линдон Квейзи Джонсон за стихотворение, припевом-рефреном которому служило оскорбление Англии. «Англия – сука!»

England is the bitchEngland is the bitch.

А может быть, England is a bitch, – скандировал аккуратненький, свежий кофейный мальчик, а толпа аплодировала?

Вторую премию – серебряную медаль – получил английский панк Джон Купер Кларк, похожий на поставленную на хвост гусеницу, на голове у него был сине-зелёно-красный ирокез. Он же написал про Монстра, разгуливающего по улицам Лондона. Третье место – бронзовую медаль – получил я, за стихотворение «Я целую мою Русскую Революцию» из книги «Дневник неудачника», я прочёл его с кафедры в Вестминстерском аббатстве, по-английски, разумеется. Приведу здесь несколько строк: