Читаем без скачивания Отчаяние - Ильяс Есенберлин

Ноян вдруг вскинул голову:

— Коке, сделай мне подарок!

Словно острый нож вошел в грудь Баян-батыра. Он знал уже, о чем попросит его единственный брат, и не ошибся. У него не хватило решимости дать прямой ответ.

— О мой дорогой брат, зеница моего ока, тебе еще рановато получать такие подарки, — сказал Баян-батыр. — Вот вырастешь, тогда я тебе райскую гурию подарю!..

— Не хочу гурии! — твердо сказал Ноян, не отрывая взгляда от джунгарки. — Дай мне эту пленницу!..

И тут послышался ласковый, нежный голос самой девушки:

— О кокежан!.. разрешите мне назвать вас так, потому что я лишилась отца… Уступите своему брату меня. Я вас тоже прошу об этом!

Она говорила неправильно, с сильным джунгарским акцентом, и еще милее был поэтому ее голос. Ноян невольно подъехал к ней поближе, потянулся рукой к покрывалу.

Баян-батыр стиснул зубы.

— Ладно, потом разберемся! — пробормотал он и огрел плетью коня.

Тулпар-кок заржал и рванулся с места в галоп, увлекая за собой других коней, в том числе и коня юноши.

Но Ноян уже не мог жить без Куралай. День и ночь проводил он возле юрты для пленниц. Теплыми осенними вечерами выходила она к нему, но не разрешала прикасаться к себе. Она любила и страдала, но перед глазами у нее все время стояла страшная картина гибели отца. Потом она видела мать, которая билась на прибрежном песке, протягивала к ней руки и кричала: «Дочь моя, не дай коснуться себя ни одному мужчине, пока не встретишь меня и я по обычаю не поцелую тебя в лоб!» И еще Куралай в особенно темные ночи повторяла шепотом данную ею страшную клятву…

А батыр Баян горел на медленном огне. Он видел вспыхнувшую любовь своего брата к пленнице, но и с собой ничего не мог поделать. Отречься от любви к Куралай было равноценно тому, чтобы перековать булатный клинок и затем вторично закалить его на огне. Такая уж была у батыра натура. Одно только могло помочь ему: смерть и рождение уже новым человеком.

И все же безмерно широким было сердце батыра Баяна, и он разрешил своему брату Нояну жениться на Куралай…

Просты, чисты и бесхитростны отношения юноши и девушки у кочевников-казахов. Летними теплыми и осенними сухими вечерами ставятся на краю аула алтыбаканы, то есть сооруженные из крепких жердей качели. Там и встречаются обычно влюбленные. А Куралай, как и многие другие пленницы, еще не отданные замуж, пользовалась по древней степной традиции всеми правилами аульных девушек. Здесь, у качелей, и сказал трепещущий от радости Ноян своей возлюбленной об ожидающем их счастье. Но не радость, а слезы увидел он в ее глазах.

Да, она в эту минуту ясно вспомнила свою клятву о том, что заставит Баян-батыра не заплакать, а завыть от скорби, как выли в ту страшную ночь теряющие детей матери-джунгарки. А Ноян уже обнимал ее и вел в темень, туда, где шелестели кусты и слышался счастливый смех влюбленных…

Там, на густой луговой траве, когда все вокруг кажется как будто во сне, обезумевший от любви юноша Ноян дал ей клятву… Страшную клятву!

— Что же я должен сделать? — спросил у нее Ноян.

— Мать обязана перед этим поцеловать меня в лоб, иначе не будет мне счастья! — твердо сказала Куралай. — Если она жива, то получим ее разрешения. Если мертва от горя и скорби, положим на ее могилу красные цветы…

И Ноян восхищенный цельностью и силой ее чувств, дал согласие исполнить ее просьбу. Он и не подумал о том, что покинуть родину и бежать с пленницей в стан лютого врага является таким проступком, который никогда не прощается. Словно молодой орел, он смотрел на мир с высоты, не ведая хлябей и болот…

— С появлением в небе Северной звезды жди меня здесь! — сказал юноша своей возлюбленной.

И он выполнил свое обещание. Как только яркая Полярная звезда показалась над окоемом ночной степи, Ноян подъехал к ожидающей его Куралай на лучшем темно-рыжем аргамаке, ведя такого же в поводу. Кони эти были родными братьями прославленного в песнях Тулпар-кока.

— Дай нам, Аллах, удачную дорогу! — прошептал он и тронул коней. Высокая трава заглушала их удаляющийся топот…

О том, что Ноян, брат самого батыра Баяна, увел ночью двух аргамаков, узнали лишь после полудня, когда табунщики пригнали коней на водопой. Исчезли из сарая и две пары серебряных уздечек, специально заказанных батыром для этих коней. А охотник с беркутом на плече рассказал, что видел далеко в степи двух всадников на темно-рыжих конях, скачущих во весь опор в сторону заилийских джунгарских кочевий. Теперь уже никто не сомневался в содеянном и аксакалы решились сообщить об всем самому батыру.

Ер-кочке, Ер-Косай, батыр Баян, вы вознесли до небес воинственный дух и славу нашего рода уак! — обратились они к нему, войдя в его юрту. — Эту славу твой брат, мальчик Ноян, сбросил с небес на землю. Твое это дело, славный батыр, ты его сам и решай!..

Уверенный в том, что от одного взгляда прекрасной джунгарки сам ангел божий потеряет свою невинность, батыр не стал ни о чем спрашивать. Тысячи чертей рвали и терзали его душу: горечь потери единственного брата, которого он любил больше жизни, ревность, стыд и позор перед людьми, неистовый гнев и досада. Он уже ощущал на себе соболезнующие взгляды друзей, чуял радость многочисленных врагов. Не надев даже воинских доспехов, батыр Баян снял со стены юрты березовый лук и вложил в колчан две стрелы с закаленными на огне наконечниками. Потом он застегнул свой широкий пояс, вышел из юрты и молча сел на с Тулпар-кока. Весь аул провожал его взглядами, пока не скрылся он за волнистым горизонтом…

Да, никто не задержал его, никто не крикнул ему: «Остановись, батыр!» Долго ровным стремительным галопом мчался поджарый и сильный Тулпар-кок. Мчался он одни сутки, вторые… Когда на второй день солнце начало склоняться к западу, увидел Баян-батыр впереди две черные точки. Он знал, кто это, и нисколько не увеличил бег своего коня. Как бы ни были быстроноги оба темно-рыжих скакуна, на которых уходили Ноян и Куралай, их еще не тренировали для долгого бега, а кроме того, они давно не были под седлом и нагуляли лишний жир на сочных пастбищах Убагана…

Беглецы тоже узнали догоняющего их всадника и поняли, что он в нечеловеческом гневе.

— Быстрее… Быстрее! — шептала Куралай, и они все подстегивали и подстегивали уставших коней.

Солнце еще висело над горизонтом, когда впереди показалось урочище Жолды-Озек. Это было несчастливое, обойденное Богом место, представляющее собой лишь голый бесплодный солончак, окаймленный жесткими кустами таволги, курая и баялыша. Вот почему жырау Асан-Кайгы — Асан-Горемыка назвал его не Жолды-Озек, а Канды-Озек, что означает «Кровавая лощина». Полный суеверного страха род атыгай, которому принадлежало это урочище, никогда не выезжал сюда на джайляу.

Заметив впереди Кровавую лощину, Ноян понял, что обречен на смерть. Резко дернул он поводья своего коня и повернул его к брату.

— Нет, не задерживайся! — крикнул он начавшей придерживать своего коня джунгарке. — Спасайся, а я встречу свою судьбу, как подобает батыру!..

Потом он соскочил с коня, безоружный, пошел навстречу своему брату.

— Прости меня, коке! — Он протянул вперед обе руки, и улыбка появилась на его пухлых детских губах.

Гулко, протяжно запела стрела, выпущенная из бухарского лука. Ломая ребра, вонзился каленый наконечник в горячее сердце Нояна.

— О кокежан, что вы сделали!..

С криком смертельно раненной птицы подлетела и бросилась к падающему на землю юноше Куралай. Выпрямившись на стременах, посмотрел на нее батыр кровавыми глазами и выпустил вторую стрелу. С насквозь пробитым сердцем упала девушка рядом с любимым.

И тогда, сделав полный круг на коне возле мертвых, пал на землю сам Баян-батыр. С глухим рыданием повалился он на тело своего единственного брата, и содрогался весь, и выл, как волчица, потерявшая детенышей. «О, горе мне, горе!» — ревел он, ударяя себя кулаками по голове. И вдруг застыл, потрясенный. Яркими, живыми глазами смотрела на его муки джунгарка Куралай. В грозной улыбке приоткрылся пунцовый рот, и радость удовлетворенной мести светилась на ее остывшем лице. В первый раз за всю свою жизнь в ужасе закрыл свои глаза батыр. Может быть, все это показалось ему, сломанному великой скорбью. Потому что, услышав тихий стон, батыр открыл глаза, и она улыбнулась ему печально, без всякого гнева…

— О коке, похороните нас вместе с Нояном, не кладите земли между нами!..

Сказав это, она закрыла свои прекрасные раскосые глаза, словно бы спешила опередить заходящее солнце.

Всю ночь недвижно просидел батыр Баян над двумя трупами, а как только показалось солнце, принялся рыть кинжалом горько-соленую землю Кровавой лощины. Просторной и глубокой была могила влюбленных. Он положил их вместе и ни одной горсточки земли не проронил между ними…

После смерти влюбленных Баян-батыр три дня был в Кровавой лощине. Почерневший, заросший, угрюмый, вернулся он в аул и сразу же приказал седлать боевых коней. Этим и объяснялась его задержка.