Читаем без скачивания Отчаяние - Ильяс Есенберлин

После смерти влюбленных Баян-батыр три дня был в Кровавой лощине. Почерневший, заросший, угрюмый, вернулся он в аул и сразу же приказал седлать боевых коней. Этим и объяснялась его задержка.

У Теликоля все обрадовались его приезду, но были удивлены его потемневшим лицом. Говорили, что он болен, но никто ничего толком так и не узнал. Баян-батыр приказал своим джигитам не упоминать о случившемся, и, глубоко уважая своего предводителя, они сдержали слово.

Лишь наедине Баян-батыр покаялся в содеянном Аблаю.

— Я не знаю, почему я так поступил… — сказал он и опустил голову. — Может быть, это была и месть отвергнутого мужчины. Так или иначе: вот моя голова, рубите ее!

— Мы бы сделали это, если бы ты поступил иначе. Твои переживания пусть остаются при тебе, но переход казахского юноши на сторону врага всегда карался у нас смертью.

И приговор в таких случаях выносили и приводили в исполнение самые близкие родственники. Если они отказывались это сделать, то сами карались смертью. Это древнее правило, и не теперь нам отказываться от него!…

Голос Аблая звучал глухо и гневно. Он смотрел куда-то вдаль, поверх головы батыра, и тому стало почему-то спокойней.

— Да, мой султан, вы говорите правду… — сказал он. — Но у меня в груди остается незаживающая рана. Вылечить ее можно только кровью: чужой или… или своей!

— Что же, тебе уже завтра представится эта возможность! — спокойно ответил Аблай.

В тот же день, посоветовавшись с прибывшим сюда ханом Абильмамбетом и не дожидаясь подхода войск Младшего жуза под начальством хана Нуралы, Аблай, получивший от ертоулов необходимые сведения о нынешнем расположении туменов Галден-Церена, двинул свою конницу на Туркестан и захваченные джунгарами присырдарьинские кочевья. Это произошло в начале второго месяца желтоксан, и войско Аблая насчитывало свыше сорока тысяч всадников. Это был первый большой наступательный поход казахского войска со «времени великого бедствия».

Казахское войско было, как диктовалось военно-кочевой тактикой того времени, разбито на три традиционные части, которые двигались в трех направлениях. Первой частью войска руководил опытнейший батыр и военачальник канжигалиец Богембай, о котором так пел знаменитый жырау Умбетай:

Ой, мои милые горы и долины:

Баянаул, Кзылтау и Абралы,

Козы-Манрак, Кой-Манрак и Чингизтау,

Сколько сновало меж вами джунгарских разбойников!..

А ты, Богембай, как достойный учитель, указал им

на прежнее место,

По ту сторону Черного Иртыша, где издавна они обитали.

Ты прогнал их обратно за реку, за Алтайские горы,

Лагерь для храбрых и верных разбил ты на Ак-Шауле.

Услышав твой клич, как птицы, слетелись туда джигиты,

И с ними вы били и били джунгарских нойонов…

О, Кабанбай и Богембай, великие батыры!..

Аргыны и найманы поют вам славу

За то, что вернули им древние земли и пастбища!..

Сейчас Богембай-батыр во главе десяти тысяч всадников стремительно двигался к Созаку, откуда контайчи Галден-Церен намеревался выступить на Улытау, древний политический центр Казахской степи. С этим войском, как и положено было издревле, ехал специальный «историк» — жырау Умбетай.

Второй частью войска командовал знаменитый Джаныбек-тархан, и двигалось оно в низовья Сейхундарьи. В отрядах, которые вел первый казахский тархан, помимо джигитов из Среднего жуза, находились многие батыры и джигиты из родов шекты, табын, тама и адай, относящихся к Младшему жузу. Они горели желанием освободить от захватчиков принадлежавшие им земли на Сейхундарье. Певцом — «историком» в этом войске был известный Татикара-жырау из племени калмак.

Третьим, главным войском руководил сам Аблай. Оно направлялось через Шиели и Жана-Курган непосредственно к Туркестану. В нем состояли в качестве военачальников знаменитые батыры того времени — Баян, Малайсары, Жапек и догнавший войско уже на марше Кабанбай-батыр. Теперь уже не жена — знаменитая воительница Гаухар сопровождала старого батыра, а всем похожая на мать его юная дочь — красавица Назым.

Бухар-жырау, которому уже перевалило за шестьдесят и у которого не было боевого коня, не смог участвовать в этом знаменитом походе и остался жить в ауле своего друга — батыра Баяна. Вместо него Аблай взял с собой в качестве «историка» семнадцатилетнего Котеш-акына, того самого, который нынешнем летом смело обвинил его в преднамеренном убийстве Ботахана.

Словно вешние потоки, ринулись по трем низинам казахские отряды, затопляя степь. Хоть и превосходили они количеством джунгарские тумены, но дисциплина, вооружение и подготовка их были намного ниже. Народное ополчение это было, где с опытным воином ехал в одном строю обычный пастух или табунщик. Поэтому Аблай с самого начала избегал общего столкновения главных сил. Джунгарских нойонов следовало распылить и уничтожить поодиночке. И казахское войско было разделено на три части тоже для того, чтобы раздробить силы джунгар…

Но хитрый контайчи, сам кочевник и всю жизнь воевавший с кочевниками-казахами, быстро разгадал замысел Аблая. Он сразу понял, что войско Богембай-батыра, идущее к Созаку, и войско Джаныбек-батыра, устремившееся в низовья Сейхундарьи, — только отвлекающие силы. Главная опасность для джунгар — это войско, которое под главенством Аблая идет к Туркестану. То же самое думали и джунгарские ертоулы, все время маячившие у горизонта при каждом казахском войске.

Церен-Доржи, ставший к этому времени правителем Джунгарии, послал в Созак и Казалинск только вспомогательные отряды, а сам с пятнадцатью тысячами отборных воинов устремился навстречу Аблаю. Подоспев раньше неторопко двигавшихся казахов, он занял урочище Жана-Курган. В центре была поставлена спешившаяся часть войска с пятнадцатью пушками и китайскими мушкетами. Легкие пушки были установлены на горбах гигантских верблюдов и в любую минуту могли быть передвинуты в нужную сторону. Несмотря на то что животные были «обстрелянными», им в уши заложили ватные пыжи. При стрельбе верблюдов укладывали на живот и, словно корабли на якорях, крепили с трех сторон веревками и колышками. На флангах, как обычно, Церен-Доржи расставил грозную джунгарскую кавалерию.

Узнав накануне, что Церен-Доржи стал джунгарским контайчи вместо Галден-Церена и что именно его войско преградило дорогу на Туркестан, Аблай рассвирепел. Именно этот нойон из джунгарского рода чорас был всегда самым ярым его врагом. Когда-то он требовал казни попавшего в плен молодого Аблая, а совсем недавно настаивал, чтобы главный удар джунгарские тумены нанесли по казахам от Иртыша, то есть прямо по владениям Аблая и всего Среднего жуза. Тот же Церен-Доржи скрывал у себя бежавшего после убийства Абулхаира султана Барака, которого по положению должен был судить совет казахских биев. А позже этот же Церен-Доржи приказал отравить Барак-султана, несмотря на то что был женат на его сестре. Правда, со смертью Барак-султана Аблай становился безраздельным хозяином Среднего жуза, но ненависть его к коварному человеку от этого не уменьшалась. Теперь этот воинственный нойон стал главным джунгарским контайчи и закрывает ему дорогу к объединению страны и к славе!

И здесь, по традиции, Аблай разместил свое войско тремя колоннами. Взятие крепости Жана-Курган он поручил батыру Кабанбаю, который имел опыт штурма городов и в отряде которого было полтысячи лучших казахских лучников. Сарымбет-батыр командовал правым крылом, Баян-батыр — левым. Впереди крыльев было выставлено по три тысячи всадников, а за ними под началом Орызымбет-батыра и Малайсары-батыра встали вспомогательные отряды с копьями, дубинами и русскими фитильными ружьями. Сам Аблай со своим семнадцатилетним сыном Жанаем занял позицию в центре, позади воинов Кабанбая. При Аблае находился тысячный отборный отряд его личных воинов-туленгутов.

Сражение началось рано утром в среду. Равнина перед урочищем вся просматривалась, во все стороны давно уже были высланы разведчики — ертоулы с обеих сторон, так что ожидать каких-либо хитростей не приходилось. Все решали отвага и мужество сражающихся. В одну и ту же минуту последовала команда обоих военачальников и ударили пушки и пищали, завизжали стрелы, застучали барабаны. Десятки тысяч всадников, выхватив острые мечи и сабли — алдаспаны, ринулись навстречу друг другу. Взрытая тысячами острых лошадиных копыт красноватая пыль пустыни тяжело поднялась к небу заволокла солнце…

Это был раскаленный, пахнущий человеческой кровью самый настоящий ад. Дикое конское ржание перемешивалось с воплями раненых и растоптанных людей, рыканьем озверевших батыров и багадуров, гиканьем джигитов, хрустом костей и железным скрежетом. Когда где-нибудь войско поддавалось и начинало отступать, военачальники с той и с другой стороны немедленно посылали туда три-четыре сотни свежих всадников. День уже подходил к концу, а смертоубийство не прекращалось ни на миг.