Читаем без скачивания Скрытая жизнь Древнего Рима. Рабы и гладиаторы, преступники и проститутки, плебеи и легионеры… Жители Вечного города, о которых забыла история - Роберт Напп

Широко распространенными оказывались такие злоупотребления, как расквартирование солдат без согласия хозяина (см.: Письмо Плиния Траяну, 10.77–78), шантаж, вымогательство и тому подобные методы ограбления людей для личной выгоды. Когда воины спросили Иоанна Крестителя, что им делать, чтобы быть достойными, он ответил: «Никого не обижайте, не клевещите и довольствуйтесь своим жалованьем» (Лука, 3: 14).

Еще более выразительный пример солдата, пользующегося своим положением и властью, привел Апулей. Так, огородник ехал по дороге на Луции, превращенном в осла:

«Встретился нам какой-то верзила, судя по платью и по внешности – солдат-легионер, и надменно, даже нагло спрашивает:

– Куда ведешь осла без поклажи?

А мой-то, еще от горя не успокоившись, да и латинского языка не понимая, едет себе дальше, ничего не ответив. Тогда солдат в негодовании, молчание его приняв за оскорбление и не сдержав обычного солдатского нахальства, стукнул хозяина жезлом из виноградной лозы, что был у него в руках, и согнал с моей спины. Огородник оправдывается смиренно тем, что по незнанию языка не может понять, о чем тот говорит. Тогда солдат по-гречески повторяет:

– Куда ведешь этого осла?

Огородник говорит, что направляется в соседний город.

– А мне, – говорит тот, – требуется его помощь; нужно, чтобы он с прочим вьючным скотом перевез из соседней крепости вещи нашего командира, – и сейчас же схватывает меня за повод, на котором меня водили, и тащит за собою.

Но огородник, утерши с лица кровь из раны, оставшейся у него на голове после удара, стал упрашивать служивого быть поласковее и помягче, заклиная его при этом надеждами на счастливую судьбу… Но, заметив, что никакими просьбами солдата не уломать, а ему самому грозит еще большая опасность, потому что солдат совсем рассвирепел и, повернув жезл толстым концом вперед, того и гляди, раскроит ему череп, огородник прибегает к крайнему средству: сделав вид, что, словно для того, чтобы вызвать сострадание к себе, он хочет коснуться его колен, он приседает, нагибается, схватывает его за обе ноги, поднимает их высоко вверх – и солдат с грохотом шлепается наземь. И тотчас же мой хозяин принимается колотить его по лицу, по рукам, по бокам, работая кулаками, и локтями, и зубами, да подхватив еще камень с дороги. Тот, едва очутился на земле, не мог ни отбиваться, ни вообще защищаться, но лишь, не переставая, грозился, что как только подымется – в куски мечом его изрубит. Огородник не пропустил этого мимо ушей: отняв и отбросив как можно дальше широкий его меч, снова нападает на него и колотит еще сильнее. Тот, лежа на спине и уже обессилев от ран, не видит другого способа спастись, как прикинуться мертвым, – одно это ему и оставалось. Тогда огородник, вскочив на меня и забравши с собою меч, скорым шагом направляется в город, не заезжая даже проведать свой огород, и останавливается у одного своего приятеля…

[Оправившись от побоев, солдат с помощью товарищей разыскал огородника, и по его требованию несчастного посадили в тюрьму.] Меня же этот самый солдат, крепко поплатившийся за свое редкостное слабосилие, забрал из стойла и, не встретив ни с чьей стороны возражения, привел к своей казарме (как мне, по крайней мере, казалось) и, нагрузив своими пожитками совсем по-военному, вооружив меня и разукрасив, погнал в дорогу. Нес я и шлем, блеском сияющий, и щит, сверкавший еще ярче, и в довершение всего копье с предлинным древком, бросавшимся в глаза, – все это он старательно выложил, как принято в боевом походе, на самое видное место, поверх всей поклажи, разумеется, не столько ради военной доблести, сколько для устрашения несчастных прохожих… проделав не слишком трудный путь, мы добираемся до какого-то городка и останавливаемся не в гостинице, а в доме одного декуриона» (Золотой осел, 9.39–42).

Так что в этом эпизоде показаны все неприятности, которые терпели от солдат жители: наглость, от которой не спасешься, незаконная реквизиция имущества, размещение на постой у гражданского чиновника, жестокость и насилие – от них не было эффективной защиты, и манипуляция судебной системы в интересах военных.

В одном из эпизодов «Сатирикона» описывается такое же наглое поведение солдата. Энколп, покинутый своим любовником Гитоном, хватает меч и бежит за ним, чтобы отомстить ему за измену:

«Но пока я с искаженным лицом мечтал об убийстве и крови и дрожащей рукою то и дело хватался за рукоятку меча, мстителя, приметил меня какой-то воин, не то в самом деле солдат, не то ночной бродяга.

– Эй, товарищ, – крикнул он мне, – какого легиона? Какой центурии?

А когда в ответ ему я весьма уверенно сочинил и легион и центурию, он заявил:

– Ладно. Значит, в вашем отряде солдаты в туфлях разгуливают?

Догадавшись по смущенному выражению лица, что я наврал, он велел мне сложить оружие и не доводить дела до беды. Ограбленный, потеряв всякую надежду на отмщение, поплелся я опять в гостиницу» (Петроний. Сатирикон, 82).

Следовательно, с точки зрения солдата, служба в армии давала ему превосходство над гражданским населением и снисходительность судебных властей, которые снимали с него все обвинения и ответственность за любые злоупотребления. Собственно, обуздать таких наглецов могло военное начальство, но оно практически ни на что не обращало внимания, а римская власть способна была лишь рекомендовать местным властям больше заботиться о беспомощном населении:

«Презид провинции должен предусматривать, чтобы бедным людям не причинялось обид под предлогом прихода чиновников или воинов путем передачи другим пользования их единственной каморкой или скудной утварью.

Презид провинции должен предусматривать, чтобы тем воинам, которые добиваются несправедливых преимуществ для себя самих от имени всех воинов, не было позволено ничего такого, что не относится к общему благу всех воинов» (Дигесты, 1.18.6.5–6).

Наглое поведение, о котором говорил Апулей, считалось обычным для солдат. Будучи членом обособленной группы, отвечавший только перед своими начальниками, наверняка бывшими его соучастниками, солдат без зазрения совести пользовался своим авторитетом в обществе, где относительная власть была единственным способом добиться того, что тебе нужно, – или защитить себя от неприятностей. Солдата это определенно устраивало во всех отношениях.

Один порок, о котором умалчивали Апулей и Петроний, – это взяточничество солдат. Видимо, бедный огородник просто не имел денег для взятки солдату, но очень часто у людей не было иного выхода. В нижеприведенной евангельской притче солдат подкупают:

«Когда же они [женщины] шли [от пустого гроба], то некоторые из стражи, войдя в город, объявили первосвященникам о всем бывшем.

И сии, собравшись со старейшинами и сделав совещание, довольно денег дали воинам,

и сказали: скажите, что ученики Его, придя ночью, украли Его, когда мы спали;

и, если слух об этом дойдет до правителя, мы убедим его, и вас от неприятности избавим.

Они, взяв деньги, поступили, как научены были» (Матфей, 28: 11–17).

Солдат считал взяточничество частью своих привилегий и таким образом улучшал свое материальное положение, полностью игнорируя приведенный выше совет Иоанна Крестителя довольствоваться положенным жалованьем.

Солдаты, женщины и брак

Самой сложной проблемой для легионеров Римской империи (как и для современных ученых) был «запрет на женитьбу». Август издал два, на первый взгляд, весьма противоречивых закона: один, Lex Papia Poppen, поощрял создание семьи и рождение детей, другой (закон или эдикт с неизвестным нам названием) – запрещал солдатам жениться, тем самым не позволяя им образовать законную семью. Это противоречие отражало две противоположные цели, поставленные Августом перед римским обществом.

Легионер с женой и сыном. Поскольку отец и сын сжимают рукоятки мечей, видимо, сын тоже был воином. Надгробие из Чаквара, Венгрия. Венгерский национальный музей, Будапешт, Венгрия. Фото О. Харла

Большая семья солдата. Этот надгробный памятник был сооружен в III в., когда был отменен запрет на брак. Надпись гласит: «Подземным богам. Аврелия Ингенуа, дочь, поставила это [надгробие] на свои деньги любимым родителям, отцу ее Аврелию Максиму, ветерану Второго вспомогательного легиона, Элии Приме, матери ее, и Элии Ресилле, бабушке ее. Аврелий Валенс, воин Второго легиона, тоже посвятил это своим добрейшим своякам». Из руин древнего Аквинкума на территории Будапешта. Венгерский национальный музей, Будапешт, Венгрия. Фото О. Харла

В начальном и среднем периодах существования республики рекруты набирались из семей, и срок их службы был ограничен. Было широко распространено представление о крестьянине-солдате, который покидает свой дом, семью и поля, отправляясь на военную службу, иногда в очень отдаленные от дома места, на определенный срок, а затем возвращается домой и снова берется за плуг. Во II в. до н. э. этот образ ушел в прошлое: солдаты все дольше оставались в армии, рассчитывая получить вознаграждение за участие в каком-либо сражении и в военных кампаниях. Сыгравшая огромную роль во время гражданских войн времен Помпея, Цезаря, Октавиана и Антония армия стала представлять собой разрушительную силу, а не надежный фундамент общества.