Читаем без скачивания От войны до войны - Вера Камша

Ричард решительно повернул ключ. Замок был отменно смазан, хоть где-то в Надоре не пожалели масла. Дикон толкнул дверь и оказался в приемной. Ставни были плотно закрыты, пахло пылью и чем-то еще, кажется, застоявшимся дымком от курений. Ричард стоял, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте. Вспыхнувший желтый свет заставил юношу вздрогнуть.

– Эр Ричард, – голос Тэдди казался тонким и визгливым, – я принес свечи.

– Благодарю, – бросил Дик, научившийся от Ворона не только фехтованию, – затопи камины в кабинете и гостиной.

– Да, эр.

Кабинет, гостиная, спальня, личная библиотека… Везде одно и то же – пыль, холод, темнота. Здесь не живут и не собираются жить. Самое подходящее место для призраков, а может, и неподходящее, раз отец родному дому предпочел коридоры Лаик. Неужели призракам тоже не хочется возвращаться? Ричард с непонятной злостью дернул бархатные занавеси, взметнув тучу пыли и мелких сереньких бабочек. Им в этом полумертвом замке было хорошо. Им, но не людям.

Камин разгорелся довольно быстро, и комнату наполнил дым. Глаза у Дика заслезились, но чад еловых поленьев перебивал запах запустения и тоски, если тоска, разумеется, может пахнуть.

– Можете идти, Тэдди. Ужин подадите сюда.

– Да, эр…

Подчинился. Как просто заставить людей слушаться. Не думай, что они могут не исполнить приказания – и готово. А если сюда поднимется матушка? Что ж, рано или поздно им придется поговорить начистоту и о Надоре, и об Айрис, и о нем самом. Нынешний герцог Окделл не хочет сидеть в медвежьем углу и оплакивать то не знаю что. Он будет воевать, любить, пить вино, драться на шпагах, ездить на хороших лошадях. Он хочет жить, и он будет жить, и еще он спасет Айрис, потому что ее надо спасать. Молодая девушка не серая пыльная бабочка! Она не должна задыхаться среди стареющих, жаждущих мести людей.

Ричард еще раз медленно обошел апартаменты. Веками Повелители Скал обитали в Гербовой башне, но покои герцогинь были в другом крыле. Супруг спускался к супруге в дни, подходящие для зачатия, дабы исполнить свой долг. Когда-то прабабка Ричарда сама поднялась в Гербовую башню к мужу, это было расценено свекровью и золовками как вопиющее нарушение приличий. Ричард услышал об этом, став невольным свидетелем того, как матушка отчитывала Айрис, но лишь сейчас понял, что имелось в виду. При жизни отца Дику доводилось бывать в его кабинете, но не в спальне, которая скорее походила на кладовую.

Узкая кровать, застеленная одеялом из волчьих шкур, над ней барельеф – родовой вепрь на фоне скалы, по обе стороны от него висят два меча и кинжал. У изголовья кровати – столик, на котором лежит «Эсператия». Наверняка ее принесла матушка, ведь столичные чиновники вывезли все книги. Рядом с толстым томом – подсвечник с одинокой свечой и второй на каминной полке. В углу – подставка для одежды, дальше окно, забранное грубым витражом – все тот же вепрь. Спальня Повелителя Скал! Здесь ничего не менялось со времен Алана святого, внизу были хоть какие-то удобства, но герцог Окделл должен был жить в прошлом.

Кабинет. Четыре портрета – отца, матушки, деда и Алана святого, картина, изображающая Алана над трупом предателя Рамиро, несколько икон… Раньше здесь была только одна – святая Айрис.

Знакомый массивный стол, кресло, четыре стула, медвежья шкура у камина, пустые книжные полки. Ричард присел за стол, выдвинул ящики, благо замки были взломаны и не исправлены. В ящиках было пусто и пыльно. Пробежал маленький темный жучок, наверняка из тех, кто точит панели, Дик промешкал, и древоточец скрылся в щелке. Когда-то за этим столом сидел человек, который о чем-то думал, что-то чувствовал, за что-то боролся и от которого не осталось даже письма. Комнаты отца были пустыми и безликими, они ничего не могли рассказать о бывшем хозяине, словно он там и не жил. Словно его вообще не было!

Ричард поднялся и подошел к портрету Эгмонта Окделла. Художник работал в старинной манере – сплошной темный фон, старательно выписанная одежда и ничего не выражающее лицо. Бесстрастный человек в черном с золотом платье. Светло-русые волосы, серые глаза, бледное лицо северянина. Ни улыбки, ни грусти, ни вызова, ни жизни – ничего! Но отец был живым, он умел радоваться и грустить, с ним было тепло, даже если было холодно, почему же от него ничего не осталось? Художник был бездарен, книги и бумаги украли враги, а вдова закрыла ставни и заперла двери.

Неужели так исчезают все? Исчез Алан, исчез отец, исчезнет и он, Ричард, и от него останется даже не тень, а что-то плоское и никакое вроде этого портрета. Дик и раньше видел эту картину, но тогда она не оскорбляла, может быть потому, что никак не вязалась с очень спокойным светловолосым человеком, который сидел в том кресле, в котором теперь сидит его сын.

Юноша вспомнил о манере отца трогать правой рукой изнутри крышку стола. Герцог Эгмонт, задумавшись, часто так делал. Ричард провел пальцами по прохладному дереву и почти сразу наткнулся на какие-то неровности. На дубовой доске было что-то вырезано, скорее всего, клеймо мастера-мебельщика, но это «что-то» было единственным, не выставленным напоказ. Ричард взял свечу и скользнул под стол. Желтый огонек высветил вырезанный чем-то острым двойной вензель. Буква «А» сплеталась с буквой «Э», а рядом стояла дата «5-й день Весенних Молний 378 года». Надпись была старше Ричарда на три года, и сделать ее мог только отец, которому было тогда чуть больше, чем его сыну. Дик поднял свечу повыше и внимательно оглядел тыльную сторону стола. Ничего, только изъеденное жучком дерево. Что же случилось с молодым герцогом в тот далекий день? «Э» могло означать «Эгмонт», но «А»… Может быть, Алан? Конечно же! Пятый день Весенних Молний – день памяти святого Алана, а Эгмонт был одно лицо со своим великим предком, в этом сходились все.

В приемной что-то зашуршало, и Ричард торопливо вскочил. Не хватало, чтобы его видели сидящим на полу. И еще Дику отчего-то очень не хотелось, чтоб обнаруженный им маленький отцовский секрет стал известен кому-то еще.

– Дикон!

Наль! Можно было и догадаться, сейчас начнет воспитывать и жаловаться.

– Я тут!

– Дикон! – Кузен возник в дверях. Он изрядно запыхался – лестница была слишком крутой для его пуза.

– Что такое? – Сейчас начнет мирить его с матерью. Леворукий и его твари, скорей бы в Олларию!

– Бьянко… Понимаешь, я плохо разбираюсь в лошадях, но ему плохо. Я… Боюсь, его отравили.

– Закатные кошки! – Дикон бросился вниз, не заботясь о том, поспевает ли за ним кузен.

Матушка сказала, что найдет способ избавиться от «этой твари». Святой Алан, неужели она могла?! Лошади, они ведь больше, чем люди… Кто это сказал? Рокэ? Нет, Эмиль Савиньяк.