Читаем без скачивания Без Поводыря - Андрей Дай

Я кивнул, признавая ее правоту. Но она, тем не менее, решилась добавить еще:

– И вам с Наденькой, и… мне.

Я вскинул брови, ожидая продолжения явно незаконченной фразы, но так и не дождался. Принцесса уже заговорила на датском с подошедшим засвидетельствовать свое почтение корабелом.

А я, как верный рыцарь, отправился исполнять приказ своей покровительницы – искать в толпе празднично одетой публики мадемуазель Якобсон, с тем, чтоб извиниться за огульные, как выяснилось, обвинения, и попытаться как-то вновь наладить доброжелательные отношения. На счастье, мои слова, по всей видимости, упали на подготовленную почву. Примирение состоялось. Мои объяснения были благосклонно выслушаны, приняты за достаточно вескую причину и послужили причиной для оправдательного приговора. Возвращались мы уже в коляске вдвоем с Наденькой, оживленно обсуждая мои инвестиции.

Замечательная вышла поездка. Я даже не слишком устал, а примирение с Надей будто бы камень с плеч мне сбросило. И даже известия от восточного нашего соседа – из Енисейской губернии, тоже связанные с Транссибом, настроения не портили. Тем более что закончилась небольшая размолвка губернатора – родного брата министра юстиции Империи – Павла Николаевича Замятина с енисейским купечеством и городской думой Красноярска, достаточно благополучно. Да и причина скандала, нужно признать, была какая-то детская.

Ссыльных поляков – участников восстания в 1863 году, генерал Замятин называл французами, и очень не любил. В моем Томске, даже не смотря на пребывание в городе наследника престола, все-таки пара сотен наиболее безобидных ссыльнопоселенцев оставалась. А Павел Николаевич из Красноярска всех выселил, до единого. Виной тому "видный деятель русского революционного движения середины девятнадцатого века", Михаил Васильевич Петрашевский. Он с декабря 1860 года, как ссыльнопоселенец получил дозволение жить в столице Енисейской губернии, и немедленно по прибытию затеял перевоспитание местного общества. Учитывая превосходное образование и свободное владение несколькими иностранными языками, что уже здорово выделяло его из среды малограмотных туземных жителей, очень скоро Петрашевский сделался настоящей "звездой" тамошней общественной жизни. Купцы и гласные Красноярской думы тянулись к знаниям, а революционер этим пользовался.

Через год, в конце 1861 года губернатором был назначен Замятин. Прибыв к месту службы, он обнаружил совершеннейший разброд и шатание. Под влиянием Петрушевского местные жители научились четко отделять себя от государственных служащих, которых полагали сплошь мздоимцами и казнокрадами. Сотрудничать у нового губернатора с торговой элитой губернии не получилось.

Дело еще больше усложнилось, когда из России пошли этапы со ссыльными поляками. Петрушевский открыто им симпатизировал, что никак не могло нравиться верноподданному Замятину. Кончилось это тем, что в противостоянии общественного мнения и губернского присутствия, победил административный ресурс. Все "французы" с включая Петрушевского, "как опасные враги женской добродетели", были высланы из Красноярска.

Купцы с таким оборотом были вынуждены смириться, но "уроков" видного деятеля революционного движения не забыли. И когда в январе этого, 1866 года в Красноярск с моими посланиями прибыл Дмитрий Кузнецов, внимательно слушали его рассказы о Томском городском плебисците – народных выборах проекта для городского вокзала. А потом решили провести у себя нечто подобное. Местным архитекторам были заказаны три варианта, и приготовлены три картины…

Дальше живописи дело не пошло. Красноярский плебисцит показался Замятину проявлением французского вольнодумства и был запрещен. Редактора Томских "Ведомостей" арестовали, и дело могло дойти даже до суда или пересылке несчастного Кузнецова в Омск, как того требовали жандармы. Но тут появился цесаревич, проявивший благосклонность ко мне. Дмитрий Львович не растерялся, и заявил Замятину, что раз даже наследник престола не нашел в изъявлении народной воли ничего предосудительного, то и господину губернатору это делать невместно.

В общем, выборы проекта вокзала в Красноярске были намечены на осень, а Кузнецов к лету вернулся в Томск. И, нужно признать, как раз вовремя. Все было готово к выпуску первого номера давно мною задумываемого общественно-политического и делового еженедельника "Деловая Сибирь", а лучшей кандидатуры на должность редактора разрешенной Никсой газеты, кроме Димы Кузнецова у меня не было. Ядринцев готов был на себя взять политическую часть, Акулов – все касающееся предпринимательства. Гуляев из Барнаула и Потанин из Кош-Агача брались разбавлять излишнюю серьезность издания очерками о науке и исследовании отдаленных окраин Империи. Новый губернский воинский начальник, генерал-майор Иващенко изъявил желание передавать для публикации свои комментарии к новостям о победах русского оружия в Туркестане.

Но в первой статье нашего генерала все-таки оказалась информация совершенно с другого театра военных действий.

Потом, лет этак пять или шесть спустя, мне стала известна вся подоплека, все мельчайшие подробности и нюансы того, как готовилась и протекала война, сразу после начала получившая наименование "за гегемонию в Германии". По сути – тогда, летом 1866 года, на полях сражений генералы пытались решить судьбу всей германской нации. Но этой самой Судьбе было угодно, чтоб выиграли в этой игре те, кто не сделает ни единого выстрела.

Теперь я уже не помню – что именно и насколько полно освещалось в специальном, присланном по телеграфу, коммюнике императорского министерства иностранных дел, начало Австро-Прусской войны. Для нас, простых, далеких от международной политики, обывателей, сам факт ее начала был настоящим потрясением. Казалось бы, еще недавно войска этих двух держав, плечом к плечу воевали с датчанами, и вот, спустя два года генерал Мольтке уже противостоит генералу фон Бенедеку.

Я же теперь стану рассказывать об этой войне так, словно бы уже тогда, служа Отчизне Председателем совета Главного Управления Западной Сибири, смог бы вызнать все подробности происходящего из, так сказать, первых уст. И, раз уж затронул эту тему, поведаю все сразу – от начала до конца, весь ход этой интересной и поучительной семинедельной войны.

Итак, Бисмарк еще во время раздела завоеванных Шлезвига и Голштинии между странами-союзницами, предполагал, что рано или поздно вопрос с доминированием среди немецких государств придется решать. Причем, скорее всего – с помощью войны. Переговоры в Гаштейне по поводу раздела завоеванных союзниками датских провинций еще не были окончены, а министр-президент Пруссии, Отто фон Бисмарк фон Шенхаузен уже осведомлялся в Генеральном Штабе – способна ли страна выставить столь же сильную армию, как и недавний союзник. Война была неизбежна, но для ее начала, и для международного признания результатов, понадобился соответствующий повод.

Бисмарк не зря много лет учился дипломатии у вице-канцлера Российской Империи, князя Горчакова в бытность свою посланником в Санкт-Петербурге. Он прекрасно понимал, что реакцию ведущих европейских государств гораздо выгоднее организовать, чем предсказать. А так как образования новой, объединенной Германии, Англия с Францией особенно не опасались, а Россия так и вовсе приветствовала, то и к будущей войне Лондон с Парижем были, чуть ли не равнодушны. Наполеон Третий облизывался на Люксембург и Бельгию, и за невмешательство Пруссии готов был снисходительно отнестись к братоубийственной войне между двумя немецкими государствами. Тем более что никто во всей Европе и мысли допустить не мог, что огромная и славная боевым опытом Австрийская армия может проиграть каким-то пруссакам. Допускалось, что война будет затяжная, вроде Гражданской в Северной Америке, и продлится не один год. Потому и Англия сделала вид, будто бы ее это никоем образом не касается. Длинная война сожрет огромное количество финансов, и рано или поздно, прусские банкиры неминуемо обратятся за кредитами к лондонским…

Первому министру Пруссии от грозных соседей нужно было только одно – гарантии невмешательства. И он их получил. Прусскому посланнику в Санкт-Петербурге, графу Редерну, даже пришлось подбирать слова для вежливого отказа на предложение Александра Второго о вступлении Империи в войну на стороне Берлина. В России все еще не могли простить Вене действия во время Крымской войны, рассматривая их не иначе, как предательство. Бисмарку с королем Вильгельмом участие России было бы политически невыгодно. Эта война должна была стать исключительно внутринемецким делом.

Теперь дело было за малым. Нужно было продемонстрировать мелким немецким государствам свое право быть лидером будущего объединения. Для этого "железный канцлер" обвинил Австрию в нарушении Гаштейнской конвенции и привел доказательства того, что австрийская оккупационная администрация не пресекает антипрусскую агитацию и не препятствует свободному выезду датских и немецких беженцев из Гольштейна.