Читаем без скачивания Тайна Запада. Атлантида – Европа - Дмитрий Мережковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Orpheos Bakkikos
Следует читать: Orpheus Bakhikos, «Орфей Вакхический» или «Вакховых таинств Орфей» (Aug. Boulanger, Orphée, 1925, p. 146–148. – O. Wulff, Altchristliche Bieldwerke, I, 1901, p. 234, pl. 56. – F. Dolger, Der heilige Fisch, 1922, p. 256, pl. 36. – Ot. Kern, Orphika fragmenta, p. 46).
Нам, христианам, это распятье не может не казаться кощунственным. Но, если мы вспомним, что наше распятье появляется на разных печатях-геммах, вероятно, гностических, уже во II веке, а в православно-церковной иконографии не ранее V, то мы поймем, что сознательного кощунства здесь быть не могло. Если же камень все-таки – «магический», как похоже на то, судя по другим подобным камням, то вероятная цель его не «черная», всегда более или менее кощунственная, а «белая магия», теургия. К ней могут привлекаться и силы, действующие в христианстве, как видно по заклятью одного магического папируса, обращенному, должно быть, к языческому богу или демону: «Именем Иисуса, Бога Евреев, заклинаю тебя, orkizô se kata tou theou tôn Ebraiôn Iêsou» (G. Wessely, Pariser Zauberpapirus, lin. 3119–20. – Will. Benj. Smith, Der vorchristliche Jesus, 1911, p. 38).
Маг невежествен: кроме чудотворного имени Иисусова, ничего о христианстве не знает. Кажется, несколько больше знают о нем гностики распятого Вакха-Орфея.
II
Маг овладевает «сверхъестественными» силами через «познание», gnôsis. В чем же заключается гнозис этого распятия? Больше, чем пророк и мученик Вакха, растерзанный мэнадами Орфей; это сам воплощенный бог. Между «растерзаньем» Вакха, diaspasmos, и «распятьем Логоса» устанавливают религиозно-возможную, хотя бы только от противного, связь не одни еретики-гностики, но и такой православный учитель церкви, как св. Климент Александрийский: «Вечную истину видит и варварская, и эллинская мудрость в некоем растерзаньи, распятьи, – не в том, о коем повествует баснословье Дионисово, а в том, коему учит богословие вечного Логоса» (Clement Al., Strom., I, 13).
Кем же и за что распят Вакх-Орфей?
Orf, urf, кажется, очень древний, может быть, этруропелазгийский корень, тот же, что в греческом слове orphnos, значит «сумеречный», «темный» (Gerhard, 137. – Sal. Reinach, Cultes, Mythes et Religions, 1905, II, 122). Темный Вакх и есть Орфей.
Только что выйдя с Евридикой из ада, снова теряет он ее уже навсегда: не до-верил, не до-любил – усомнился, идет ли за ним, оглянулся, «потемнел» – потерял.
С той поры, сгорев душою,Он на женщин не смотрелИ до гроба ни с одноюМолвить слова не хотел,
бедный певец, так же как «бедный рыцарь». Мертвой невесты жених, всех жен и дев живых возненавидел. Горько плачет, сладко поет. Камни, воды, звезды, злаки, звери, люди, боги внимают ему, очарованы; так же как он, ради небесной любви забыли земную. Брачные песни умолкли, жены мужьями покинуты, клятвы любви нарушены. Новым духом повеяло в мире, страшным для незнающих, «скопческим», – благодатным, «девственным» для знающих, – духом Эроса небесного – земного Антэроса, как после знойного дня – вечернею свежестью. Вольною жертвою за эту любовь и пал Орфей (Е. Maas, Orpheus, 1895, p. 287).
Презрены им Киконийские жены; но за себя отомстили...В таинствах Вакха ночных, в исступленьях святых, растерзалиЮное тело...
(Virg., Georg., IV)«Растерзали» – «распяли».
III
Аттиса буду я петь...Не трубным зыком, громовым,Не пронзительным визгомФлейт Идейских Куретов,Но с тихою Фебовой МузойСогласуя мой голос.Эвой-эван! о, Пан! о, Вакх!О, Пастырь белых звезд!
Этот гимн гностиков офитов-наасеян (ophis – по-гречески, nahas, по-еврейски, значит – «змея»), поклонявшихся Змию на райском Древе познания, как воплощению Логоса, сообщает св. Ипполит, епископ II века, в «Опровержении всех ересей» (Hippolit., Refutat. omn. haeres, V, 2. – Reitzenstein, Poimandres, 1904, p. 163).
Аттис – Вакх. Это значит: бог оскопленный – тот же, что растерзанный или распятый. Между ними ставится в мистериях знак равенства.
«Бога Диониса, оскопленного, называют иные, не без причины, и Аттисом», – говорит об одном из трех великих Самофракийских божеств, Кабиров, св. Климент Александрийский, хорошо, конечно, зная, что говорит, потому что он сам, до своего обращения в христианство, был посвящен в мистерии Аттиса (Clement Al., Protrept., p. 16. – Fr. Lenormant, Cabiri. – Dict. d. Ant. Daremb. Sagl., I, II, 757. – Euseb., Praepart. evang., II, 2. – H. Graillot, Le culte Cybele, 1912, p. 156). Значит, и здесь опять оскопленный Аттис и распятый Вакх сливаются, как два дополнительных цвета, скажем, голубой – в небесной бесплодной пустыне, и зеленый – в злаках плодородной земли.
IV
Что именно здесь, около Аттиса, бродит и кипит, как нигде, новое вино религиозной всемирности, видно по другому, тоже офитскому, гимну:
Кто бы ты ни был, – Крона иль Дия блаженного,Реи ли великой сын, – радуйся, Аттис таинственный!Трижды желанным Адонисом тебя называют сирийцы,Богом Озирисом – египтяне, эллинов мудрость —Рогом небесного месяца, самофракийцы – великим Адамом,Гемонийцы – святым Корибантом, а фригийцы – то Папою,То богом Умершим, то Нерождающим,То зеленеющим срезанным Колосом...То юным свирельщиком Аттисом.
(Hippolyt., Refut., V. – Reitzenstein, 163.)Здесь, в таинственном «богосмешении», всеми цветами радуги переливается, как луч солнца в капле росы, белый луч мертвого скопчества или бессмертной любви, – это смотря по тому, кто откуда судит.
V
Раной оскопления – «стыдною раною» пола – все начинается в жертвенных «страстях» – страданиях бога-человека.
«Я – женщина, как ты», – говорит жене своей, в незапамятно древней египетской сказке о «Двух братьях», молодой поселянин, Бата, Хлебный Дух, воплощенный Озирис-девственник, оклеветанный братниной женой, как Иосиф – женою Пентефрия, Ипполит – Федрою, и на глазах брата, чтобы доказать свою невинность, оскопившийся, – тоже небесного Эроса мученик вольный: «он знает день, когда его не будет» (Papyr. d’Orbinii – H. Brugsch, Aus dem Orient, 1864, II, 7–21).
Скопческим или девственным бесплодием поражает землю вавилонская богиня Иштар, женский двойник Орфея-Вакха, нисходящая в ад за мужским двойником Евридики, Таммузом: легкими делает такие превращения догмат божественной двуполости, связанный с догматом божественного девства-скопчества (Cuneiform Texts, XV vol. Tabl. 49. – A. Jeremias. Handbuch der altorieutalischen Geisteskultur, 1913, p. 216. – H. Zimmern. Sumerisch-babylonische Tammuzlieder, 242).
В мифе Дамасция, ханаанский бог Эшмун-Адонис, тоже непреклонный девственник, настигаемый в бегстве лютой Афродитой, как зверем – зверолов, чтобы спастись от нее, оскопляется двуострою секирою, labrys – незапамятно-древнем символом бога-жертвы, может быть, дохристианскою тенью Креста (Tiele, La religion des Phéniciens, 1881, p. 200).
«Ранил я его клыком в бедро нечаянно... хотел поцеловать», – кается у Феокрита, убийца Адониса, вепрь (Theocr., Idyl., XXX). В «пах», а не в бедро, по Овидию (Ovid., Metam., 1. X), или еще точнее, по тайному слову мистерий, – в «стыд», aidoín (Vellay, 90), – то место, о котором говорит Иаков, уснувший на бэтиле, двуполом боге-камне: «Как страшно место сие! Это не иное что, как дом Божий, Врата Небесные!»
Рана Адониса – рана оскопления. Если же Вепрь – бог войны, Эрис-Арей, то Адонис падает вольною жертвою лютого Эроса-Эриса.
Обе язвы – рождения и убийства, пола и войны – соединяются в одну на всех богах Атлантиды, так же как на ней самой.
VI
Что все это должно бы кое-что значить и для нас, мы могли бы понять, если бы вспомнили это, о девстве, конце лютого Эроса, почти так же, как то, о мире, конце лютого Эриса, забытое слово Забытого:
Есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами, ради царства небесного, hoitines eunouhisan heautous dia tên basileian tôn ouranôn.
(Мтф. 19, 12.)Страшное слово для нас, непонятное. Что же делать? Слова из Евангелия не выкинешь. А может быть, и хорошо, что этим «адским камнем» Врача прижигается «стыдная рана» человечества – Пол.
VII
Козий пастушок, на тучных пастбищах болотистой речки Сангарии, в грустной Азийской пустыне, на грустной свирели играющий, бедный, маленький мальчик, такой же «Пигмей», как боги Крито-Эгейские, все растет, растет, и перерастает, наконец, свою исполинскую Мать, Кибелу. «Богу Aттису, Всевышнему, Вседержителю, Theos Hypsistos Pantokrator», – сказано в одной посвятительной греко-римской надписи. «В свете неприступном живет надо всеми небесами и звездами», – сказано в другой (Graillot, 150–151, 219, 519).
Вот почему, и на том волшебном камне гностиков, с распятым Вакхом-Орфеем-Аттисом, ущербный месяц, образ вечно-умирающего бога-жертвы, – на верхнем конце креста, и над ним – полукруг семизвездия, – должно быть, Млечный Путь, Галаксия, откуда нисходит на землю Аттис, «Пастырь белых звезд», белых коз – душ человеческих. Если так, то, значит, Аттис – тот же бог, что и на Флийской росписи, – окрыленный и седовласый Эрос-Архей, Ветхий деньми, Сын в лоне Отца.
Козий пастушок и Бог надзвездный, – какой неимоверный взлет! Чем же так возвысился Аттис? Девством – «скопчеством».
VIII
«Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, как я возлюбил вас» (Ио. 13, 34). Заповедь только братской любви – не новая, а древняя, Моисеева: «Люби ближнего твоего, как самого себя». Так и поняли, и, вот уже две тысячи лет, так понимают все, кроме святых; поняли и позабыли слишком древнюю, «ветхую», заповедь. Но если бы св. Климент Александрийский, уже христианин, мог вспомнить, почувствовать себя снова «аттисианином», поклонником Аттиса, каким был в юности, то, может быть, понял бы, что заповедь эта, в самом деле, «новая», связанная с тем, тоже новым и страшным, евангельским словом о скопцах, самих себя сделавших скопцами ради царства небесного, – о явно-ледяном для безумных «скопчестве», тайно-огненном для мудрых девстве братски-брачной любви.