Читаем без скачивания Мусульманская Русь - Марик Лернер

Всегда занимал вопрос: немцы просто бессовестно слямзили фасон или долго трудились над оригинальной формой и расцветкой? Русский ведь тоже имеет не такую уж давнюю историю. Мудрый Магди Салимов просто взял гвардейский военный стяг и убрал с него номера полков и названия. Он всегда стремился к упрощению, а старый штандарт Каганата, с тризубом, был бы в Республике не к месту. А так — хорошо и приятно. Воспоминания доблестной молодости, знакомый зеленый цвет и не менее знакомая звезда цвета пролитой за свободу крови.

Леманна со свитой встречали какие-то рязанские рожи с приветствиями, и я, в легком недоумении по поводу происходящего, повинуясь приглашающему жесту своего говорливого клиента, пристроился сзади к входящей в особняк банде националистов. Охрана на входе нехорошо посмотрела на мою не особо богатую одежду, но останавливать не стала.

Уже через несколько минут я понял, почему на меня так странно поглядывали. Это был посольский прием по поводу Нового года. Нашего, русского посольства. Мужчины ходили в смокингах, женщины в вечерних платьях, и если не считать формы представителей Народной партии и парадных мундиров военных, я был единственный в затрапезном виде. Пошутил, что ли, Эрнст так оригинально, притащив меня сюда? Зато не надо разыскивать русских соратников. Сейчас, отбирая у проплывающего мимо официанта с подноса бокал с выпивкой, думаю, слегка настроюсь на деловой лад и пойду отлавливать свое прямое начальство. Где-то здесь оно должно присутствовать.

— Позвольте ваше приглашение и документы, — вкрадчиво попросила очередная рязанская рожа, возникая рядом.

— Кого я вижу! — радостно закричали у меня за спиной. — Гражданин Темиров, где ты шлялся все это время?

От неожиданности я чуть не поперхнулся, так и не успев распробовать бесплатное угощение.

— А ты, любезный, шел бы отсюда, — сказал он охраннику. — Раньше надо было спрашивать у гражданина Руси паспорт. На входе.

Рязанец тихо исчез, оставив нас.

Я обернулся и обнаружил Арама под руку с девушкой. Мое дивное видение с вокзала. Старый козел успел охмурить раньше. Не сказать, что я пытался, но обидно.

— Моя дочь, — гордо сказал собутыльник, — Любка.

Ошибочка вышла, догадался я. Замечательный человек Арам, такое чудо создал. Если по леманновской квалификации она еще не русская, то дети ее будут русскими. Бред какой-то. Возьми любого ребенка, воспитай его соответствующим образом — и будет он себя считать той же национальности или религии, что и приемные родители. От родных достанутся, по наследству, разве что хронические заболевания. Кем себя человек считает, тем он и является. Происхождение никак не влияет на образ жизни и мысли, если постоянно об этом не напоминать. Вот тогда и начинают из самозащиты противопоставлять себя большинству или изображать большего немца, чем любой немец. Не дави на человека, а относись к нему по делам его — и будет он трудиться на благо своего государства честно. Глупейшая теория у Леманна.

— Берислав, — представляюсь и жму сильную ладонь. Протянутая рука не оставляет никаких сомнений, что именно требуется сделать.

Да, эта будет из очень продвинутых и страшно эмансипированных. Поцелуй ручки может принять за попытку оскорбления. Вот и одета была тогда очень современно. Никаких длинных юбок и вычурных шляпок. Сейчас и не подумаешь, глядя на это замечательное платье, как она смотрится не на приеме. Я с изрядным усилием отвел глаза от глубокого декольте и попытался прикинуть, сколько ей лет. Не больше двадцати пяти. Это она чуть-чуть переросла мою теоретически возможную дочку. Видимо, это я старый козел, а Арам старше, чем я думал.

— Тебя третьи сутки ищут по больницам и моргам, — серьезно сказал Мясников. — Приехал и испарился. Бедная служба безопасности посольства уже тихо ненавидит твою жуткую персону.

— Я вроде не обязан докладывать, — пожав плечами, отперся я от претензий, — тружусь не покладая рук и ног в самой гуще народной, выясняя настроения немецкой улицы.

— Да я заметил. Трудно не обнаружить в толпе коричневых рубашек столь выделяющуюся личность. Начинаю верить в сказки, что про тебя рассказывают.

— Это ты о чем?

— Про доблестного работника разведки, — с насмешкой сказала Любка, — работающего под прикрытием удостоверения журналиста, пролезающего без мыла в любую щель и в промежутках между попойками устраняющего неугодных нашему правительству личностей.

— Это нехороший юмор, — отказался, а про себя подумал, что не иначе как отсюда родилась Ахметова идея про сценарий. Надо будет потом его порасспросить, откуда слух пошел. Он-то — не наивная девочка и знает меня не первый день. — Если люди, с которыми я общаюсь, всерьез будут думать подобным образом, вместо нормальной работы появится масса сложностей. И самое противное, что чем больше я вслух буду отрицать подобные глупости, тем меньше мне поверят. Нет уж. Чем хороша моя работа — не надо торчать за рабочим столом с восьми до шести, и начальство никогда не знает, где я нахожусь. Сам себе хозяин.

— До определенной степени, — с ехидцей сказала она.

— Мы все свободны только до определенной степени. Каждый зависит от окружения. Дети от родителей, родители от начальства на работе, и даже от очередного закона в США. Разрешили ввоз наших бездорожников в Штаты — будет лишняя таньга[30] для человека на конвейере. А казалось бы, где конгрессмен Хольт и его связь с заводом в Курске. Нельзя жить в обществе и быть свободным от него. Вот когда у тебя ничего нет и плевать на всех, тогда и будешь свободным. И то при условии, что не боишься умереть.

— А вы боитесь? — опять с насмешкой.

А вот подобные заходы меня всегда раздражали. Это пусть мальчики желторотые оправдываются и прыгают по ее первому жесту. Захотелось осадить.

— А я боюсь — и не стесняюсь этого. Все боятся. Еще никто не вернулся обратно с рассказом, как ему хорошо.

Тут меня понесло, и невольно вспомнились еще времен медресе разговоры. Когда в тебя насильно вколачивают палкой Святую книгу, невольно появляется желание назло преподавателю выяснить разные грязные подробности. Тоже способ учить — потом все это сохраняется, вместе с памятью о порке.

— В наше время рационализма и материализма, — проникновенно поведал я, — начинаешь задумываться о разных странных вещах. Вот раньше просто верили, а теперь читаешь и глубоко задумываешься. Сказано в Коране, сура пятьдесят шесть — девятнадцать: «Обитатели рая будут пить райское вино, которое не будет пьянить». Неприятно звучит. Что за радость такая странная? Его ведь не для утоления жажды употребляют. Или еще лучше… «Для богобоязненных есть место спасения — сады и виноградники, и полногрудые сверстницы, и кубок полный. Не услышат они там ни болтовни, ни обвинения во лжи… Мы ведь создали их творением и сделали их девственницами, мужа любящими, сверстницами…» Вот какого шайтана мне понадобятся на том свете сверстницы? Помер я, скажем, лет в восемьдесят, а там меня поджидает полногрудая ровесница. — Я демонстративно передернулся. — Ладно еще любимая жена, а то подсунут роту требовательных девиц. Заняться им в раю нечем, живут на всем готовом, вот и будут мне дырку в голове делать своими сварами. Нормальному мужчине, даже погибшему за веру, семидесяти двух девственниц не потянуть… гм… если им ртов не заклеить.

Любка попыталась прожечь меня гневным взглядом, но я был заранее готов к подобной реакции и оделся в пожаростойкую броню.

— Может, пойдем поближе к столам? — нервно спросил Арам, неуклюже пытаясь не дать ей высказаться по поводу хама.

— Да! — обрадовался я. — Здесь еще и кормят? А то я голодный.

— Вы идите, — со страшным холодом в голосе, от которого воробьи должны замерзать на лету, сказала Любка, — а я подойду к… — Она назвала чье-то совершенно неизвестное мне имя.

— Это было грубо, — попенял Арам, когда Любка удалилась, излучая спиной негодование.

— Сура шестьдесят три — одиннадцать, — вздохнув, процитировал я: — «Но Аллах никогда не отсрочит человеку смерти, если настал его смертный час. Аллах знает все ваши деяния и воздаст вам за них!» Меня накажут потом, и в обязательном порядке. Если бы ты знал, как достают эти бесконечные намеки, что ты пишешь по указаниям сверху и под гражданским пиджаком у меня обязательно просвечивают погоны УПБ. Или военной разведки. Но я и сам сознаю, что зарвался. Потом передашь, что сожалел и извинялся. Честно.

Мы шли, лавируя между гостями, в направлении столов с закуской. Многие оглядывались с любопытством на меня. Уж очень нестандартно смотрелся на общем фоне. Мне в таких одежках место в рабочих кварталах, а не среди дипломатов. Так я и одевался соответственно. На официальный прием не рассчитывал. Плевать. Пережили многое — и это переживем.