Читаем без скачивания Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том I - Гэв Торп
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Оставьте меня в покое! — взмолился Грау, когда крысолюд начал подкрадываться к нему. — Я вам ничего не сделал!
Монстр остановился, и его тело вновь сотряслось от смеха. Ужас Грау увеличился, когда тварь заговорила с ним на ломаном рейкшпиле.
— Враччишка, — крысолюд обвиняющее ткнул коготь в человека. — Нет-нет забывать запах-вонь! Убивать-умерщвлять одного врач-мясо! Сейчас-теперь убить-кромсать двух врач-мясо!
— Почему! — не сдавался Грау. — Зачем меня убивать? Я не сделал вам ничего дурного!
Склонив голову набок, крысолюд уставился на Грау своими глазами-бусинками.
— Слушать-слышать много-много! — существо сплюнуло. — Знает-узнает врач-тварь помогает-лечит людей-тварей! Остановить-остановить прелестную чуму!
Покрытые пушком губы приподнялись, обнажив острые клыки в зверином оскале.
— Врач-мясо нет-нет остановить-прекратить чуму!
Крысолюд отступил на несколько шагов, когда Грау начал хохотать. Его звериный мозг вряд ли бы оценил иронию проделанного Грау пути. Он должен был умереть из-за лжи, потому что, когда он сказал народу Аморбаха, что мог спасти их город, они оказались не единственными, кто поверил ему.
Крысолюд быстро оправился от смущения. Какой бы звук ни производил Грау, это не отменяло того факта, что он был один и ранен. То была ситуация, которая разожгла бы свирепость в любом убийце.
Это было незадолго до того, как чумной доктор стал всего лишь грудой окровавленного тряпья, валявшейся в грязи. Горожане обвинили в убийстве Грау и Каленберга зигмарита, вспомнив антагонизм миссионера к чумному доктору. По наущению Больцмана и Фехнера толпа схватила священника и сожгла его на костре.
Никто в Аморбахе даже не помыслил, что чумной доктор пал жертвой иного врага.
Ни один из них не поверил бы, что Грау и Каленберг пали под мечами скавенов.
Испытание веры
Тесный, закрытый со всех сторон закуток между складом Рольфа Венера и курятником Ксавера Маухера был не самым романтичным местечком, но для тайных свиданий вполне годился. Кудахтанье маухеровских кур раздражало куда меньше острого языка матери Эмиля Штуккарта и не грозило побоями от отца Ренате Альтштёттер.
Чтобы отделаться от тревожного чувства, засевшего в голове, Эмиль закрыл глаза. Ему хотелось раствориться в этом мгновении, насладиться прикосновением пальцев Ренате, игравших с его волосами, купаться в тихом счастливом смехе, трепетавшем на ее сомкнутых губах. Шуметь было нельзя. Стоит перепугать кур, и либо Венер, либо Маухер обязательно выйдут поглядеть, в чем дело, и из укрытия придется срочно выбираться. Но, как ни странно, сама опасность делала восторг от пребывания с Ренате еще более острым.
— Ты меня любишь? — мягко прошептала она.
Ее голос был робок, вопрос будто сам боялся ответа. Эмиль увидел страх, таившийся в ярких голубых глазах женщины. Она на несколько лет младше его, но уже воспитала в себе ту же уверенность, которой обладал и Эмиль, силу развиться в независимую личность, не ту, что хотели бы видеть ее родители. Он нахмурился на миг и сильно прижал ее к себе.
Сколько раз она уже спрашивала его? Все с той же робостью, той же неуверенностью. Как убедить ее, что между ними все по-настоящему? Отчего он не мог дать ей понять, что это не каприз и не жестокий обман, что он действительно верен ей? Что может понадобиться, чтобы вывести тот яд, которым Юрген отравил разум своей дочери?
Он позволил уже ответу подобраться к кончику своего языка, как в их тихое убежище ворвались звуки громких голосов. На одно страшное мгновение юные любовники решили, что их обнаружили. Но нависшая было угроза так и не воплотилась в реальность, и, стоило первому страху пройти, их охватил ужас иного рода. Шум доносился из центра деревни, со стороны храма и таверны Баумана. С такого расстояния слов было не разобрать, однако одно выделялось так, будто его выжгли в воздухе раскаленным железом.
Чума!
Эмиль почувствовал, как Ренате дрожала, прижавшись к нему. Он улыбнулся и погладил ее по плечу, стараясь не показать испуга.
— Старик Ханс опять пугает народ, — беззаботно фыркнул он. — Отец Антон скоро его утихомирит. Проберусь туда и погляжу, не нужна ли ему помощь.
В глазах Ренате мелькнуло сомнение. Она не поверила ни единому слову, однако ей хватило проницательности понять, что если скажет об этом, ничего хорошего не выйдет. После смерти старшего Штуккарта, деревенский жрец, не жалея сил, в одиночку помогал семье Эмиля встать на ноги. У Ренате попросту не нашлось бы аргумента, который мог перевесить чувство долга жрецу. Вместо этого на прощание она пылко поцеловала своего любовника.
— Будь осторожен, — сказала она.
Ее сердце сжималось от предчувствия беды.
Протискиваясь через узкий проход к грязной тропинке, Эмиль так и не заставил себя обернуться. По обеим сторонам дороги стояли небольшие мазанки, и они окаймляли ее гораздо лучше, чем бордюр из речных камней, который приказал устроить один из давнишних деревенских старост, и который с тех пор каждый новый староста исправно подновлял. Собирать камни из реки Сол стало для жителей чем-то вроде праздника, поэтому возмущались немногие.
Впереди виднелась деревенская площадь, в центре которой высился древний и седой дуб, а на дальнем ее конце вытянулся баронский амбар для зерна, единственное каменное здание в деревне. Таверна Баумана стояла пустая, толпа бездельников завсегдатаев покинула ее, двери храма были широко распахнуты, что случалось лишь по церковным праздникам. Впрочем, отыскать зачинщика этих беспорядков можно было с первого взгляда.
Собравшаяся на площади огромная толпа окружила одинокого всадника на лошади и с тяжело нагруженным мулом. Незнакомцы в Хельмштедте были делом необычным, но этот являл собой особенно мрачное зрелище. От макушки до пят он был закутан в черное, телосложения под жирно блестевшей кожаной курткой было не разобрать, голову полностью закрывали широкие поля докторской шляпы. Довершала зловещую атмосферу вокруг незнакомца уродливая маска — длинный кожаный клюв, как у грача, по бокам которого свешивались зубчики чеснока и веточки падуба.
Как только Эмиль понял, что это был за всадник, он зашагал быстрее. Чумной доктор, один из тех жутких лекарей, что противопоставляли свое искусство непомерным аппетитам Черной смерти. Подобно грифам, которых они напоминали с виду, эти люди были вестниками горя и разрушения. Ни одно дурное предзнаменование не сулило Хельмштедту больших несчастий, чем появление чумного доктора.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});