Читаем без скачивания Карл XII. Последний викинг. 1682-1718 - Сергей Цветков

Вечером Петр написал Екатерине:

«Матка, здравствуй.

Объявляю вам, что всемилостивый Господь неописанную победу над неприятелем нам сего дня даровати изволил, и единым словом сказать, что вся неприятельская сила на голову побита, о чем сами от нас услышите. И для поздравления приезжайте сами сюды.

Piter».

Царь разослал еще 14 писем того же содержания членам царской фамилии и высшим государственным чинам. В одном письме он сравнил судьбу армии Карла с судьбой Фаэтона[63]: «И единым словом сказать: вся неприятельская армия Фаэтонов конец восприяла (а о короле еще не можем ведать, с нами ль или с отцы нашими обретается)».

Значение Полтавской победы царь понял сразу. В письме Апраксину сделал приписку: «Ныне уже совершенной камень во основание Санкт-Питербурху положен с помощью Божиею».

Карл в свою очередь отправил письмо Ульрике Элеоноре, полное родственных нежностей и выражений забот о ее здоровье. Уже после подписи «Karolus» король сделал постскриптум: «Здесь все хорошо идет. Только… вследствие одного особенного случая армия имела несчастье понести потери, которые, как я надеюсь, в короткий срок будут поправлены».

Что и говорить, случай действительно был «особенный» и для многих просто незабываемый. Кое-кто из шведских историков склонен считать это письмо короля выражением твердости его духа в несчастье. С таким же успехом в нем можно видеть желание не огорчать лишний раз сестренку.

«Викингство» завело Карла слишком далеко, король перестал понимать происходящее. Нет никаких сомнений в том, что он получил от генеральной баталии одно удовольствие: ведь поражение приносит с собой столько же крови, дыма и грохота, сколько и победа. Остальное не важно, остальное можно «поправить».

Итак, Петр торжествовал; у Карла «все шло хорошо». Но самую большую радость Полтавское сражение принесло гарнизону Полтавы. Когда на следующий день, 28 июня, русские вошли в город, его защитники плакали от счастья: у них в арсенале оставалась только одна бочка пороха и 8 ящиков с патронами.

РАГНАРЁК[64]

Государь,

Боюсь, день опозданья омрачил

Все радости грядущих наших дней.

Верни вчерашний день, — ты вместе с ним

Двенадцать тысяч воинов вернул бы.

А день сегодняшний, день злых несчастий.

Лишил тебя друзей, надежд и власти…

Шекспир[65].

Весь вечер после Полтавского сражения шведская армия брела на юг вдоль берега Ворсклы. Впереди шли обоз с артиллерией и подводы с казной, затем остатки пехоты и кавалерия; замыкал шествие арьергард из 300 человек Упландского конного полка, с которым находился король.

Русские не тревожили шведов. Тем не менее к ночи, по словам очевидца, уже «никто никому не подчинялся, каждый боялся только за себя и старался вырваться вперед». Обоз застрял у болота рядом с селом Федерки; Карл оставил здесь прикрытие и двинулся дальше.

Ниже по реке находилось несколько шведских отрядов, не принимавших участия в Полтавском сражении: у Новых Сенжар — полк генерал-майора Мейерфельда, в Беликах и Кобеляках — эскадроны подполковников Функа и Сильверьельма. К половине второго ночи Карл, «совершенно измученный», добрался до Новых Сенжар. Как только ему перевязали рану в одной из хат, он сразу заснул. Гилленкрок, гофмаршал Дюбен и полковник Хорд легли рядом на полу.

Выспаться шведам не удалось. На рассвете Дюбен растолкал короля:

— Ваше величество, русские! Надо уходить отсюда.

Это были 10 драгунских полков под командованием Меншикова, которому царь поручил «не испустя времени» искать «короля свейского». Тому, кто захватит в плен Карла, Петр обещал награду в 100000 рублей и чин генерала.

От лихорадки, воспаления раны и усталости Карл едва сообразил, в чем дело, и безвольно махнул рукой:

— Да-да, Дюбен, делайте что хотите.

Шведы потянулись дальше в прежнем порядке. Начиная с этого момента армией, собственно, уже никто не командовал. Больной Карл делать это был просто не в состоянии, а Левенгаупт — теперь второе лицо в армии после короля — устранился от ответственности. Накануне вечером он не получил никаких приказаний относительно дальнейшего движения, а наутро даже не поинтересовался, куда выступает армия. Через два дня его бездействие привело шведов к катастрофе.

К русским был отправлен Мейерфельд. Он должен был сообщить царю, что Пипер наделяется полномочиями вести переговоры о мире и обмене пленными. На самом деле это была уловка, чтобы задержать преследование и выяснить силы Меншикова. Мейерфельд натолкнулся на передовые отряды русской кавалерии уже в пяти верстах от Новых Сенжар. Его препроводили к царю, но хитрость не удалась, и через два часа преследование возобновилось.

Следуя распоряжению короля, данному после Полтавского сражения, Гилленкрок поскакал в Велики к Функу. По смыслу этого распоряжения ближайшая цель Карла состояла в переправе через Ворсклу или Днепр. Дальше, за разоренной Сечью, начинались владения крымского хана, где шведы могли чувствовать себя в безопасности. Задача Гилленкрока заключалась в поиске удобного места для переправы.

По неудачному стечению обстоятельств Функ к моменту приезда в Велики Гилленкрока находился на другом берегу реки и смог увидеться с ним лишь через несколько часов. Драгоценное время для наведения переправы в Беликах было упущено. Правда, от одного казака Гилленкрок узнал, что на Днепре, недалеко от разрушенного городка Переволочна, есть брод, через который можно проехать на телегах. Но Гилленкроку снова не повезло. Некоторое время он еще пытался разузнать про переправы через Ворсклу, а когда вновь хватился казака, тот уже в суматохе исчез. Местные жители ничего не слыхали о броде на Днепре и отказались проводить туда Гилленкрока, хотя он сулил им «любые деньги».

Тогда Гилленкрок отправился к Переволочне сам, предварительно написав записку Левенгаупту с просьбой прислать сюда плотников и рабочих. По пути к Днепру, у местечка Кишенки, он обнаружил, что Ворскла в этом месте довольно мелка и здесь имеются 8 паромов. Однако помня о заветном броде, Гилленкрок велел спустить паромы к Переволочне.

Вечером 29-го Гилленкрок оказался у цели. Осмотрев местность, он испытал жестокое разочарование: Днепр здесь был довольно широк, на берегу валялось около 70 бревен, а лодок и леса почти не было. От Левенгаупта прибыли 24 плотника, но делать им здесь было нечего. Гилленкрок срочно отправил донесение, чтобы шведская армия шла не к Переволочне, а к Кишенкам.

Но он спохватился поздно — шведы уже неудержимо неслись к Днепру. Вокруг них кружились казаки, поминутно вступая в перестрелку с охраной обоза. Шведы бросали одну подводу за другой, иногда не успев их поджечь. «Поход оказался донельзя тягостный», — вспоминает один из его участников; по словам других, войска, «томимые страшной жарой и жаждой», шли «с печалью в сердцах».

Утром 30 июня Гилленкрок онемел, увидев передовые части армии. К полудню в Переволочну прибыл Карл, и Гилленкрок совсем «расстроился».

Левенгаупт нашел, что место переправы похоже на ловушку. Спустя некоторое время с ним произошел один случай, который был принят Левенгауптом за неблагоприятное предзнаменование и подтверждение его дурных предчувствий. Когда он прилег отдохнуть на берегу, к нему в шапку забрался горностай. Левенгаупт поймал его. Офицерам, собравшимся посмотреть на добычу, генерал сказал, что армия «сама себя в ловушку завлекла», подобно зверьку. Он отпустил горностая, «моля Господа, чтобы и мы [шведы] так же во здравии из оного места выбрались».

Вера в предзнаменования была широко распространена в шведской армии. Появления ложных солнц и комет отмечались с почтительным трепетом (кометы, в частности, неоднократно считались предвещением Судного дня), по ним делались предсказания об исходе походов и битв. Но если раньше, в Польше и Саксонии, все знамения истолковывались как благоприятные для шведов, то с началом русского похода все чаще стали обращать внимание на какой-нибудь дурной знак. Так, у Ромн вспомнили, будто Карлу предсказано, что он останется непобедим, пока не возьмет Рим: некоторое сходство в звучании названий городов (Рим по-шведски «Rom») вызвало у многих солдат мистический ужас. Сам король тоже верил в приметы и суеверно боялся темноты, из-за чего охотно спал с солдатами, положив голову кому-нибудь на колени. Священники ничего не могли поделать с этими предрассудками, тем более что сами они (как, например, капеллан драбантов и духовник короля Нордберг) частенько перед боем сподобливались «откровений» о грядущей победе шведов. Заслон язычеству был поставлен только в виде королевского указа, запрещающего колдовать и заговаривать оружие.

По-видимому, случай с горностаем сильно повлиял на Левенгаупта, который именно после этого стал совершать один странный поступок за другим. Вообще все его действия свидетельствуют о том, что за последние дни он потерял остатки душевных сил.