Читаем без скачивания Рецензии на произведения Марины Цветаевой - Марина Цветаева

Да, работает подобная же кухня и здесь, в Европе, — например, кухня пражская, называемая «Волей России», во главе с Виктором Черновым, Лебедевым,[411] Слонимом, Пешехоновым, который уже давно славится своими проклятиями эмиграции, совершенно, по его мнению, сгнившей заживо. Из Москвы постоянно раздается по нашему адресу: «Мертвецы, гниль, канун вам да ладан!» Но не отстает от Москвы и Прага. И вот опять: только что просмотрел в последней книжке «Воли России» «Литературные отклики» некоего Слонима,[412] который счастливо сочетает в себе и заядлого эсера, и ценителя искусств, и переводчика: если не ошибаюсь, это тот самый Слоним, что сравнительно недавно выбрал из всех десяти томов любовных мемуаров Казановы эпизоды наиболее похабные, перевел их и издал двумя книжками.[413] Удивительные «отклики»! Будучи якобы врагом большевиков, а на самом деле их единоутробным братом, который грызется с ними только из-за частностей, подхватывая московский лай на нас, Слоним даже и Москву перещеголял: ничего подобного по лживости и пошлости я, кажется, даже и в московских журналах не читал.

Отклики эти — обо мне, о Гиппиус и вообще об «эмигрантской литературной знати и ее придворной челяди», как с лакейской яростью выражается Слоним. А придрался он ко мне из-за журнала «Версты». Он и сам невысокого мнения об этих «Верстах», он отзывается о них на своем смехотворном жаргоне тоже не очень почтительно:

– «„Версты“, — говорит он, — обращены лицом к России, и это хорошо. Но еще лучше было бы, если бы обращены они были своим лицом!»

(Странная картина: «Версты» обращены лицом «и это хорошо», но обращены чужим, а не своим. Ничего не вижу тут хорошего!)

– «Ядро „Верст“, даже если его тщательно вышелушить, оказывается окрошкой… Оригинального в них лишь поэма Цветаевой — трагическая поэма любви, вознесенной над жизнью, вне жизни, как гора над землей, и жизнью земной раздавленная»…

Слоним захлебывается от Цветаевой. Он посвящает ей в своей статье и еще немало столь же высокопарной ахинеи, как только что приведенная. Он говорит:

– «Смысл у Цветаевой сгущен, сжат… У нее патетический избыток, напряженность высокого строя души (а не духа только) в замкнутом словесном ряде…

Контраст творчества Цветаевой и состоит в этом сочетании: бессмертность, сжатая в лаконичность, вихрь, заключенный в отрывистость, страсть к бескрайности в подобранной формуле»…

Он с великолепным презрением к простым смертным и с восторгом перед своим собственным умом и вообще перед самим собою фыркает:

– «Мне всегда странно, когда я слышу, что иные простодушные, — вернее, простодумные, — читатели не находят у Цветаевой ничего, кроме набора слов, и никак не могут докопаться до смысла ее стихов… На высоте люди со слабыми легкими задыхаются!»

Все так: легкие у Слонима удивительные, человек он не «простодумный», прекрасно «докапывается» до «сгущенного» смысла Цветаевой и в совершенно телячьем восторге от своих раскопок. Но к «Верстам» он, повторяю, почти столь же непочтителен, как и я, который нашел их прежде всего просто прескучными со всеми их перепечатками Пастернаков, Бабелей, каких-то Артемов Веселых, поэмой Цветаевой насчет какой-то горы и «красной дыры», россказнями Ремизова опять о своих снах, о Николае Угоднике и Розанове. Слоним, повторяю, в восторге только от Цветаевой. Но и тут — не водит ли он кого-то за нос? «Цветаева — новое, говорит он. — Она перекликается с теми, кто в России!»

Так вот не за эту ли перекличку он и превозносит ее, а на меня ярится за то, что я будто бы ни с кем из России не перекликаюсь? Впрочем, я полагаю, что он все-таки не настолько «простодумен», чтобы думать, что в России я пользуюсь меньшим вниманием, чем Цветаева, и что я уж так-таки ни с кем там не перекликаюсь. Нет, он, вероятно, это понимает, да все дело-то в том, что совсем не с теми перекликаюсь я, с кем перекликается Цветаева. И каких только грубостей и пошлостей не наговорил он мне за это в своих «откликах»! <…>

В. Злобин

Рец.: «Версты», № 1

<Отрывки>{117}

Помни, помни, мой милок,Красненький фонарик.

Писать о «Верстаx» после таких исчерпывающих статей, как статьи Антона Крайнего и М.Цетлина,[414] — задача не легкая. Все, что можно было сказать об этом журнале с точки зрения культурной, политической и просто человеческой, — уже сказано. Главное — связь его с растлителями России отмечена с достаточной ясностью. Остается только одно: рассмотреть, в чем эта связь выразилась наиболее ярко, какое разлагающее начало соединяет «Версты» с той «Россией», на которую они так пристально устремили взор.[415] <…>

Удивляться ли, что и в «Верстаx» «новый темперамент» развивается весьма успешно, настолько успешно, что, собственно, следовало бы вместо поднятого над журналом красного флага, повесить — красный фонарь. Тогда сразу бы многое объяснилось. Показались бы уместными не только специфические ругательства Артема Веселого и его цыганщина, но и Ремизов с некрофильским влечением к Розанову, с которым он, воистину, как с мертвым телом, делает, что хочет. О Марине Цветаевой нечего говорить. Она-то, во всяком случае, на своем месте.[416] И как ей, в ее положении, не вздыхать, что мы в этот мир являемся «небожителями», а не «простолюдинами» любви, т. е. больше идеалистами, чем практиками «О когда б, здраво и попросту» восклицает она:

В ворохах вереска бурого…….на же меня! Твой.И не лжет, — только не дли!

А затем, спокойно разойтись, ибо:

Не обман страсть и не вымысел!И не лжет — только не дли!

Но Цветаева все же не теряет надежды, что когда-нибудь, «в час неведомый, в срок негаданный», люди наконец почувствуют:

Непомерную и громаднуюГору заповеди седьмой, —

и сбросят ее с плеч — «обнажатся и заголятся». Что эта надежда не тщетна свидетельствует следующая выдержка из «Красной газеты»: «Несмотря на то, что, в настоящее время, процедура браков и разводов крайне упрощена (для регистрации таковых необходимо лишь словесное объявление сторон) в ближайшем будущем ожидается утверждение нового проекта о регистрации разводов по заявлению только одной стороны». Таким образом, скоро будут не нужны те «ботинки на резиновом ходу», о которых поется в одной из частушек, перепечатанных «Верстами» в доказательство своей «смычки» с деревней:

Я куплю себе ботинкиНа резиновом ходу,Чтобы спали, не слыхали,Как я с уль’цы прихожу.

Достаточно будет дважды забежать в комиссариат, чтобы со спокойной совестью возвращаться под «отчий кров». Но, по уверению Святополк-Мирского, «Версты» не только «перекликаются» с современной народной поэзией, они еще и «через голову 19 века подают руку Державину». «Державинское начало, — лопочет зарапортовавшийся Святополк, — воскресло в поэзии Гумилева, Маяковского, Пастернака, Марины Цветаевой… Северное сияние Ломоносова перекликается (!) с солнцем Маяковского и золотые стерляди Державина с красными быками Гумилева». Объединяющее Маяковскиx и Пастернаков начало есть, по мнению Святополка, «то, что можно было бы назвать иx не — или сверx-человечностью».

Необычайным я пареньемОт тлена мира отделюсь.[417]

Взгляд для названных поэтов, конечно, лестный, но вполне патологический: считать то, что ниже человеческого — сверхчеловеческим, разложение — победой над тленом, воображать, что «облегчаясь» при всех — творишь новые ценности — это, воистину, граничит с патологией, и Антон Крайний справедливо назвал Святополка дефективным индивидуумом.[418]

Весьма характерна и статья Лурье о Стравинском. Он прославляется, главным образом, за то, что уничтожил в музыке личное начало, принеся его в жертву «хоровым массам». «„Весна Священная“, — говорит Лурье, — вне личного начала». А «Свадебку», где это начало окончательно поглощено хором, он даже называет «религиозной мистерией». Не берусь судить, насколько верно понял Лурье Стравинского, но это и не важно: важна общая тенденция «Верст», иx неодолимое влечение к безличному, к нечеловеческому. Вот почему всем существом Цветаева — против любви единственной, вечной верности, ибо ни в чем так не утверждается личность, как в этой любви.

Кстати, совсем не к месту над поэмой Цветаевой эпиграф из Гельдерлина:[419] этот немецкий поэт-романтик с Цветаевой ни в чем не сходится, и менее всего во взгляде на любовь. Он любил всю жизнь одну, воспевал одну и даже в безумии остался ей верен. Напрасно поэтому пытается Цветаева с ним «перекликаться». Лучше бы с Коллонтай. <…>