Читаем без скачивания Шёл старый еврей по Новому Арбату... - Феликс Кандель

– Народ ваш нуждается в пропитании. И даже очень.

– Нуждается, – согласился. – Да откуда ему взяться, пропитанию? На всех не напасешься.

– У нас зато цены снижаются… – вякнули из-за двери.

– Ежегодно…

– На соль, мыло, спички…

– На овсяный кофе…

– Это кто? – спросили.

Правитель переждал, пока утихнут за дверью, скривился, как лимон раскусил:

– Глас народный. Не обращайте внимания.

Сидел на стуле, проговаривал на память:

– "Земледельцы на том острове обрабатывают землю, кормят скот, заготавливают дрова, цыплят выращивают в беспредельном количестве, с изумительным умением…"

– Что мы слышим? – изумился петух. – Это же Томас Мор!

– Он самый. Почитываем перед сном.

– Его-то зачем?

Ухмыльнулся, выказав резцы:

– Движимые сердечными потугами. К изысканию путей неуклонного роста. Дабы сердца подданных были пустыми, а желудки полными – вот путь правления.

Возопили из-за двери – Двурядкин наперегонки с Трехрядкиным:

– Громовержец ты наш...

– Мы и без потребления…

– Только укажи…

– Это кто там гукает? – поинтересовался петух, явно кому-то подражая. – Это недобитые выползни гукают?

Громовержец нацелил на него указательный палец, но выводов пока не сделал. Лишь поморщился:

– Прилипалы. Взяты ко двору в дураки. Ибо полагаются по этикету.

– Умнее у вас нет?

Ответил честно:

– Были умнее. Теперь нет.

Добавил в назидание:

– "Народ мудр настолько, насколько нужно". Лактанций, "Божественные установления". Третий век новой эры.

Помолчал. Откушал котлетку на пару.

– Советников – что дней в году. Жрут жирно. Блудят – кто на ком. Финансовые потоки направляют в свой карман.

Протянул ненавистно:

– На-со-са-лись… Заборами огородились… На Лысой горе…

Вскричал неистово в сторону двери, слюнка вскипела на губе:

– Не вводите меня в ненавидение! В злобствование не вводите, достойные проклятия!..

Вопросил сторожко:

– Между нами… Я вам не снился?

– Нет.

Огорчился:

– И на меня уловитель… Как на тюльку.

Вошел на цыпочках главный референт, подал с поклоном бумагу, на цыпочках вышел.

Правитель проглядел ее, поморщился:

– Не повстречался ли вам юродивый с досадительными листами? Уж больно углядчив.

Прочитал с выражением:

– "Мир одряхлел в изнурении духа, жало совести притупилось.

Дрова сырые, истопники ленивые, вода ледяная: грешники в котлах мерзнут.

Сковороды ржавые, противни горелые, жаровни без днищ: народ в дыры проскакивает.

Смолу спёрли, свинец пропили, железо не завезли: в глотки заливать нечего.

Иголки гнутся, ножи тупятся, вилы ломаются: пойди его проткни.

Отчетность запустили, дела затеряли, приговоры перепутали: одному три геенны подряд, другому – шиш.

Взятки берут. Насильничают. Грабят. Правду сто лет не сыщешь.

Если это и есть адово наказание, чем же оно отличается от земного?.."

4

Передохнул.

Посуровел.

– Этот придурок возомнил, будто один такой прозорливый. Да у меня в загашнике – вагон провидцев, и все заменяемые.

Начертал резолюцию красным карандашом, поперек текста.

– Придется отметить, дабы не усердствовал в своем юродстве. Не юродствовал в своем усердии.

– Как у вас отмечают?

Ответил:

– А по надобности. Применительно к моменту. Бываем порой и милосердны, ежели свирепеть лень. Ибо путь правителя – блистать и угнетать.

Петух принюхался:

– Quelques Fleurs I'Original. Парижский Дом Жана Франсуа Убигана.

Правитель потупился:

– Имеем слабость…

– Вам не пристало стесняться, ибо парфюм полагается по чину. Штрудель, разъясни.

Штрудель разъяснил, ничему уже не удивляясь:

– Quelques Fleurs I'Origina, парфюм летнего дня. Роза, жасмин, сирень, фиалка и орхидея.

– Однако… – восхитился правитель. – Такая осведомленность!

Переменил тему:

– Как там, за углом? Нигде ведь не побывал. Ни разу… – Поглядел в окно, произнес мечтательно: – Наблюдаю за полетом птиц. Аистов-журавлей. Пересекают границы, когда пожелают.

– А нельзя ли, – поинтересовался Штрудель, – и вашим подданным? Наподобие аистов?

– Можно, отчего же нельзя? Наши законы позволяют. У нас такие законы, которые законнее всех законов в мире.

Прилипалы дополнили из-за двери:

– Только они не желают пересекать границы, наши подданные…

– Им и тут хорошо…

– Да и граница у нас на замке…

– А ключ потерян…

– Потерян, потерян, – подтвердил правитель, добродушно улыбаясь. – Никак новый не заведем, всё дела, дела…

Добавил с ухмылкой:

– Сообщение о том‚ что существует Париж, примем на веру. Но чтобы Амстердам с Копенгагеном – это сомнительно. Вражеское радио их называло, но врали, конечно…

Кашлянул в смущении:

– Извините. Привычка проклятая. Глупостей напузырили – выше крыши.

Приник лицом к лицу, глаза расширил до невозможного:

– Но вы поймите. Поймите и меня… Всякому хотению – свое дозволение, ибо отмечено в стародавние годы: "Свобода – это пустота и бездна, а в бездне пребывает дьявол".

Привел поучительный пример:

– Боярин Беклемишев вопросил однажды великого князя: "Почему ты, государь, с нами не советуешься, как встарь было, сам все дела вершишь?" Голову отрубили за высокомыслие.

Заерзал на стуле. Зашевелил лопатками.

– Муравей… Под рубашкой. Не дает покоя…

– Это не муравей, – догадался Штрудель. – Это боязнь ваша.

Поглядел исподлобья. Зашептал, поглядывая на дверь:

– Завистник на завистнике. Изменник на изменнике… Желают низвести с высоты величия. Все они, все!

– Может, и вам? По примеру иных правителей? Отказаться от власти и выращивать на огороде капусту?

– Не исключено. Не ис-клю-чено… Но ведь и там! И там достанут!..

Спросил, стесняясь:

– Как оно у вас? С продлением жизни?

– Живем дольше, – разъяснил Штрудель. – Не всегда лучше.

– То-то и оно.

Доели блинчики с мясом. Котлетки на пару. Тефтельки-фрикадельки.

– Подытожим, – решил правитель. – Наше прошедшее удивительно, настоящее более чем великолепно, что же касается будущего, то оно выше всего, что может себе представить самое смелое воображение.

– Ловлю вас! – вскричал петух. – На плагиате! Это сказано не про ваши времена.

Ухмыльнулся.

– Столько в веках наговорено – только повторяй.

Встал. Поддернул брюки. Ядовит и жесток. Лжив и коварен.

– Поговорили. Расслабились. Чрезвычайно вам благодарен.

– За что же?

– Не вмешивались в естественный исторический процесс. Такое не часто случается.

Приказал:

– В камеру.

Вышел, не попрощавшись.

5

Нары в два этажа.

Параша в углу.

Веселенький рисунок по стенам.

Правила поведения на двери.

"Соблазнительные разговоры, непристойные для слуха выражения, пение, хохот, всякого рода резвости – отнюдь и никому!"

Сиплый с Сохлым расположились за решетчатой дверью, мирно беседовали.

– Выхожу на позицию, веду наблюдение. Первый этаж, окно нараспашку: человек на работе, а они распаляют без одежд-приличий...

Сохлого рассказ обеспокоил. Сохлый выговорил в который уж раз:

– Адресок не дашь?..

Сидели на наре Штрудель с петухом.

Бегал из угла в угол городской юродивый, бился головой о стены, бормотал в отчаянии:

– Мутны мы в разброде-шатаниях. Мутны помыслы наши… Время, значит, не доспело. Мы не доспели…

– У нас не доспеешь, – пригрозил Сиплый. – Тряхнем – опадешь паданцем.

– Или приморозим, – пригрозил Сохлый. – Пока в завязи.

Юродивый приблизился к ним, оглядел каждого:

– Вот вам предвидение, топтуны. Взгляд в будущее, которого не миновать.

Помолчал. Собрался с силами. Проговорил на память последний подметный лист:

"Слушайте меня, изнашивающие этот мир!

Слушайте, приближающие конец времен!

Подступят дни раздора и всеобщего недоверия, станет Сиплый приглядываться к Сохлому, станет Сохлый приглядываться к Сиплому.

Спросит Сиплый у Сохлого:

– Сохлый, а Сохлый! Ты отчего не сиплый?

Спросит Сохлый у Сиплого:

– Сиплый, а Сиплый! Ты отчего не сохлый?

Ответит Сиплый Сохлому:

– Деды мои были сиплыми.

Ответит Сохлый Сиплому:

– Бабки мои были сохлыми.

Посмеется Сиплый над Сохлым:

– Что с того, что бабки твои были сохлыми?

Посмеется Сохлый над Сиплым:

– Что с того, что деды твои были сиплыми?

Решит Сиплый о Сохлом:

– Одни предатели – это сохлые.

Решит Сохлый о Сиплом:

– Одни изменники – эти сиплые.

Гнев Сиплого возгорится на Сохлого.