Читаем без скачивания Фарс, комедия, трагикомедия. Очерки по исторической поэтике драматических жанров - Михаил Леонидович Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Трилогия Сухово-Кобылина и поэтика жанровых сдвигов
В письме к Ю. Д. Беляеву (последний вариант которого датирован 1900 г.) А. В. Сухово-Кобылин описывал свое драматическое наследие как последовательность трех разных жанровых форм:
Задуманная Трилогия, охватывающая полностью
Сферу драмматического искусства, а именно:
Драмму в Свадьбе Кречинского
Трагедию в Деле
и Комедию в Расплюевских веселых
Днях, выполнена удачно[122].
С конкретными жанровыми квалификациями можно (и, на наш взгляд, нужно) не соглашаться, но в том, что пьесы, составляющие трилогию, относятся к разным жанрам, сомневаться не приходится.
Именно в этом плане «Картины прошедшего» образуют трилогию («своего рода трилогию», как обозначил ее автор в «Автобиографии» 1902 г.[123]). Общая тематика замечается только в двух последних пьесах – в «Деле» и «Смерти Тарелкина» («Расплюевские веселые дни» – это название «Смерти Тарелкина» в приспособленной к цензурным условиям редакции): в той же «Автобиографии» говорится, что они «представляют замечательную картину жизни русского чиновничества накануне реформ императора Александра II». В «Свадьбе Кречинского» дается картина, пусть не менее замечательная, но другая – картина русского дворянства, чиновничества в этой пьесе нет. Нет в трилогии и сквозных персонажей. Кречинский не выходит за рамки пьесы, названной его именем, – во вторую пьесу он проникает только своим письмом и через воспоминания героев пьесы. Семейство Муромских вместе с Нелькиным уходят из трилогии после «Дела». В «Смерти Тарелкина» из прежних персонажей остаются только Тарелкин с Варравиным (из «Дела») и Расплюев (из «Свадьбы Кречинского»). Ни один из персонажей не присутствует во всех трех пьесах, нет в них и сюжетных перекличек (разве что авантюризм главного героя первой пьесы отзывается в своеобразной «авантюре», затеянной героем последней) и объединяет пьесы только то, что именно в своей совокупности они дают всю совокупность драматических форм[124].
Хотя в письме к Беляеву Сухово-Кобылин назвал «Свадьбу Кречинского» драмой (в видовом смысле, как среднюю драматическую форму), в прижизненных изданиях и в репертуарной практике она аттестуется как комедия. Автора на такой ретроспективный пересмотр жанрового определения могли подвигнуть соответствующие оценки его пьесы, последовавшие за ее премьерой. В. Ф. Корш в «Московских ведомостях» заявил, что «г. Сухово-Кобылин ошибочно назвал свою пиесу комедией. По своему характеру она имеет скорее трагический характер». В дневник Сухово-Кобылин занес мнение своего врача, отметившего, что «это не Комедия, а Трагедия – но как Трагедия не получила должной широты и развития», а также мнение графини Е. П. Ростопчиной – «впечатление ее тяжелое»[125].
В этих оценках есть доля истины, но комедией «Свадьба Кречинского» так или иначе остается, вне зависимости от колебаний интонации, какими бы сильными они ни были. Здесь проигрывается сюжетная схема охоты за приданым, известная в комедиографии с испанцев XVII в. Среди самых известных ее манифестаций – «Двойная игра» Конгрива, «Заговор жен» Ванбру, «Хитроумный план щеголей» Фаркера, «Тщеславный» Детуша, «Мнимая компаньонка, или Наказанный плут» Мариво, «Плут» Гольдони, «Школа злословия» Шеридана. За два года до «Свадьбы Кречинского» появилась на сцене комедия А. Н. Островского «Не в свои сани не садись» с похожей сюжетной диспозицией: промотавшийся дворянин собирается поправить свои дела женитьбой на дочери богатого купца. Для Островского охота за приданым вообще одна из основных сюжетных схем: она используется в разных регистрах, от почти водевильного до мелодраматического, в «Не сошлись характерами», в трилогии о Бальзаминове, в «На всякого мудреца довольно простоты», в «Последней жертве», в «Трудовом хлебе», в «Красавце мужчине». Некоторые переклички со «Свадьбой Кречинского» заметны в двух пьесах (более поздних, чем комедия Сухово-Кобылина): «На всякого мудреца довольно простоты» и «Трудовой хлеб». В обеих, как у Сухово-Кобылина, планы интриганов срываются в последний момент: Глумова разоблачает его дневник («На всякого мудреца довольно простоты»), Копрова накрывают с фальшивыми документами прямо во время сговора («Трудовой хлеб»). Отличие в том, что в первой из этих пьес Машенька не любит Глумова и собирается выйти за него лишь по принуждению со стороны тетки, а в «Трудовом хлебе» невеста любящая и невеста богатая – разные лица, и интрига Копрова направлена, естественно, на вторую. С «Не в свои сани не садись» переклички тоже есть (в частности, похожа на Атуеву Арина Федотовна, тоже тетка героини и также героиню в ее любовном честолюбии поддерживающая), но более существенно, что для Авдотьи Максимовны Островского, как и для Лидочки Сухово-Кобылина разоблачение жениха, влечет за собой крушение любви – отсюда трагические интонации в финале. У нее, однако, есть давний и верный поклонник, и в браке с Бородкиным она обретает надежду воскреснуть в новой любви. В «Свадьбе Кречинского» в такой надежде Лидочке не то чтобы отказано: там тоже есть Нелькин, явно к Лидочке неравнодушный, – просто положительная перспектива для положительных персонажей не выстроена (характерно, что, издавая в 1887 г. измененный по требованиям цензуры вариант «Дела», Сухово-Кобылин ввел в четвертый акт любовную сцену Лидочки и Нелькина, но выглядит она каким-то нелепым, даже в стилистическом плане, довеском: герои «забываются в долгом поцелуе»).
Такой безрадостный финал действительно не типичен для комедии, в том числе и для данной ее поджанровой отрасли, для пьес об охоте за приданым. Со «Свадьбой Кречинского» можно, пожалуй, в этом смысле сопоставить только «Плута» (1756) Гольдони, где главный герой, из простых крестьян, но выдающий себя за графа, ведет интригу с целью получить в жены дочь аристократа. Аристократ на грани полного разорения и вот-вот по решению суда должен лишиться последнего достояния; мнимый граф, однако, предлагает ему составить некий фальшивый документ, согласно которому и земельные владения, и палаццо в городе будут считаться приданым дочери, не подлежащим отчуждению по долгам отца – рассчитывая всем этим в случае женитьбы на дочери аристократа завладеть. Планы графа срывает появление его собственного отца, не желающего, чтобы сынок обогащался нечестным путем. У разбитого корыта остаются все: не только мошенник, но и семейство аристократа, которое уже завтра лишится крыши над головой. Но «тяжелого впечатления» не возникает: ни один из центральных персонажей симпатии не вызывает, мошенник даже, пожалуй, посимпатичнее своих надутых спесью несостоявшихся родственников, и любви ни с одной из сторон нет; имеется, к тому же, комический аккомпанемент, обеспечиваемый парой слуг, Арлекином и фантеской (у
