Читаем без скачивания Очищение. Том.2. Душа - Александр Шевцов (Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«По названию, психология есть наука о душе, ее свойствах и проявлениях. Но душа тесно связана с телом, и разграничить факты психические от материальных чрезвычайно трудно. Оттого в психологии смешиваются разнородные явления, и она колеблется между философией и физиологией, примыкая то к той, то к другой, смотря по эпохе и господствующим воззрениям» (Там же).
Если быть внимательным, то очень скоро станет ясно, что Кавелин как бы продолжает разговор, начатый Ушинским. На самом деле он начал писать свои «Задачи психологии» еще в 1862 году, то есть раньше Ушинского. И это единство мыслей может означать только одно: они оба излагают какие-то обычные, бытующие в русском обществе, «в общем сознании» взгляды. Иначе говоря: вот таково было исходное понятие о душе образованной части русского общества в середине девятнадцатого столетия. Именно с ним и воевали естественники, готовя Россию к революции.
«Общее сознание относит к числу физических, материальных предметов и явлений те, которые существуют или совершаются вне нас и подлежат внешним чувствам.
Так как человек отличает себя от своего тела, то и оно, со всеми его явлениями, относится к тому же разряду внешних фактов; наоборот, явления и предметы, которые недоступны внешним чувствам, но совершаются или существуют в нашей душе и представляются только нашему сознанию, приписываются душе и считаются внутренними или духовными» (Там же).
Это уже стоит разобрать. Чтобы изучать душу, необходимо четко выделить «ее круг исследований», то есть предмет. Но для этого придется разграничить «факты психические и материальные». Единственный способ, который и не приемлет естественная наука, — посчитать, что разграничение лежит там, где начинается сознание. Психология должна делаться не естественнонаучными методами, как физиология, а через сознание. Все, что представляется не только нашему сознанию, не есть предмет психологии. Но зато у психологии появляется возможность очень точно отделить свой предмет.
В этом, в сущности, не было ничего революционно нового, это было общее место всей психологии сознания, которую именно в это время начали именовать метафизической и уничтожили примерно к началу двадцатых годов следующего века. Что же в таком случае может быть отнесено к числу душевных проявлений?
«Таковы наши мысли, убеждения, чувства, страсти, желания, намерения, цели, вообще все наши доступные одному сознанию, внутренние состояния и движения. Они-то и должны быть исследованы в психологии» (Там же).
В сущности, действительно, ничего нового. Просто четко и однозначно определенный предмет своей науки. С этого определения она действительно могла бы строить себя. Если бы оставалась наукой о душе.
Новое появляется, когда задается вопрос: а как исследовать эти душевные проявления? Как исследовать их научно, то есть не через самонаблюдение? Точнее, как их исследовать внешними чувствами, помимо самонаблюдения, которое всегда останется для психологии главным орудием.
«Но разграничить внешние факты от внутренних так же трудно, как духовные от материальных.
Во-первых, бесчисленные наблюдения, известные всем и каждому, отчасти по собственному опыту, показывают, что нашим внешним чувствам представляются, порой очень отчетливо и живо, внешние, реальные предметы и явления, когда однако, в действительности, их налицо нет. Таковы видения и галлюцинации.
И наоборот: предметы нравственные, духовные, которые мы считаем доступными только для нашего сознания, как будто способны выступать наружу, переходить на внешние предметы, получать как бы внешнее существование. В этом виде они точно будут подлежать внешним чувствам.
Так, наружный вид человека, его движения, мимика, голос и манера говорить, — все это обнаруживает его внутренние состояния.
Точно так же они обнаруживаются и в созданиях человека. Не только письмена и условные знаки, не только произведения искусств, науки, но вообще все, что создает человек, начиная от обуви и приготовления пищи и оканчивая железными дорогами и телеграфами, служит как бы материальным воплощением его чувств, мыслей и воли» (Там же, с. 11–12).
Еще раз повторю: сегодня в этом как бы нет открытия, и поэтому Кавелина можно не ценить — он же не говорит ничего нового! Но ведь прошло почти полтора века! И при этом психология постоянно развивалась по предложенному Кавелиным плану.
Сначала, на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков возникают Психологическая физиогномика Сикорского и характерология Лазурского, воплощая мысли Кавелина об изучении души человека по его внешнему виду и поведению. Затем, в середине двадцатых, то есть через полвека после Кавелина, в рамках культурно-исторической теории в России было переоткрыто заново то, что он говорит об изучении души через условные знаки и предметы культуры. Америка дойдет до этого лишь через век в культурно-исторической психологии Майкла Коула.
Конечно, можно сказать, что психология переоткрыла все это сама. Верно! Но как же плохо это ее характеризует, какая же низкая у нее дееспособность, если она из политических соображений может отбрасывать находки своих лучших умов, отбрасывая себя тем самым на века! Стоит ли так уж гордиться силой своего общественного мнения, если оно в состоянии так губительно перекрывать искателям истины самую способность видеть истину?
Что же касается Кавелина, то я хочу показать всего одну его находку. Назову ее заключением души во впечатлениях.
Если подходить к тому, что рассказывает Кавелин, научно или философски, то опять можно не рассмотреть в этом ничего нового. Все уже сказано то ли Локком, то ли Беркли Но попробуйте пройти вместе со мной со стороны науки о душе, попробуйте почувствовать, что Кавелин ищет, как же выразить невыразимое, как передать свое видение души, как дать ощутить то, что ощущает сам
«Каждое впечатление есть сложный продукт двух факторов: предмета или явления, производящих впечатление, и среды, которая его принимает, и мы ошибаемся, думая, будто получаем чистое, беспримесное отражение самого предмета в нашей душе, каков он есть в реальной действительности, сам по себе.
Но отсюда следует, что мы имеем дело собственно не с внешними предметами, а с впечатлениями, которые они в нас производят, не с реальным, внешним физическим миром, а с внутренними, психическими фактами, которые сознаем и которые внешним чувствам недоступны.
Впечатления как бы стоят между нами и внешним миром и разделяют его от нас непроницаемой стеной» (Там же, с. 12–13).
Человека с философским образованием это рассуждение непроизвольно затягивает в воспоминания об идеализме Беркли, но как раз этого делать и не надо. Кавелин говорит не об этом. Он и сам тут же оговаривается:
«Из этого нельзя выводить, что внешнего мира вовсе не существует…» (Там же, с. 13).
Иначе говоря, он предупреждает, речь не об этом, она — о непроницаемой стене, за которой бьется принимающая впечатления среда, именуемая душой. Кавелин повествует о трагедии души, воплотившейся в человека, чтобы каким-то образом пролиться в этот мир, но как же это, оказывается, трудно! И какую битву ведет душа воплощенная! Все, во что она воплощается, тут же отторгается от нее стеной впечатлений, даже сам человек, сотворенный именно одушевлением, оказывается отторгнут от собственной души в своих ощущениях!
«Что же такое, после сказанного, те воплощения мыслей, чувств, внутренних движений человека во внешних предметах, о которых упомянуто выше?
Они столько же, как и всякая другая вещь, производят в нас впечатления, а мы уже видели, что впечатления— явления внутренние, психические. Создания человека во внешнем мире суть или символы, условные знаки психических предметов и явлений (письмена, ноты, телеграфические знаки и т. д.), или такие сочетания материальных предметов и явлений, которые производят в нас желаемое внешнее впечатление (картины, статуи, рисунки и т. д.)» (Там же).
Только вдумайтесь в эти слова: все вещи, что изготавливает человек — есть лишь символы и знаки его души. Это означает, что мы не живем в мире. Мы вообще почти не живем во внешнем мире, в мире природы. Души наши проливают в него частицы себя, словно бы вдувают пузыри душевной среды, гворы, как их называли в старину, и мы живем в этих искусственных душевных коконах, будто водолазы в батисферах. И чем дальше, чем более урбанистической становится наша цивилизация, тем меньше мы живем в мире, тем более окружающее становится воплощением нашей души…
Страшно! Страшно потому, что при этом наши души постоянно рвутся из адского мира, который мы создаем, и наслаждаются природой. Что, собственно, и было, вероятно, целью воплощения душ на Земле — насладиться настоящим. Но неужели наши души так страшны, как тот мир, который нами создан? Или же он не плох, просто мы хотим лучшего? Впрочем, ответ однозначен: что хотели, то и имеем!
